«Обышедше обыдоша мя, и именемъ Господнимъ противляхся имъ. Не умру, но живъ буду, и повѣмъ дѣла Господня».
Истекшій годъ принесъ годовщину знаменательную: молитвенно поминали мы блаженную кончину Императора Николая I. Сто лѣтъ истекло отъ великаго рубежа не просто двухъ царствованій, но двухъ эпохъ, внутренно антагонистическихъ. Какъ высвобожденіе изъ тяжкой неволи, какъ выходъ изъ темницы на свѣжій воздухъ, переживали «передовые» люди русскаго общества уходъ въ лучшій міръ Государя, моральный обликъ котораго и для нихъ былъ безупреченъ. А куда влекъ Россію «свѣжій воздухъ», вѣяніе котораго несло новое царствованіе, показало другое событіе, на двѣ равныя половины разсѣкшее минувшій вѣкъ: вырванный у Государя Императора Николая II Манифестъ 17 октября. Съ еще большей восторженностью былъ привѣтствованъ онъ «передовыми людьми», какъ безповоротное уже и окончательное смѣщеніе цѣнностей, въ новомъ планѣ жизни — какомъ точно, того вразумительно никто и выразить бы не смогъ, но который одними лишь розовыми тонами былъ расцвѣчиваемъ въ своемъ отталкиваніи отъ прошлаго.
Когда мы, въ обоихъ случаяхъ, говоримъ о «передовыхъ» людяхъ, не вкладываемъ мы въ это обозначеніе иронически-охулительнаго смысла. То, дѣйствительно были ведущіе круги русскаго образованнаго общества, и интеллектуальными и моральными качествами блещущіе. И могли вѣрить они отъ всего сердца, что и сами идутъ и своихъ послѣдователей ведутъ къ высшему благу, въ свѣтѣ котораго мрачной «реакціей» должно быть воспринимаемо все, стремящееся, если не остановить это поступательное движеніе, то хотя бы замедлить и затормозить его. И только предъ лицомъ грандіозной катастрофы, упразднившей самое имя Россіи, всталъ предъ русскимъ народомъ вопросъ объ расцѣнкѣ всего, чѣмъ десятилѣтіями насыщалось его сознаніе — по новому, по иному. Вѣдь ничтожное меньшинство «приняло» Октябрьскую Революцію, которая возникла изъ того «передового», чѣмъ жила образованная Россія. Но ужасъ былъ въ томъ, что ничтожное же меньшинство и отвергло ее. Растерялась Россія. Безвольно и безпомощно претер/с. VI/пѣвала она злое насиліе, надъ нею совершаемое. Не всегда намѣренно попускала она ему овладѣвать собою; даже и оружіе противъ него поднимала; даже и успѣховъ въ борьбѣ достигала серьезныхъ, чуть не окончательныхъ. Но неизмѣнно сдавала она въ рѣшительный моментъ, не находя ни воителей для послѣдняго удара, ни той стихійной волны народнаго сочувствія, которая, восполняя упадающую энергію бойцовъ, подняла бы ихъ на свой хребетъ, изнемогающихъ — побѣдителями.
И вотъ мы стоимъ передъ задачей: осмыслить свершившееся.
Эпоха Великихъ Реформъ! Она и по-сейчасъ вызываетъ въ русскомъ образованномъ человѣкѣ трепетъ восторженности. Не будемъ умалять ея достиженій, но учтемъ природу паѳоса, ее питавшаго. Находился ли онъ въ согласіи съ духомъ Церкви? Поучительно остановиться на отношеніи къ духу Реформъ митр. Филарета Московскаго. Онъ не уклонился отъ того, чтобы дать окончательную редакцію манифесту 19 февраля, но какъ далекъ онъ отъ преувеличенныхъ восторговъ по поводу его и отъ обличительнаго подхода къ т. н. «крѣпостному праву». «У насъ не было рабства, говорилъ онъ, въ полномъ значеніи этого слова: была зависимость части народа отъ частныхъ владѣльцевъ». Тѣлесныя наказанія? «Богодухновенные писатели защищаютъ личность созданнаго по образу Божію не отъ тѣлеснаго наказанія, а отъ порока и его послѣдствій. «Ты біеши его жезломъ, душу же его избавиши отъ смерти» (Пр. 18, 14), — такъ говорилъ онъ, въ разрѣзъ съ распространеннымъ отталкиваніемъ отъ тѣлесныхъ наказаній, какъ отъ чего-то «деградирующаго» и принципіально недопустимаго для христіанской общественности. Судъ присяжныхъ? Скорбно склонялась голова престарѣлаго святителя, когда внимать ему приходилось страстнымъ превозношеніямъ этого института, обезпечивающаго, якобы, торжество справедливости: вставала предъ его духовнымъ взоромъ толпа, кричавшая: «Распни, распни Его, кровь Его на насъ и на дѣтяхъ нашихъ...» Преклоненіе предъ народомъ, якобы носителемъ правды? «Съ нѣкотораго времени, говорилъ митрополитъ, въ области русскаго слова распространяется родъ безначалія, невниманія къ принятымъ прежде правиламъ — подъ видомъ народности и общепринятости развивается направленіе не къ народности чистой, благородной, правильной, но къ простонародности смѣшанной, низкой, безправильной...» Старецъ Макарій оптинскій — тотъ даже къ распространенію грамотности относился съ опаской! «Ну, хорошо, научатся грамотѣ: а что будутъ читать? Повыпустятъ книгъ: Смѣхъ и Пустозвонъ и подобныхъ. Какое они могутъ имѣть вліяніе на нравственность? Что будетъ тогда, — увидимъ, да будетъ воля Господня на всѣхъ!» «Сердце обливается кровью (писалъ /с. VII/ онъ же однажды по поводу успѣховъ «просвѣщенія») при разсужденіи вашемъ о нашемъ любезномъ отечествѣ, Россіи, нашей матушкѣ: куда она мчится, чего ищетъ, чего ожидаетъ? Просвѣщеніе возвышается, но мнимое, оно обманываетъ себя въ своей надеждѣ: юное поколѣніе питается не млекомъ ученія святой нашей Православной Церкви, а какимъ-то иноземнымъ, мутнымъ, ядовитымъ заражается духомъ; и долго ли это продолжится? Конечно, въ судьбахъ Промысла Божія написано то, чему должно быть, но отъ насъ сокрыто, по неизреченной Его премудрости. А кажется нарастаетъ то время по предреченію отеческому: «спасаяй да спасетъ свою душу».
Двойственое отношеніе къ величественному преобразованію Россіи подъ знакомъ просвѣщенія съ ноебыкновенною яркостью проявилось въ проповѣдяхъ талантливѣйшаго еп. Іоанна Смоленскаго (Соколова). На Новьій Годъ, 1859 г., онъ восторженно восклицалъ: «Пріиде часъ, пріиде часъ Россіи. Она стремится къ возрожденію... Пріиде часъ. Можетъ ли не сочувствовать этому времени Церковь? О, Церковь должна и готова тысячу разъ повторить ударъ этого часа, во всѣ колокола, чтобы огласить всѣ концы и углы Россіи, чтобы пробудить всѣ чувства русской души и во имя христіанской истины и любви призвать всѣхъ сыновъ отечества къ участію и содѣйствію въ общемъ великомъ дѣлѣ возрожденія». Для самой Церкви готовъ былъ видѣть знаменитый церковный витія зарю новой жизни. «Сама Церковь, въ собственныхъ нѣдрахъ, страдаетъ скорбями рожденія, чувствуя слишкомъ сильную потребность дать новую жизнь своимъ чадамъ духовнымъ». Но тутъ же отмѣчаетъ еп. Іоаннъ и опасности переходного времени. «Если ты вѣрно не сознаешь, въ чемъ именно зло, изъ которого ты должна возродиться, и гдѣ добро, въ которомъ ты должна обновиться... : твое заблужденіе страшно. Подъ внѣшнимъ видомъ возрожденія... ты можешь войти въ ложную жизнь». Зоветъ архипастырь новыя силы, входящія въ жизнь, къ сближенію съ Церковью: «Не отвращайся отъ насъ съ недовѣріемъ и горечью, мы не враждебные духи, мы слуги Вышняго, обязанные говорить тебѣ правду, внушать добро и помогать твоему нравственному преуспѣянію...»
