ВР — протоиерей Вячеслав Рубский, клирик Одесской епархии УПЦ (МП)
КП — Андрей Федосов, Киберпоп
КП: У меня такой вопрос к вам. Единство при различиях в рамках православной Церкви — да, хорошо, здесь различия не так важны, как общая основа. А что касательно католиков, протестантов? Есть также инославные, например, мусульмане. С ними различия во взглядах, в вопросах веры значительные. Где тогда начинается важность различий, с какого момента?
ВР: Мы по большому счету не такие уж и универсальные мыслители. И я думаю, что у нас очень ограниченный кругозор, чтобы понять мусульманина. У меня есть несколько знакомых мусульман — очень хорошие ребята. Один из них в связи с моим запретом даже согласился стричь меня вполцены. Он мусульманин, убежденный мусульманин. И когда я у него стригся, мы постоянно спорили, по-дружески, естественно. Так вот, я считаю, что мы не сможем понять любого человека, даже если захотим его понять. Если мы пожелаем понять мусульманина, то мы поймем его по-христиански. И это будет так называемый хрислам. Есть такое ругательство: не христианство, не ислам, а хрислам.
Любого человека мы понимаем по-своему. Когда мы «понимаем» собаку — мы не можем все же представить, что значит какая-то ситуация с точки зрения собаки. Мы стараемся понимать другого человека, но стоит естественный барьер. Некоторые призывают — давайте обнимемся с католиками. А я скажу: подождите, прежде чем обниматься, нужно принять другого человека более внимательно. Обниматься можно и с деревьями в лесу. Надо быть более внимательными друг к другу, и эта внимательность сделает нас более осторожными, ответственными в своих объятиях. То есть я буду более ответственно относиться к тому, кто подходит к моей Чаше. Например, даже «хорошего» мусульманина или атеиста я к Чаше не допущу. Не потому, что он не понимает, что происходит. Мы слишком по-разному это понимаем, и это не будет нашим единством, если я его причащу, это будет ложью.
Я бы хотел, чтобы на пути к единству мы не думали, что его так легко добиться. Это очень тяжелая работа, и только лишь определением, какие люди «правильные», а какие «неправильные», проблема вообще не решается. Нужно всматриваться даже в «правильного» человека, который рядом. Например, Христос в Петра как всмотрелся? Петр ничего не понимает, он Ему противник. Христос говорит: «Иди за мною, сатано» (церковнослав. — прим. КП) (Мк. 8:33), то есть — иди за мной, противник. Ты Меня не понимаешь, ты Мне что-то неправильное советуешь, но Я тебя понимаю гораздо глубже, чем ты Меня, поэтому «иди за Мной». И когда Петр присягал Христу в любви, он уже рассчитывал на понимание Христа: «Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя» (Ин. 21:16). Притом, что Христос имел полное право его отринуть за его поведение, но это — внутреннее глубокое понимание другого в том, что он другой. Далее сам Петр не понимает Павла, считает, что Павел говорит нечто неудобовразумительное. Но, не принимая некоторые сочинения Павла, он принимает самого Павла.
Как бы нам добиться того, чтобы кто-то, не принимая рассуждений Федосова, Рубского, Пупкина, Иванова, Петрова, научился принимать самого человека. Ведь человек важнее тех слов, которые он произносит. Вы отметили, что я, возможно, не то хотел сказать. Но что показывает психология? Может быть, я вообще хотел что-то говорить и мне не так важно что. Может быть, мой диагноз в том, что мне хочется быть услышанным вообще по любому поводу? Я буду говорить, что нужно ходить в желтых тапочках, — может быть, это мой диагноз? И не надо осуждать меня за предметность, что именно в этих тапочках я призываю ходить или не ходить. Это была бы ошибка, да? Если мы анализируем содержание речи — иногда это ошибка в анализе. Надо анализировать содержание сознания.
КП: Но в данном случае вы же выступаете как священник, проповедник, миссионер. И в этой связи на вас ответственность за те слова, которые вы говорите. Это уже не просто «я говорю, чтобы заявить о себе, и неважно, что сказать». На вас лежит ответственность.
ВР: Да, я это привел как пример. Что, может быть, мой диагноз такой: лишь бы о чем-то говорить. Но сам я так не считаю, я готов взять ответственность и ответить за каждый поворот и предложение в своей речи. И я бы доплачивал человеку за то, что он со мной говорит на эту тему. Я вам расскажу случай, не упоминая имен. В понедельник я списался с одним архимандритом Успенского монастыря в Одессе. Он пригласил меня в свою келью, он был не согласен со мной во всем. Вообще все мои тезисы были для него дичайшими. Он послушал мой доклад о понимании пола и был во всем не согласен. Мы просидели полтора часа у него в келье. Он был очень доволен нашим общением, предлагал еще встретиться, и мы стали ближе друг другу, притом, что он не согласился со мной ни в чем, я не согласился с ним. Я считаю, что должно как-то так решаться. Пусть мы глупые люди, не всегда умеем друг друга убедить, у нас не хватает аргументации, не хватает риторики, мастерства, у нас много чего не хватает, но прежде всего мы —православные люди и должны ценить друг друга. И «заглядывать» по ту сторону речи: что он говорит? Пусть он несет несусветную околесицу, но он важнее, чем то, что он говорит. И если будет так, то мы будем иметь большую гибкость в обсуждении — уже того, что он произносит.
