(Сто рассказов о детстве и юности - 94)
– Не отставай, – обернувшись, велел фотограф. – Руку дать?
– Не надо, – я, пыхтя, карабкалась следом, одной рукой хватаясь за лысые макушки валунов и жилистый ерник, другой – прижимая к боку тяжелый кофр с «Зенитом» и сменными объективами.
– Далеко еще?
– Скоро перевалим, – бодро откликнулся он. – Красные Камни видишь? – Я подняла голову. Выпуклый лоб горы, изрезанный морщинами ущелий, левее и ниже обрывался оскаленной красноватой пастью, бесшумно извергавшей пенный поток.
– Далеко, – вздохнула я, прикидывая обратный путь до старенькой «Нивы», оставленной на подступах к водопаду – дальше грунтовка, раскисшая от осенних дождей, превращалась в топкое болото с редкими островками щебня. Не хватало еще увязнуть посреди тундры.
Я сама напросилась в этот поход на поиски пропавшего самолета – романтическая перспектива блужданий по горам вдохновляла. Но осыпающийся под сапогами пейзаж и пронизывающий ветер, гулявший по спине и по увалам, изрядно остудили мою страсть к приключениям.
Наконец фотограф остановился.
– Смотри, вон там, под обрывом нашли фюзеляж, – внизу, куда он показывал, волнами ходила под ветром желтая щетина лиственниц, скрывавшая каменистые осыпи.
– Ноги береги. Тут кругом детали обшивки валяются.
– Почему он упал? – я оглядела узкий распадок в окалине жухлых трав. Среди бурых обломков базальта алели кровавые пятна арктоуса – арктической толокнянки, словно несмываемый след давней беды.
– Дурные места… – вздохнул фотограф. – Местные эти горы стороной обходят, летчики видят разное, да больше помалкивают. Дядька говорил, при полной видимости и ясной погоде дело было. Шел борт на посадку, да в склон врезался. Самолет – новьё, военный Ан-12, перегоняли с авиационного завода на Тикси. Люди шептались, что он вез «золото партии» и… Сказал, же, смотри под ноги! – ругнулся он, хватая меня за шкирку.
Я запнулась о погнутую алюминиевую крышку в корнях карликовой березы. С обратной стороны к ней лепились обрывки цветных проводов, терявшиеся в стеблях багульника. Среди обомшелых камней что-то блестело.
– Турбина от самолета, – определил фотограф. – Кожух с нее сорвало, а в остальном, как новенькая. Я присела перед ней на корточки: за четверть века под наждаком ветра и злым полярным солнцем, металл не потускнел, не растрескался.
Мой спутник споро навинчивал объектив, я тоже потянулась к кофру – разве не за тем мы сюда шли? Ниже в ложе высохшего ручья валялись шасси с остатками мотогондолы, и снова мы поразились их сияющей новизне – никелированные детали будто сейчас с конвейера.
Фотограф деловито общелкивал объекты, я присела на камень в стороне. Мне было не по себе от деловитой суеты на месте трагедии: люди погибли – а мы тут со своими камерами…
– А экипаж – никто не спасся? – чуя зряшность вопроса, спросила я. Ответ удивил:
– Стрелок-радист выжил. Дядька его и подобрал на своем «Ми-4», – фотограф выпрямился, энергично растер затекшие ляжки. – Перекусить что ли?
Мы уселись в затишке среди ступенчатых глыб, оплетенных стлаником, достали припас: крутые яйца в осыпавшейся скорлупе и бутерброды с темной оленьей колбасой. Из плоской фляги фотограф плеснул в жестяной колпачок сладкого чаю. Я отхлебнула горячего:
– Разве в Алыкель отсюда на посадку заходят?
– Какой Алыкель! – жуя, буркнул фотограф, – Нынешнего аэропорта еще не было. А борт шел на «Нежданный» – зимний аэродром за «Купцом» на перегоне между Норильском и Кайерканом.
– Против «Снежной»? – я припомнила низкие постройки и ржавые остовы вертолетов в долине, виденные из окна электрички.
Фотограф кивнул:
– Там зимой «Нежданку» и раскатывали. Большое поле, любые самолеты могли принимать. Военные там хозяйничали. Но гражданские турбовинтовые тоже садились – Ан-10, Ил-18. У них там разные схемы захода на посадку были. Гражданские выполняли стандартный разворот и заходили в створ полосы, а военные снижались в сторону Пясино и садились «визуально». И тот злополучный борт тоже. Диспетчер с земли запросил: «Как условия?» Командир ответил: «Нормально. Визуальные», значит, видел землю. Дядька говорил, долина Норилки даже в полярную ночь хорошо просматривается: с одной стороны город светится, с другой – горы на горизонте. Диспетчер и успокоился: сейчас сядут. А самолету ста метров высоты не хватило, чтоб над отрогами Ергалаха пройти. Он бы все равно врезался, не в этот склон, так в следующий – на снижение ведь шел… Дядьку ночью подняли: «Вызывай экипаж и дуй на Валёк – лететь надо: в Талнахских горах борт пропал!»