Эта обязанность скоро вынуждаетъ еп. Іоанна инымъ тономъ заговорить: восторгъ смѣняется скорбью, пророческимъ обличеніемъ. «О, какъ тяжекъ долгъ служителей Бога, взываетъ онъ... Зачѣмъ правда дѣлается въ устахъ нашихъ такимъ жестокимъ оружіемъ? Зачѣмъ слово наше дѣлается въ устахъ нашихъ только словомъ нещаднаго обличенія, жестокаго укора и неумолимаго суда?.. Такова правда... И съ какой грустью въ душѣ несетъ служитель Бога слово судное къ народу и сколько разъ, съ замираніемъ серд/с. VIII/ца, въ раздумьѣ, онъ готовъ остановиться и едва открывая уста хотѣлъ бы закрыть ихъ! Но внутренній огонь воспламеняетъ духъ: вышній голосъ взываетъ «иди и говори» (Іер. 1, 17; 2, 1) — и мы должны забывать о себѣ, идти и говорить».
«Иди и говори!» А есть ли кому слушать? У того же еп. Іоанна находимъ пламенную проповѣдь, въ которой онъ, свидѣтельствуя о близости къ Церкви церковнаго народа, простого, сѣтуетъ объ отчужденности отъ Церкви представителей просвѣщеннаго общества — объ ихъ церковной некультурности. Поскольку интересуется Церковью общество, оно, вовлекая въ себя и поддающееся «просвѣщенію» духовенство, свободно уже подходитъ къ Церкви, съ готовностью «обновлять» и ее. Модернизмъ имѣетъ корни далекіе. По этому признаку наблюдаемъ мы разслоеніе въ нѣдрахъ самой Церкви. Остается святая нетронутая «цѣлина», въ образѣ церковнаго народа и органически связанныхъ съ нимъ пастырей, архипастырей, подвижниковъ-монаховъ. Но раждается и крѣпнетъ «просвѣщенное» новымъ духомъ духовенство всѣхъ ранговъ. У него слагается общій языкъ съ «просвѣщеннымъ» русскимъ обществомъ...
Этотъ «общій языкъ» получилъ наглядное и широковѣщательное выраженіе уже въ слѣдующую эпоху, послѣ встряски 1905-6 гг., когда со стороны русскаго общества возникла новая живая тяга къ Церкви, захватившая ведущіе верхи его. Сближеніе передового общества съ Церковью своимъ органомъ имѣло пресловутыя религіозно-философскія собранія, привлекавшія какъ духовно-активныхъ людей свѣтскаго просвѣщенія, такъ и высоко-квалифицированное духовенство. Чтобы понять, съ чѣмъ шелъ навстрѣчу Церкви русскій интеллигентъ, въ его «духовной жаждѣ», обратимся къ В. В. Розанову, дѣятельному члену этихъ собраній и геніальному выразителю современныхъ ему вѣяній.
«Я много лѣтъ каждое воскресенье бывалъ въ церкви. Бываю здѣсь въ Петербургѣ, бывалъ въ Москвѣ. Бывалъ въ провинціи. Мало, гдѣ чиновникъ, судья, морякъ, генералъ, журналистъ, докторъ, общественный дѣятель стоитъ среди народа и молится усердно. Въ большинствѣ — одни простолюдины. Простолюдины и еще въ самомъ небольшомъ числѣ образованныя женщины. Это гораздо болѣе жутко, чѣмъ книги Штрауса и Ренана... Задавая себѣ вопросъ о Церкви — я нахожу догматы ея, нахожу ея службы и обряды. Но я раскрываю катехизисъ Филарета и, прочитавъ въ немъ: «Церковь есть общество вѣрующихъ, соединенныхъ единствомъ догматовъ и тайнъ», оглядываюсь кругомъ и спрашиваю: «ну, а гдѣ же, однако, это самое общество?» Закваска для тѣста есть: это — ученіе Христово, догматы, таинства; есть и хлѣбопекарь — духовная іерархія; но нѣтъ муки — и нельзя замѣсить тѣста и испечь /с. IX/ хлѣбъ. Мука — это вѣрующіе, какъ общество, организованное около Церкви. Намъ, интеллигенціи, предлагается «мириться» съ Церковью, пойти «въ Церковь». Ну вотъ я — интеллигентъ. Я не знаю, съ кѣмъ мириться мнѣ и куда мнѣ пойти, потому что по Филаретову опредѣленію Церкви... ея какъ будто нѣтъ... Прихода нѣтъ... Мы странствуемъ отъ храма къ храму и заходимъ въ храмъ, а пожалуй и не заходимъ въ него... какъ на почту отдать писъмо. Такъ странствуютъ бедуины въ пустынѣ подходятъ къ колодезю, когда хочется пить, а не хочется — проходятъ мимо. Но храмъ есть душевное, и я также не могу имѣть «вообще тамъ гдѣ-то» храмъ, какъ не могу имѣть «вообще тамъ гдѣ-то» постель, обѣдъ, жену, и комнату. Это странствованіе христіанъ безъ прикрѣпленія къ нимъ храма и вызвало то, что въ концѣ концовъ храмы очутились на одномъ берегу міровой рѣки и довольно пусты, а народъ очутился на другомъ берегу той же рѣки, и ужъ не взыщите, если не идетъ въ храмъ, въ который его не позвали или пожалуй и зовутъ, даже очень зовутъ, но въ качествѣ гостя-посѣтителя. «Нѣтъ религіозной жизни» жалуются... Да вглядитесь: религіозная то жизнь въ обществѣ есть, и даже горячая, но стала личной, внутренней, комнатной, а не храмовой, потому что въ храмѣ, какъ и всякомъ не моемъ мѣстѣ, я чувствую себя чуждымъ, ненужнымъ. «Гостю» и положеніе гостя, и психологія гостя: шапку взялъ и вышелъ... Церковь теперь въ смыслѣ организованнаго общества вѣрующихъ ограничивается старостою, клиромъ и консисторіей. Но взыскивать ли, что я, мірянинъ, не чувствую себя и не веду себя, какъ староста или клирикъ, или членъ консисторіи, а какъ любитель литературы, лекцій, театра, гдѣ я не гость, а дѣлатель, творецъ, критикъ и немного и косвенно даже и власть. Свое дѣло любишь. Свое твореніе любишь. Въ Церкви я не творю — и — холоденъ къ ней».
Выводъ простъ и категориченъ: отдайте храмъ міру, и жизнь въ немъ закипитъ. «Храмъ чужое мѣсто и чужое дѣло, дѣло клириковъ и какой-то тамъ запутанной администраціи, гдѣ я... помолился, какъ опустилъ письмо на почтѣ или взялъ въ булочной булку. Но не буду я засиживаться въ булочной или на почтѣ, и если ужъ храмъ повернутъ ко мнѣ такъ оффиціально, то пусть ужъ не взыщутъ, что и я не держу его за пазушкой. Я ему не тепелъ, и онъ мнѣ не тепелъ. Но слава Богу, мы говоримъ объ этомъ, и кажется оттого, что не только міру холодно (что всегда и ужъ вѣка было), но и самъ храмъ почувствовалъ, что ему тоже холодно, что онъ самъ выстуженъ... заледенѣлъ. Великіе признаки. Великое сознаніе». «Спросятъ, продолжаетъ Розановъ: чего же вы хотите? Святости на мѣстѣ святомъ — самая простая вещь... Богъ есть въ интеллигенціи, и крѣпко есть. Только Онъ у меня не на языкѣ, а въ дѣлахъ. Время атеистической интеллигенціи минуло... Какъ только клиръ /с. X/ разорветъ съ замкнутостью, онъ станетъ не для однихъ только «простолюдиновъ», но и для интеллигенціи «нашимъ» клиромъ, близкимъ и роднымъ нашимъ духовенствомъ, и мы не только не отнимемъ, а еще и прибавимъ ему богатства и власти, ибо почувствуемъ, что власть эта уже не противъ насъ, а наша же и съ нами, и богатство это тоже не отъ насъ взято, а какъ бы къ намъ прибавилось. Примиреніе интеллигенціи и духовенства слишкомъ возможно, но только послѣ нѣкотораго мірового «Помилуй мя, Боже...»