КП: Вы говорили о том, что за двадцать один год вашего служения никто из ваших собратьев с вами не побеседовал, не сделал замечания. Так, может быть, этот архимандрит был первым, с кем вы поговорили?
ВР: Он был уже вторым, потому что, когда начался этот медиаскандал, со мной пообщался еще один очень хороший человек, который со мной не разговаривал никогда. Он хороший, и я хороший, а мы жили в одной епархии и никогда не говорили друг с другом. И вот, в связи с этим скандалом, он меня позвал, мы пообщались. Он потратил на меня свое время, и я потратил время и скажу за себя, что я остался доволен этим общением. Хотя он тоже со мной не согласен во многом.
КП: То, о чем вы рассказываете, — что никто с вами за эти годы не говорил, — это все откликается у меня очень сильно, потому что у меня такая же ситуация. Я удивляюсь, хотя и не должен бы — сам через это прошел, но продолжаю удивляться. Вы —священник, доктор богословия, проделали большую работу, много времени посвятили приобретению знаний по богословию, выступали, имеете работы богословского содержания. Может быть, вы активную деятельность как проповедник осуществляли. У вас есть церковные награды — наперсный крест с украшениями. Это ваша последняя награда или еще есть?
ВР: На сегодняшний день это моя последняя награда, и слава Богу, что она у меня есть, я не прошу наград, но вот эта последняя, да.
КП: Получается, что человек два десятка лет служил, его поощряли, все было хорошо, и вдруг — хула на Духа Святого и прочие обвинения, а погодите, уважаемые отцы, владыки, а вы куда смотрели все это время? Может быть, о. Вячеслав действительно заблуждается, может быть, он какую-то несусветную ересь говорит, а они полтора десятка лет этого всего не видели, что ли? Это вообще-то их упущение. И, на мой взгляд, ответственность за священника лежит на его правящем архиерее. Он должен присматривать за своим духовенством, за своими священниками, потому что священник не сам по себе, а за ним еще прихожане, духовные чада, я уже не говорю про родных и близких. Этот священник проповедует, служит, исповедует, частные беседы проводит, имеет общественное служение, в газетах что-то публикует, в интернете участвует — и, оказывается, он все это время проповедует ересь.
Я исключительно свое мнение скажу, вы можете с этим не соглашаться. Мне кажется, что не вы за своим митрополитом должны бегать и пытаться его как-то выловить на богослужении, куда-то поехать, добиться встречи, чтобы поговорить, а он, по идее. Потому что у него омофор, который символизирует овечку «на рамо восприим, ко Отцу принесе» (Октоих, догматик 4 гласа). И как апостол Иоанн Богослов, который бегал за своим учеником со слезами, так и он, по идее, тоже должен бы со слезами — не побегать, нет — сам пойти вам навстречу, поплакать о том, что недосмотрел, что так получилось и вы в какую-то ересь несусветную впали и в хулу на Духа Святого, а он же ответственен за вас. Вот так я понимаю ситуацию, но, к сожалению, происходит все с точностью до наоборот, и очень печально мне видеть это.
ВР: Я с вами не могу согласиться. Перекладывание ответственности даже на такие авторитетные плечи, как плечи митрополита, — это не мое. Если я в чем-то виноват, то хотел бы ответить за это публично, под запись, чтобы это было в форме диалога. Что касается того, что недосмотрели, то в 2016 году был надо мной суд, вернее, было епархиальное заседание, и мне приказали стереть свой «Живой Журнал». Я это сделал. В 2017 году меня опять привлекали к разбирательству за лекцию в Интеллектуариуме «Вера и суеверия». Я ее сейчас тоже выставил на наш канал. То есть некоторые меры по моему осаживанию были предприняты, но не было ничего разъяснено. Не было разъяснительной работы, которая могла бы меня удовлетворить в том, что меня выслушали, а потом запретили. Каждый раз ситуация повторяется — не объясняют, в чем проблема, и запрещают. Я боюсь, что мы так же почитаем святых. Одно из обвинений в интернете — я не уважаю Василия Великого. Я очень уважаю Василия Великого, я прочитал все, что было издано, почти все (была такая серия в мягких переплетах и письма в двух книгах). Так вот, как уважают Василия Великого? Раз это сказал Василий Великий, то закрой рот и не думай, не критикуй. Ты не имеешь права на рефлексию, раз это сказал Василий Великий. Я боюсь, что это какое-то неправильное слушание, ошибка в восприятии. Если он авторитетный человек, то мы должны что-то принимать, а о чем-то задавать вопросы. Потому что у меня, например, как у преподавателя, если у студентов нет вопросов, будет сомнение — а слушали ли они лекцию? Ни у кого нет вопросов.