Искать начали сразу, но… полярная ночь, морозяка. Дядька по приборам шел, а двое в погонах с бортмехаником склоны осматривали. Ни с чем вернулись. Утром едва забрезжило – опять в воздух, и на первом же галсе увидели внизу хвост самолета. Бортмеханик человека заметил – радиста того. На подстеленной летной куртке топтался на сорокаградусном морозе – разутый, ноги повредил. Унты рядом валялись. Они его забрали, по рации доложили, что человека нашли.
Я поёжилась:
– Как же он не околел?
Фотограф прожевал хлеб, хмыкнул:
– Спрашивали всю дорогу, да он – ни гу-гу. Шок у мужика, ясное дело: ночь в дикой тундре рядом разбитым самолетом, где свои ж ребята… Так в Ленинград и улетел – молча. Район катастрофы засекретили, долго тут в снегу рылись.
– Нашли «золото партии»? – макнув яичко в соль, спросила я.
Он пожал плечами:
– Золото или нет, а секретный груз, видать, был. Не зря военные суетились.
Подобрав раскрошившийся желток корочкой хлеба, фотограф сунул ее в рот и протянул мне последний кружок колбасы:
– Как ноги-то? – он смял промасленную бумагу от бутербродов, вытряс из фляги остатки чая.
– Порядок, – прислушиваясь к гудящим икрам, откликнулась я.
– Ну, айда, – он легко поднялся и зашагал вниз.
Распадок перешел в укромную лощину, жавшуюся к горе. Фотограф показал мне сложенную из плитняка пирамидку.
– Мой знак. Вон, погляди…
Я вытянула шею:
– Ого! – укрытые в зарослях ивняка там лежали матовые серо-серебряные болванки – с меня ростом! Я обалдело уставилась на толстые металлические чушки:
– Откуда это здесь? Их же без техники с места не сдвинешь… И охваченная предчувствием тайны догадалась:
– Груз с того самолета, да? – Фотограф ухмыльнулся.
Он слегка попинал одну из болванок, отозвавшуюся утробным гулом. В ней что-то было. Я заглянула с боков, ища заваренный шов – не нашла.
– А вдруг в них отравляющие вещества или ядерные отходы?!
– Или платиновый концентрат, – усмехнулся фотограф. Порывшись в своем хозяйстве, он извлек небольшое зубило и примерился к чушке:
– Дай-ка камешек потяжелей…
Брызнули искры. Фотограф подобрал осколочек.
– Химикам на анализ хватит, – осмотрев образец, решил он и повернулся ко мне. – Ну, фотографировать будешь?
Кадры снятые в той лощинке все до единого пропали. Стоя посреди школьной фотолаборатории, я разочаровано вертела в руках мокрую пленку с засвеченным концом.
– На хрен такие чудеса! – нахмурился фотограф.
– Чудеса? – я насторожилась. – А химики ваши чего говорят?
Не отвечая, он выплеснул из бочка отработанный фиксаж, не спеша вымыл руки. Я ждала.
– Говорят, такого не бывает.
– Чего «такого»?
– Сплава, из которого болванки эти. При нынешнем уровне технологий такой сплав получить нельзя. По крайней мере, на Земле, говорят.
***
– Надо их забрать, изучить толком, – бубнила я в завешенную рюкзаком спину. На этот раз мы хорошо подготовились: возьмем образцы, отснимем слайды.
– Как забрать-то? – не оборачиваясь, пожал плечами фотограф. – Разве что стропы с вертолета сбросить, закрепить эти чушки...
Склоны в распадке были скользкими от подтаявшего инея, мы чертыхались, хватаясь за ветки. В глазах рябило от рыжих и зеленых пятен лишайника, густо покрывавших курумник.
На глаза попался застрявший в камнях покореженный самолетный винт с сорванными лопастями, – я отвела взгляд.
Прислушалась:
– Шумит что-то… – порывистый ветер донес неясный коммунальный гул, будто трубу прорвало или ливень плясал в горах.
– Не отвлекайся – остерег фотограф, – Камни живые…
Оголившуюся лощинку все также стерегла каменная пирамидка. Ивняк уже облетел, засыпав кочки скрюченной листвой, сквозь частые прутья смотрело тусклое небо. Болванки исчезли. Там, где они валялись, светлели рыхлые ивовые вороха, скрывавшие пролежни в торфянике.
– Вот те на! – крякнул фотограф. – Забрали, значит, кому надо. Или хозяева у этого добра объявились…
– Какие хозяева? – не поняла я.
Он не ответил. Задрав голову, выразительно посмотрел вверх. По склонам ползли мглистые снеговые тучи, грозя превратить нашу экспедицию в катастрофу: накроет метелью – еще заблудимся тут… Порыв ветра опять принес шум разбивающихся струй, и я наконец узнала этот звук – вдали пел водопад Красные Камни, подсказывая нам дорогу.