Воспріятіе Церкви, какъ чего-то хилаго и безпомощнаго, что требуетъ «обновленія» извнѣ, было настолько широко распространено, что нашло себѣ ярчайшее выраженіе въ офиціальномъ документѣ высоко-авторитетномъ: въ запискѣ Предсѣдателя Совѣта Министровъ С. Ю. Витте «О современномъ положеніи православной церкви». Записка эта была вызвана сознанной правительствомъ необходимостью, насаждая вѣротерпимость, подумать и о Церкви господствующей. Приведемъ начальный лишь ея отрывокъ, озаглавленный достаточно выразительно: «Современный упадокъ церковной жизни и его причины»:
«И духовная и свѣтская печать одинаково отмѣчаютъ общую вялость внутренней церковной жизни: отчужденіе прихода и особенно образованныхъ слоевъ общества отъ своихъ духовныхъ руководителей, отсутствіе живого проповѣдническаго слова; общую слабость пастырской дѣятельности духовенства, ограничивающагося въ большинствѣ случаевъ только богослуженіемъ и требоисправленіемъ; полный упадокъ церковной приходской общины съ ея просвѣтительными и благотворительными учрежденіями; сухость и формальность епархіальнаго «консисторскаго» дѣлопроизводства и узко бюрократическій характеръ дѣятельности группирующихся около Сѵнода учрежденій. Еще отъ Достоевскаго мы услышали впервые грозное слово: «русская церковь въ параличѣ»; тогда оно не встрѣтило серьезнаго возраженія. Причину упадка церковной жизни и Достоевскій, и его многочисленные позднѣйшіе единомышленники указываютъ въ нѣкоторыхъ особенностяхъ совершенной Петромъ Великимъ реформы церковнаго управленія и въ томъ укладѣ мѣстной жизни, который сталъ развиваться съ этого времени. Съ начала XVIII вѣка въ церковной жизни стало ослабѣвать, а затѣмъ и совсѣмъ исчезло соборное начало; это прежде всего и вызвало застой церковной жизни».
Обстоятельная записка останавливается рѣзко-критически на всѣхъ сторонахъ церковной жизни. Выводъ: насиліе государства надъ церковью истощило до послѣдней степени церковную почву. Долженъ быть созванъ помѣстный соборъ, съ участіемъ мірянъ. «Двѣсти лѣтъ мы не слыхали голоса русской церкви, не пора ли, наконецъ, прислушаться къ нему, не пора ли узнать, что скажетъ она /с. XI/ о современномъ укладѣ церковной жизни, получившемъ мѣсто помимо ея воли и вопреки завѣщаннымъ ей традиціямъ священной старины».
Приведенныя иллюстраціи даютъ представленіе достаточно наглядное объ обновленческомъ духѣ эпохи 1905 г.. Еп. Іоаннъ Смоленскій, нѣсколькими десятилѣтіями раньше, опасался очной ставки церковнаго народа съ такой общественностію, подобнымъ духомъ проникнутой. Онъ предостерегалъ уклоняющихся отъ истовой церковности, предрекая возможность вспышки стихійнаго народнаго гнѣва. Въ цѣльности и сохранности церковнаго народа былъ и въ эпоху позднѣйшую увѣренъ архіеп. Антоній (Храповицкій). Однимъ изъ его напутствій молодымъ пастырямъ, на которыхъ онъ имѣлъ такое сильное и благотворное вліяніе, былъ совѣтъ восполнять свою слабую церковную культуру общеніемъ тѣснѣйшимъ съ церковнымъ народомъ, тѣмъ какъ бы противоядіе обрѣтая противъ того многаго, что, будучи пріобрѣтено въ школѣ и въ обществѣ, уводило отъ истоваго православія. Но вліяніе тлетворное проникало и въ массы. Сборникъ посланій и поученій архіеп. Антонія, какъ первоіерарха Волынскаго, на протяженіи немногихъ лѣтъ, предшествующихъ Великой Войнѣ, даютъ потрясающую картину рѣшительнаго измѣненія перспективы: предъ фактомъ утраты церковнаго народа видитъ, въ конечномъ итогѣ, себя и своихъ пастырей Владыка.
Ставъ во главѣ Волыни въ 1902 г. архіеп. Антоній обратился къ духовенству съ замѣчательнымъ окружнымъ посланіемъ. Поводомъ къ нему были крестьянскіе безпорядки, возникшіе въ восточной Малороссіи, которые показали, что священники даже и не знали о начинавшихся по ихъ приходамъ бурныхъ волненіяхъ. «Такое небывалое ослабленіе нравственной связи между пастырями и пасомыми едва ли не печальнѣе, чѣмъ самыя недавнія событія крестьянскихъ безпорядковъ», писалъ Владыка. Онъ обращается къ причинамъ этого явленія: онѣ лежатъ въ уходѣ священниковъ отъ церковнаго быта, и это вызвано не только схоластикой школы, но и приманками культурной жизни, которыя отвлекаютъ ихъ отъ устава, отъ келейнаго молитвеннаго правила, отъ постовъ и даже отъ чтенія Св. Писанія и знакомства съ христіанскимъ учительствомъ и христіанскимъ подвижничествомъ. А современная сельская жизнь уже не понуждаетъ къ сближенію пастыря съ народомъ, и это требуетъ теперь отъ него смолоду подвига добровольнаго, во имя возрожденія святой Руси, съ отказомъ отъ «буржуазнаго быта», картинку котораго тутъ же рисуетъ Владыка. «Случилось мнѣ видѣть однажды одного весьма пожилого священника, смолоду державшагося мірского духа, но измѣнившагося въ старости и затѣмъ горячо посвятившаго себя интересамъ миссіонерскаго дѣла. Въ великомъ посту вечеромъ онъ сидѣлъ предъ тарелкой съ постной безрыбной пищей; /с. XII/ рядомъ съ нимъ сидѣлъ съ папиросой во рту надъ кускомъ жареннаго мяса сынъ его студентъ-медикъ и велъ грязный разговоръ съ братомъ офицеромъ. Изъ сосѣдней комнаты доносились звуки веселой музыки подъ руками дочери священника, актрисы-любительницы, и двое младшихъ дѣтей его подростковъ упражнялись въ танцахъ, а бѣдный старикъ опустилъ голову въ тарелку, и горькія, но позднія слезы падали на неначатую пищу; среди своей семьи онъ чувствовалъ себя, какъ Лотъ въ Содомѣ. Едва ли многимъ разнится отъ жизни этого несчастнаго священника не только старость, но и пожилые годы всѣхъ батюшекъ, заключалъ Владыка, установившихся на ложномъ церковномъ строѣ жизни, даже въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда внѣшнее благоустройство жизни достигается ими, когда они не впадаютъ въ какія-либо бѣды, праведно ими заслуженныя». Владыка ободряетъ тѣхъ, кто могутъ почувствовать себя, при всемъ ихъ уваженіи къ духовной жизни народа, неспособными быть его руководителями. Онъ совѣтуетъ бодро становиться на путь слѣдованія истинной церковной жизни, начиная съ истоваго выполненія церковнаго устава. «Тогда ты измѣнишь обычное у молодого духовенства полулютеранское-полукатолическое отношеніе къ православной службѣ: ты устыдишься своего прежняго высокомѣрнаго отношенія къ богослужебной дисциплинѣ, къ уставнымъ поклонамъ постамъ и стояніямъ; тебѣ чуждымъ станетъ стремленіе наполнять службу новѣйшими произвольными эффектами, безобразною итальянской музыкой, всегда соединенною съ опущеніемъ важнѣйшихъ пѣснопѣній праздника и доводящей содержаніе нашихъ службъ до степени того однообразія и безличія, которое онѣ пріобрѣли у лютеранъ, папистовъ и уніатовъ...» И обнадеживаетъ Владыка: «ты съ удивленіемъ увидишь, какъ быстро возрастетъ усердіе народа...»
Слѣдомъ выпускаетъ Владыка второе окружное посланіе, посвященное школѣ. Онъ горячо протестуетъ противъ перехода школы въ руки свѣтскихъ властей — нерѣдко совершающееся по соглашенію съ самими священниками, которые, освобождаясь отъ отвѣтственности по веденію школы, сходятъ на положеніе платныхъ законоучителей. «Истинно народная русская школа должна быть отраслью жизни церковной, должна научить крестьянскаго ребенка прежде всего тому, чтобы ясно понимать что поютъ и читаютъ въ церкви и самому участвовать въ пѣніи и чтеніи церковномъ. А вѣдь это — цѣлое богословское и нравственное образованіе, это сознательное усвоеніе Св. Библіи, ясное усвоеніе Закона Божія, то единое на потребу, что дѣлаетъ рыбаковъ — сильнѣйшими языческихъ риторовъ. Небезполезна школа мірская, но для усовершенія христіанина въ церкви она даетъ очень мало. У ребенка, воспитаннаго въ мірской школѣ остается раздвоеніе между Закономъ Божіимъ школьнымъ, господскимъ, и Закономъ Божіимъ церковнымъ, храмовымъ. Тамъ /с. XIII/ по русски, по кацапски, нѣчто, то слащавое, то сухо-законническое, а здѣсь славянское святое, какъ бы съ неба сходящее, нечеловѣческое. Языкъ школьника отучается отъ церковно-славянской рѣчи, отъ речитативнаго чтенія; онъ разучивается правильно — по мужицки креститься, забываетъ о постахъ, ничего не слышитъ о подвигахъ святыхъ Угодниковъ, что разсказываетъ ему бабушка, ни о Кіевскихъ пещерахъ, ни о Почаевской лаврѣ. Когда старшіе говорятъ объ этомъ, онъ старается припомнить свои уроки, берется за учебникъ съ картинками, но тамъ находитъ только портреты Пушкина, Памятникъ тысячелѣтія, да иллюстраціи къ баснямъ Крылова».
Но вотъ пронесся вихрь революціонный. Могучими, пламенными обращеніями къ паствѣ поднимаетъ Владыка духъ сопротивленія заразѣ мятежа. Пастырей онъ опять зоветъ къ сближенію съ духомъ народнымъ, разсматривая это, какъ первое условіе успѣшнаго сопротивленія нигилистамъ. Вторымъ условіемъ онъ считаетъ заботу о томъ, чтобы раскрывать паствѣ глаза на тѣ сокровища добра и разума, которыя лежатъ въ основѣ его патріархальнаго быта. Тутъ же даетъ онъ самъ изображеніе всей глубины вѣдѣнія христіанскаго, которое заключается въ простотѣ крестьянскаго православнаго быта. «Лишь бы сохранить намъ хотя бы въ лучшихъ сынахъ народа неповрежденной вѣру православную, а она ужъ сама постоитъ за себя...»
Но уже и другія ноты звучатъ въ посланіяхъ Владыки. Онъ грозно предостерегаетъ противъ разобщенія паствы съ пастырями, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, все отчетливѣе постигаетъ, что уходитъ паства. Не въ томъ одномъ дѣло, чтобы пастырю напитаться Хлѣбомъ Небеснымъ, который составляетъ духовную пищу сохранившагося въ своей цѣльности церковнаго народа, и сдѣлаться достойными его вождями на пути борьбы съ соблазнами вѣка сего. Бѣда въ томъ, что выдыхается святое содержаніе изъ самой жизни народной. Покушеніе на школу особенно пугаетъ Владыку. «30 лѣтъ тому назадъ Русь не такъ нуждалась въ ней, какъ теперь: тогда еще были тверды семейныя и церковно-общественныя начала крестьянскаго быта, силенъ былъ еще непосредственно авторитетъ священнаго сана, и школа шестидесятниковъ-нигилистовъ не въ силахъ была развратить народъ. Теперь всѣ помянутыя основы поколеблены, школа поддерживаетъ ихъ по мѣрѣ силъ, а если ее снова удалятъ отъ воздѣйствія церковныхъ началъ, а потомъ обратятъ въ учрежденіе противоцерковное, — тогда ждите, что возникающіе тамъ и здѣсь крестьянскіе бунты противъ пастыря сдѣлаются явленіемъ повсемѣстнымъ, и если не всѣмъ вамъ, то навѣрное тѣмъ изъ васъ, кому суждено еще прожить лѣтъ 30, придется, какъ преп. Сергію, на старости лѣтъ уходить, бѣжать отъ своей духовной семьи... а она не пойдетъ за вами съ раскаяніемъ, какъ пошла братія за преподоб/с. XIV/нымъ, но вамъ съ семействами предстоитъ скитаться и нищенствовать среди озвѣрѣлаго народа. Не вы одни будете изгнанниками: изгнанъ будетъ съ вами и Христосъ изъ жизни Его лучшаго достоянія Святой Руси; но тѣмъ горестнѣе будетъ это время». И уже иная картина встаетъ предъ пророческимъ взоромъ Владыки — не единенія священника съ паствой, а рѣшительнаго разобщенія съ нею, либо ушедшей отъ Церкви, либо, въ своей неприспособленности къ борьбѣ, становящейся жертвой агитаторовъ. «Итакъ, отцы и братіе, мы одиноки... Слава Богу, если это такъ! Слава Богу, если вы терпите вражду отъ міра... Ненависть міра насъ не унижаетъ, но возвышаетъ: она возводитъ насъ къ чести св. Апостоловъ; она удостовѣряетъ насъ въ томъ, что слово наше, подтвержденное гоненіемъ отъ міра, уже не останется тщетнымъ, но будетъ соблюдаться избранными среди нашихъ скорбей...»
То, что предрекалъ Авва Антоній, произошло скорѣе чѣмъ онъ думалъ и въ формѣ такого катастрофическаго обвала, который, конечно, онъ и въ мысляхъ не могъ имѣть. Но, если, мыслью уходя въ прошлое, устанавливаемъ мы, что воображеніе даже самыхъ проницательныхъ работниковъ Святой Руси не могло представить себѣ внезапное паденіе Россіи, то не надо и сейчасъ возлагать слишкомъ большихъ заданій на воображеніе, поскольку думаемъ мы о будущемъ, какъ сознательные работники Святой Руси. Въ чемъ долгъ, въ чемъ задача русскаго православнаго человѣка, готоваго воспринять урокъ того, что открываетъ намъ, въ свѣтѣ церковнаго сознанія, минувшій вѣкъ? Только такъ и будемъ подходить мы къ уразумѣнію нашего ближайшаго прошлаго.
Минувшій вѣкъ есть вѣкъ нарастающаго «отступленія» отъ Церкви. Этотъ процессъ имѣлъ двоякій образъ — открытый и прикрытый. Первымъ было отхожденіе отъ Церкви, начиная съ первоначальныхъ стадій охлажденія къ ней и до конечныхъ стадій полнаго разрыва, съ превращеніемъ иногда бывшихъ чадъ Церкви во враговъ Церкви воинствующихъ. Вторымъ было пусть и пребываніе въ Церкви, но съ приносомъ «своего», или (если уже былъ разрывъ съ Церковью) возвращеніе въ нее, но условное, съ тѣми или иными оговорками, т. е. тоже съ приносомъ «своего», на сторонѣ пріобрѣтеннаго. Первая форма отхода отъ Церкви была тягостна, но для Церкви безобидна: то было дезертирство, то была апостасія (первоначальный смыслъ какового греческаго слова было тоже военное дезертирство!). Вторая форма, казалось бы, означала нѣчто относительно утѣшительное, но способна была оборачиваться страшной угрозой для Церкви: въ нее самое внести сѣмя распада, ядъ «отступленія». Чтобы понять суть дѣла, полезно обратиться къ далекому прошлому — первохристіанскому.
Церковь подвергалась тогда преслѣдованіямъ постояннымъ, и /с. XV/ отъ чадъ ея требовался подвигъ исповѣдничества, способный въ любой моментъ повести и къ мученичеству. О тѣхъ, кто сознательно отступалъ отъ Церкви, то есть объ «апостатахъ», Церковь особой заботы вообще не проявляла: они становились для нея внѣшними, чужими. Зато усердную заботу имѣла она о «павшихъ», т. е. о тѣхъ, кто по слабости воли отпадали отъ нея, въ той или иной формѣ проявляя поклоненіе идоламъ или даже соучаствуя въ преслѣдованіи христіанъ. Возвратъ «павшихъ» обуславливался многолѣтнимъ подвигомъ покаянія, исключительно строгимъ даже для тѣхъ, кто откупались отъ «поклоненій» и, значитъ, явно не совершали грѣха. И только особымъ актомъ хиротесіи, пройдя чрезъ рядъ послѣдовательныхъ стадій приближенія къ Церкви, принимались вновь «павшіе» и допускались къ Чашѣ. То было, дѣйствительно, второе рожденіе. Вотъ какъ Церковь матерински-сурово обращалась съ чадами своими, которыя, восыновившись ей, не имѣли мужества соблюсти себя въ санѣ избранныхъ, искупленныхъ Кровію Христовой. Тѣхъ же, кто не грѣхомъ воли, а грѣхомъ ума отходили отъ нея, Церковь предоставляла суду Божію. Это не значитъ, что имъ возвращеніе было закрыто. Но для этого такой переворотъ долженъ былъ совершиться въ ихъ душѣ, который, какъ индивидуальное явленіе, Божіей благодатью покрываемое, особо и долженъ былъ быть разсматриваемъ Церковью: то было нѣчто исключительное. Мы уже имѣли случай говорить о «необратимости отступленія», какъ условно можно обозначить страшное явленіе исключительной трудности преодолѣнія того грѣха ума, который легъ въ основу отхожденія отъ Церкви. Отношеніе первохристіанской Церкви къ «апостатамъ» явно исходило изъ такого именно пониманія вещей. Но показательно, какъ воспитательно-сурова была Церковь къ «падшимъ»!
Подобной кристальной ясности отношеній Матери Церкви къ погрѣшающимъ противъ нея чадамъ нечего и искать въ наше время. Періодъ Императорскій нашей исторіи являетъ картину ширящагося и углубляющагося процесса отчужденія отъ Церкви, какъ образованнаго общества, такъ и народа, къ свѣтскому образованію привлекаемаго. Но грѣхи воли и ума нерасчлененно нагромождались въ совѣсти чадъ Церкви, сокровенно лишь получая то или иное индивидуальное разрѣшеніе въ таинствѣ покаянія. Такъ возникало и развивалось то, что можно, тоже условно, назвать засореніемъ Церкви, ибо составъ церковнаго народа становился все болѣе пестрымъ, обнимая множество людей и такихъ, которые, будучи двоевѣрами, оказывались духовными амфибіями, живущими лишь одной стороной своего естества въ Церкви, а другой принадлежа къ инымъ стихіямъ, отъ Церкви далекимъ, а порою скрыто или даже открыто ей враждебнымъ. Процессъ этотъ не могъ не задѣвать и церковной іерархіи. Такъ бывало изначала на Петровской Руси, но первое и /с. XVI/ долгое время засореніе носило характеръ такъ сказать индивидуально-біографическій, опредѣляя путь жизни отдѣльныхъ лишь лицъ, нерѣдко притомъ успѣшно и побѣдоносно справлявшихся съ искушеніями лукаваго вѣка, и тѣмъ лишь плотнѣе сливавшихся съ Тѣломъ Церкви. Встрѣча съ Врагомъ бывала лишь своего рода боевымъ крещеніемъ, укрѣплявшимъ духовные мускулы. Есть основаніе думать, что даже Митрополитъ Филаретъ Московскій, пусть въ слабой мѣрѣ, но задѣтъ былъ вѣяніями времени — а какимъ стоятелемъ за истиниую вѣру явился онъ! Что же касается церковнаго массива въ цѣломъ его, то наличіе у него духовнаго здоровья нашло и документальное выраженіе убѣдительнѣйшее. Это — составленная двумя екатерининскими архіереями, Георгіемъ Конисскимъ и Парѳеніемъ Сопковскимъ, «Книга о должностяхъ пресвитеровъ приходскихъ», на которой воспитывались священники изъ поколѣнія въ поколѣнія. Это было руководство и для учащихъ и для учащихся, которые нерѣдко заучивали ее наизусть и, во всякомъ случаѣ, принимали, какъ вѣрнаго совѣтника на весь дальнѣйшій путь пастырскаго служенія. Еще въ 1845 г. митрополитъ Филаретъ могъ отводить другія пособія, новѣйшія, указывая, что, несмотря на нѣкоторую устарѣлость, «сочиненіе о должностяхъ пресвитеровъ приходскихъ... приспособлено къ православной Церкви, проникнуто духомъ слова Божія и св. отецъ и образуетъ приходскаго священника не только правилами благоразумія и благочестія, но истинно духовными и душеспасительными наставленіями». Принята была эта благодатная книга даже въ Академіяхъ. Поскольку отодвигалась эта книга отъ жизни, свидѣтельствовало это объ успѣхахъ духа времени. Минувшій вѣкъ былъ свидѣтелемъ уже массоваго засоренія, не щадившаго и служителей Церкви.
Темныя силы вились всегда вокругъ Церкви. Онѣ могли овладѣвать сердцами отдѣльныхъ служителей Церкви. Онѣ могли находить опору въ тѣхъ или иныхъ дѣйствіяхъ монарховъ. Самый страшный натискъ на Церковь произведенъ былъ при Императорѣ Александрѣ I, когда истинно драматическій характеръ принимала иногда эта борьба, кончившаяся побѣдоноснымъ отраженіемъ натиска. При Императорѣ Николаѣ I Церковь сосуществовала съ обществомъ, пусть и отчужденнымъ, огражденная покровомъ монаршаго усердія, исполненнаго самаго истоваго благоговѣнія. Если когда Императорская Россія въ полной мѣрѣ отвѣчала своему назначенію быть футляромъ, хранящимъ въ себѣ драгоцѣнное сокровище Святой Руси, такъ это было именно въ Николаевскую эпоху.
И это въ условіяхъ расцвѣта максимальнаго свѣтской культуры! То была «барская» культура. Обособлена была она въ своемъ быту отъ Церкви. Духовенство съ его «необразованностію» отходило къ «народу», въ гостинной ему мѣста не было. Яркую картину /с. XVII/ встрѣчи двухъ міровъ даетъ одинъ духовный сынъ старца Макарія. Онтинскій монахъ попадаетъ въ помѣщичій домъ подъ вечеръ. Его оставляютъ ночевать, приглашаютъ къ столу. «Мы стали продолжать прерванную бесѣду и скоро вошли въ обычную колею толковъ и пересудовъ. Насъ немного стѣсняло присутствіе монаха, и мы потому старались вести рѣчь больше на французскомъ языкѣ. Монахъ молчалъ. Чувствуя неловкость нашего положенія, мы пробовали какъ нибудь втянуть въ общій разговоръ и гостя. Какъ тамъ оно случилось, не помню, но только рѣчь наша коснулась вопросовъ религіозныхъ, поднялись сначала легкіе, а потомъ и болѣе серьезные споры. Монахъ все молчалъ. Наконецъ, когда я, чтобы прекратить неумѣстную полемику, заговорилъ нѣсколько въ тонѣ поучительномъ, гость прервалъ свое молчаніе. Частью изъ любопытства, частью изъ учтивости, все наше общество перестало спорить и внимательно прислушивалось къ скромной и простой рѣчи инока. Довольно говорилъ онъ; откланявшись затѣмъ, онъ вышелъ въ отведенную ему комнату...» Такъ началось знакомство, приведшее впослѣдствіе хозяина къ ногамъ старца Макарія.
Отчужденность здѣсь наглядна. Но самое наличіе твердой и ясной черты на пользу идетъ обѣимъ сторонамъ: Церковь ограждена отъ «засоренія», вглубь способнаго проникать уже органически, а членамъ общества открыта возможность, осознавъ свое отчужденіе, войти въ Церковь въ качествѣ истинной паствы, преодолѣвшей до конца свои заблужденія. Не то наблюдаемъ мы въ истекшемъ вѣкѣ. Натискъ, въ формахъ смягченныхъ и облагороженныхъ, пріобрѣтаетъ характеръ массово-общественный, спускающійся и въ народъ, а равно овладѣвающій широкими церковными кругами. Преобразовательный подъемъ, воздѣйствуя на высокія стороны души, въ такой завуалированной формѣ проявляетъ присущую ему антицерковность, что только проницательные, духовно-зрячіе, чтобы не сказать даже прозорливые, люди способны уяснить всю силу угрозы противъ Церкви, въ этомъ подъемѣ преобразовательномъ заключающуюся. Кто замѣтилъ, кто хотя бы какое-нибудь вниманіе обратилъ — не то, что его по достоинству оцѣнилъ — на символическій жестъ будущаго спутника посмертной славы преподобнаго Серафима, Мотовилова, демонстративно опротестовавшаго здравицу общественнаго собранія разгара Великихъ Реформъ?.. Раздѣльная черта проходитъ теперь не между Церковью и обществомъ, а уже и въ самой Церкви. Корабль церковный какъ бы дѣлится на двѣ половины, если внѣшне и нерасторжимыя, то внутренне обособленныя, все больше отчуждающіяся другъ отъ друга и способныя даже враждебныя чувства питать взаимно. Подводная часть плотно нагружена истинно-церковнымъ содержаніемъ, полноцѣннымъ, высокоцѣннымъ. Надводная часть, внѣшняя — открыта для обществен/с. XVIII/ныхъ вліяній. «Засоренность» пріобрѣтаетъ тутъ все шире право гражданства, овладѣвая наукой, школой, проповѣдью, публицистикой. Истинное православіе хранится въ монастыряхъ, въ епископатѣ, простецкомъ духовенствѣ, неразрывно связанныхъ съ почвеннымъ церковнымъ народомъ. Ошибся въ срокахъ прозорливый еп. Игнатій Брянчаниновъ, своимъ утонченно-духовнымъ нутромъ воспринимавшій упадочность церковной культуры: дано было Русской Церкви взрастить еще замѣчательные всходы учительнаго вліянія церковнаго на общество. Своихъ «отцовъ Церкви» увидѣла Россія, на-ново раскрывавшихъ все, до высшихъ высотъ и глубочайшихъ глубинъ, содержаніе истиннаго, «незасореннаго», Православія. Но одновременно шелъ и процессъ засоренія — уже не «индивидуально-біографически» задѣвая духовенство, а въ какой-то мѣрѣ, все увеличивающейся — и овладѣвая имъ.
Подъ этимъ только угломъ зрѣнія можно по достоинству оцѣнить всю зловѣщую значительность расцвѣта нашей свѣтской богословской мысли и нашей блистательной церковной публицистики, дозрѣваніемъ которой является и наша зарубежная литература т. н. модернизма. На командныя высоты выходила тутъ церковная засоренность, готовая фальсифицировать самое Церковь, которая, тѣмъ самымъ, переставала бы быть и Церковью. И чѣмъ блистательнѣе были достиженія русской культуры, свѣтской и гражданской, во всѣхъ возможныхъ поприщахъ ихъ проявленія, тѣмъ сильнѣе и дѣйственнѣе становилась угроза засоренія органическаго Церкви, ибо ореоломъ этихъ великихъ достиженій осіявалась «палубная» часть Церкви, являвшаяся гнѣздомъ церковнаго засоренія.
О, если бы то была борьба съ Церковью! Какъ легка была бы защита ея — въ условіяхъ привычнаго для русскаго человѣка общенія сь Церковью, которого не хотѣло бы и сейчасъ лишаться общество, въ его «лучшихъ» элементахъ. То была борьба съ — узостью Церкви!
Вспомнимъ Толстого. Вспомнимъ отношеніе къ нему представителей истинной церковности, современныхъ «отцовъ Церкви», какъ о. Іоаннъ Кронштадтскій или еп. Ѳеофанъ Затворникъ, да и другихъ столповъ церковности, пусть и не осіянныхъ свѣтомъ святости, но крѣпко и истинно-церковныхъ, какъ напр. архіеп. Никаноръ (Бровковичъ). Вспомнимъ и то, какъ «терпимо» и «широко» — по сравненію съ «узостію» и «нетерпимостію» «оффиціальной Церкви» — отнеслась къ Толстому церковная публицистика.
«Нельзя было Церкви не засвидѣтельствовать объ отпаденіи Л. Толстого, какъ мыслителя, отъ христіанства, писалъ Мережковскій. Но, можетъ быть, это не послѣднее слово Церкви о немъ; можетъ быть, она когда-нибудь засвидѣтельствуетъ и то, что, подобно языческому «Омиру», чей обликъ изображенъ рядомъ съ ликомъ /с. XIX/ православныхъ святыхъ въ Московскомъ Благовѣщенскомъ Соборѣ — и этотъ новый слѣпецъ христіанства въ своемъ ясновидѣніи всей «Божіей твари» касается Духа Святаго, устремляется къ Слову, Богу славу поетъ, Христу плачетъ, себѣ невѣдомо, тайною житія своего совершаетъ сіе».
Привычна становится для общества мысль, что «оффиціальная Церковь» — узка. Не чужды были этому сознанію, въ тѣхъ или иныхъ отношеніяхъ, даже славянофилы и ихъ эпигоны. Менторскій тонъ въ отношеніи Церкви въ той или иной мѣрѣ склонна была принимать и научно-богословская мысль, питаемая наукою западной. Насколько распространено было сознаніе своей лишь условной зависимости отъ Церкви, судить можно по одному факту маленькому, но сколь значительному: обойденъ былъ Дворомъ запретъ Сѵнодомъ театральной постановки «Царя Іудейскаго», а подъ видомъ «репетицій» представленіе этой піессы стало доступнымъ и для избраннаго общества. И не зловѣщимъ ли чѣмъ-то вѣетъ отъ того обстоятельства, что только Революція открыла этой піесѣ ходъ на открытую сцену...
Идетъ расцерковленіе и по направленію внизъ. Если «раскрѣпощеніе» русскаго высшаго общества вело его къ «расцерковленію», то то же надо сказать и о крестьянствѣ. Крѣпостной уставъ, вырасшій изъ задачи охраны Святой Руси, церковно былъ крѣпкимъ. Пусть блажилъ баринъ — и это выдерживалъ онъ. Но вотъ пронесся слухъ о «свободѣ» отъ помѣщиковъ. Какъ это понялъ крестьянинъ? Помѣщикъ долженъ уйти, а земля останется за крестьяниномъ, который продолжаетъ, какъ и прежде, крестьянствовать — уже непосредственно служа Царю. Когда выяснилось, что это не такъ и что приходится размежевываться съ помѣщикомъ, да еще платить за землю, въ той части ея, которая оставлена крестьянину, негодованіе охватило крестьянство. Волна недовольства, нерѣдко переходившаго въ открытое неповиновеніе, прокатилась по странѣ. Усмирять приходилось крестьянъ. Первый разъ на сторонѣ бунтовщиковъ появился красный флагъ...
Вошла жизнь въ норму. Свободы крестьянство не получило: осталось оно прикрѣпленнымъ къ землѣ, подъ управленіемъ своихъ выборныхъ — безъ власти надъ собой, но и безъ привычной помощи помѣщика. Медленно, силой практики, руководимой Прав. Сенатомъ, образовалось новое «крестьянское право», приведшее въ систему тѣ обычаи, которые остались отъ былыхъ временъ — въ новыхъ условіяхъ крестьянской сословной замкнутости. Лихорадочная мечта о землѣ превращалась въ одержимость ожиданія «чернаго передѣла»: она подхлестывалась еще безнадежностью земельной передѣльщины, искаженной тѣмъ, что не по силамъ дѣлалась она — какъ то было раньше, когда крестьянинъ находился не только подъ контролемъ, по и подъ заботой помѣщика, а, съ ростомъ населенія, по /с. XX/ ртамъ. Одно время ждало крестьянство напряженно флигель адъютантовъ царскихъ. Время шло. Агитація не дремала. Царскаго посланца, въ ожиданіяхъ народа, смѣнилъ «студентъ».
Власть оберегала крестьянство въ его патріархальномъ быту, въ увѣренности, что тутъ крѣпкая опора ея — основная. Но «просвѣщеніе» разрушало эту основу. Тѣсная сплоченность вокругъ церкви рѣдѣла: грамотность увлекала на страну далече — чуть не какъ правило. Патріархальный быть слабѣлъ въ своей внутренней силѣ. 1905 г. показалъ, что крестьянство уже не прежнее. Это знали уже и раньше многіе наблюдатели его жизни — «засореніе» проникало и въ эту толщу церковнаго народа. Теперь политическая неблагонадежность крестьянства обнаружила себя открыто. Отсюда родилась и Столыпинская реформа — несшая крестьянству дѣйствительное освобожденіе личное, съ превращеніемъ крестьянъ въ частныхъ собственниковъ — въ «столыпинскихъ дворянъ», какъ ихъ завистливо называли сторонники уходящаго «общиннаго» порядка. Блестяще удалась, какъ извѣстно, эта реформа въ планѣ гражданскомъ, и тутъ, впрочемъ, не пройдя еще вглубь сознанія: въ передѣлѣ стихійномъ помѣщичьихъ земель революціонномъ участвовали и отрубщики съ хуторянами — этимъ оправдавъ позднѣйшій передѣлъ, захватившій и ихъ земли...
Столыпинская реформа была великимъ дѣломъ. Но случайно ли то, что Государь не пламенѣлъ ея паѳосомъ? Случайно ли, что съ нѣкоторымъ недовѣріемъ взирали на нее и иные церковные дѣятели, паѳосомъ государственно-строительнымъ исполненные? То была ставка на сильнаго — но духомъ ли сильнаго? Печать трагедіи лежитъ вообще на проблемѣ устройства русскаго крестьянства. Его былой бытъ былъ обреченъ на сломъ — безповоротно. Столыпинъ дѣлалъ съ опозданіемъ то, что было неизбѣжно. Но, ломая гражданскій бытъ, устарѣлый, изжитый, разселяя, въ частности, крестьянскія семьи, одновременно наносили строители ударъ по другимъ сторонамъ быта святымъ. И это въ обстановкѣ, когда культура Церкви вообще подвергалась натиску безпощадному со стороны культуры иной, отъ Церкви далекой. Благородный порывъ Рачинскаго замѣнить вліяніемъ школы дѣйствіе тѣсно съ храмомъ связаннаго органически-цѣльнаго православнаго быта, была благородной попыткой со средствами негодными, если брать масштабъ явленій. Шутка сказать, что требовалось отъ крестьянина! Использовать полученную гражданскую самостоятельность не только на улучшеніе своего матеріальнаго благосостоянія, но тутъ же проявить еще большую энергію въ направленіи самозащиты и самоутвержденія въ православіи, истинномъ, строго церковномъ. И это въ условіяхъ, когда вся атмосфера, начиная со школы, отвлекала отъ этого, отчуждала отъ этого. Вопли раздавались на столбцахъ церковно - /с. XXI/ консервативной печати со стороны наблюдателей разложенія духовной цѣльности деревни. Приведемъ для иллюстраціи отрывокъ письма, опубликованнаго архіеп. Никономъ Вологодскимъ (Рождественскимъ), однимъ изъ крупнѣйшихъ столповъ церковности послѣднихъ десятилѣтій Императорской Россіи. Письмо это исходитъ отъ пастыря, скорбѣвшаго объ упадкѣ «грамоты церковной», такъ ранѣе твердой, когда «твердили часословъ». «Строй пѣснопѣній церковныхъ властно царилъ въ душѣ грамотѣя. Канонъ девятопѣснецъ, раздѣленный на три части, по три пѣсни, и въ каждой пѣсни четыре тропаря, — среди канона три малыхъ ектеніи, послѣ нихъ сѣдаленъ, кондакъ и свѣтиленъ, — вся эта математическая стройность, въ которой свѣтится число Святыя Троицы, вводила чтеца въ свѣтлые чертоги богослуженія, воспитывала, укрѣпляла волю, интересовала, радовала. Боже мой, все это прошло... «Учащеніемъ дѣла обычай воспріятый и многимъ временемъ нравъ утверждаяйся естества имѣетъ силу». Узоромъ въ три крестика и въ три звѣздочки вышивалось покрывало души народной. Вырастало и крѣпло благочестіе съ той же постепенностью, какъ растетъ высокій дубъ въ могучей красотѣ. Все это прошло, и поплакать хочется надъ книгой церковной о забытой наукѣ религіознаго воспитанія...» Неграмотная Русь участвовала въ богослуженіи, понимая и ходъ его и все читаемое и поемое, народнымъ пѣніемъ восполняя, а иногда и замѣняя клиросъ.
Что шло на смѣну?
Новые собирательные типы раждала обновляющаяся Россія. Первымъ, кажется, былъ т. н. «лишній человѣкъ» — воплощеніе отщепенства духовнаго отъ прочнаго многовѣкового быта. Всѣ устоявшіеся слои русской жизни знали своихъ, и безконечно разнообразна ихъ личная судьба. Не былъ ли «лишнимъ человѣкомъ» на тронѣ и Императоръ Александръ I? Онъ благимъ образомъ рѣшилъ свою личную судьбу. Въ своей же злой заостренности типъ «лишняго человѣка» оборачивался нигилистомъ, по началу не лишеннымъ еще чертъ привлекательныхъ (Базаровъ!). Въ лицѣ «нигилиста» отщепенство воплощалось не отъ какого-либо отдѣльнаго угла русской жизни, а отъ всего Святого Цѣлаго Русской Земли, а потому неудержимо превращалось въ сосредоточенно-разрушительную, по отношенію къ этому Святому Цѣлому, силу. Но отщепенство отъ Святого Цѣлаго Россіи могло обрѣтать и благообразныя формы, полезно-дѣятельный паѳосъ раждающія. Мы имѣемъ въ виду русскаго «интеллигента», образовавшаго цѣлый общественный слой, потомственно утверждавшійся и оказавшійся способнымъ даже раждать подражаніе: терминъ «интеллигенціи» проникъ и въ западную среду. Для интеллигенціи характерно сочетаніе идеалистическаго безкорыстія и ревнивой добросовѣстности въ несеніи той или иной дѣловой работы общественнаго значенія съ вольнодумствомъ пози/с. XXII/тивнаго уклона. Являясь общественно-полезной силой, способной достигать многаго, и отличаясь многими привлекательными чертами, интеллигенція по самой своей природѣ анти-духовна, чѣмъ опредѣляется и «условное» мѣсто ея въ Церкви, если не отвращается она отъ Церкви начисто. Особый типъ получилъ обозначеніе «разночинца» — тоже отбившагося отъ своего угла человѣка, но не по признаку идейному, а чисто бытовому. Это не обязательно пролаза, человѣкъ успѣха ради успѣха, готовый всюду чувствовать себя какъ дома, ни къ какому дому не принадлежа. Онъ можетъ быть и идеалистомъ. Но для него характерно, что онъ человѣкъ безъ прошлаго. Онъ естественный поэтому, прирожденный максималистъ, безъ задерживающихъ центровъ бытовыхъ, такъ обычно могущественныхъ. Можно было бы продолжить эту галлерею, ища типическія явленія подъ тѣми или иными кличками и ярлыками, вошедшими въ языкъ нашъ. Довольно и этихъ, главныхъ. Чѣмъ всѣ эти типическія явленія, при всей ихъ разности, объединены, въ томъ планѣ, который насъ единственно сейчасъ интересуетъ, а имено духовномъ? Они всѣ — растратчики. Они живутъ съ того капитала, который скопленъ Святой Русью, вырасшей въ Россійскую Имперію.
Это самое можно и должно сказать еще и въ гораздо болѣе общей формѣ. Весь культурный расцвѣтъ минувшаго вѣка — громадный и безспорный — вскормленъ силами, полученными отъ духовнаго Цѣлаго Россіи. Чего бы не достигалъ этотъ «прогрессъ», на любыхъ участкахъ общаго фронта «культуры», отъ самыхъ утилитарныхъ до самыхъ утонченныхъ и возвышенныхъ, высокая качественность достигнутаго опредѣляется именно тѣмъ, что печать тутъ лежитъ духовнаго начала, духовной энергіи, духовнаго заряда, проникавшихъ Святое Цѣлое Россіи. Пусть баллансъ положительный огроменъ минувшаго вѣка въ образѣ многоразличныхъ «частныхъ» достиженій культурныхъ: весь этотъ успѣхъ есть результатъ использованія исходной духовной энергіи — не по ея прямому назначенію. Все это — растрата. Подъ угломъ зрѣнія Церкви купленъ этотъ успѣхъ цѣною, если не всегда дезертирства, то, во всякомъ случаѣ, «паденія» и «отступленія» — разнаго типа, оттѣнковъ и степеней. Являя картину лучезарно-привлекательную въ планѣ «культуры», одновременно являетъ минувшій вѣкъ картину мрачно-отталкивающую въ планѣ «Церкви», знаменуя собою эпоху вовлеченія Церковнаго достоянія въ міръ.
Этимъ не обезцѣнивается достигнутое и не выносится огульнаго обвинительнаго приговора минувшему вѣку. Этимъ возстанавливается іерархія цѣнностей, разительно нарушенная нашимъ самосознаніемъ. Минувшій вѣкъ принесъ много. Но онъ и потерялъ много — такъ много, что банкротствомъ надо назвать то, что испытала Россія. Безнадежно ли положеніе Россіи? Все зависитъ отъ /с. XXIII/ того, какъ приняла Россія ею испытанное. Дальнѣйшіе успѣхи на частныхъ отрѣзкахъ культурнаго фронта не принесутъ ничего: то дальнѣйшее растрачиваніе послѣднихъ остатковъ духовнаго капитала, а не накапливаніе новаго. Если же Россія поняла, что бѣда заключается въ ея духовномъ банкротствѣ, то возстановленіе ея «платежеспособности» всецѣло въ ея рукахъ.
Двѣ задачи тутъ возникаютъ, одинаково важныя. Одна, это — охранять то, что преемственно осталось отъ Святой Руси. Это — великая и святая задача, важность первоосновную которой искони понимали стоятели святые Земли Русской. Не обинуясь привлекали они государственную власть, съ Церковью неразрывно связанную, къ дѣлу охраны православнаго стада отъ волковъ. Горько сѣтовали они, видя — какъ это бывало послѣднее время — попустительство власти. Этой благодѣтельной силы теперь нѣтъ. Она, по грѣхамъ нашимъ, сброшена и замѣнена злой силой, съ задачей обратной: разрушенія и соблазненія всего того, что осталось отъ Святой Руси. Съ тѣмъ большей ревностію должна быть обращена свободная энергія русскихъ православныхъ людей на то, чтобы хранить и лелѣять, бережливо, рачительно, безкомпромиссно, святой «остатокъ». Трудно это — и въ отношеніи насъ самихъ, и въ отношеніи потомства нашего. Подвигъ нуженъ — исповѣдническій, увлекающій и подрастающее поколѣніе на стезю преемственнаго служенія Святой Руси, съ обѣтомъ вѣрности своему святому прошлому. Еще болѣе трудна другая задача: сознательное возвращеніе въ Церковь, полное, безусловное, безоговорочное, всецѣло-послушливое, покаянно-выстраданное, всѣхъ тѣхъ, кто, такъ или иначе, «пали», «отступили». Это единственный способъ оплаты векселей, которые намъ оставилъ, въ планѣ духовномъ, минувшій вѣкъ. Милостивъ заимодавецъ. Будемъ помнить умилительную притчу о должникѣ, за которымъ числилась тьма талантовъ. Но полной должна быть наша «капитуляція» предъ Церковью. Стоять должна передъ нашимъ умственнымъ взоромъ и другая притча — о блудномъ сынѣ... Самое трудное, это признать себя неоплатнымъ должникомъ, призвать себя блуднымъ сыномъ. Это достигнуто — все достигнуто. Но это такъ трудно, что даже отвлеченно поставить предъ собою, трезво и разсудительно, эту проблему — и то нужно пережить нѣкій душевный переворотъ, все верхъ дномъ ставящій въ привычномъ нашемъ душевномъ хозяйствѣ. Чудо тутъ надо. И это надо понять. Проси о чудѣ — и будетъ оно явлено. Но проси!
Сейчасъ нѣтъ внѣшнихъ формъ, которыя были бы предуказаны для церковнаго осуществленія этого покаяннаго возвращенія. Въ тайникахъ сердца вершится то — до того времени, когда тайное станетъ явнымъ. Но трезвое церковное осмысливаніе итоговъ минувшаго вѣка молитву объ этомъ чудѣ ставитъ на очередь — какъ путь /с. XXIV/ и къ личному спасенію, и къ возстановленію Россіи. И каждый изъ насъ, что бы кто ни принесъ Россіи положительнаго, на тѣхъ или иныхъ участкахъ общаго фронта «культуры», долженъ въ ничто поставить это предъ очами Божіей Правды, и всего себя обратить — пусть и на прежнемъ жизненномъ пути! — на служеніе высшей цѣнности — Церкви. Но мало это рѣшить. Покаяніе требуетъ плодовъ. По нимъ будетъ судить Господь, достоинъ ли ты чуда. Нужно на дѣлѣ провѣрять себя — выполняешь ли ты, дѣйствительно, все вытекающее изъ твоего восыновленія Церкви? Тщишься ли ты, при всѣхъ къ тому трудностяхъ, такъ именно строить свой ходъ жизни? Понимаешь ли, какую рѣшительную черту долженъ ты переступить, чтобы истинно войти въ Церковь? Готово ли твое сердце, въ нѣдрахъ своихъ, пройти тотъ путь покаяннаго очищенія, который такъ трогательно-наглядно и всенародно-молитвенно проходили наши далекіе предки, какъ и мы, погрѣшавшіе предъ Матерію-Церковію?
Разнообразный матеріалъ, будящій въ этомъ направленіи мысль и трогающій сердце, найдетъ читатель въ настоящемъ выпускѣ «Православнаго Пути».
Архимандритъ Константинъ.
Источникъ: «Православный Путь». Церковно-богословско-философскій Ежегодникъ. Приложеніе къ журналу «Православная Русь» за 1955 годъ. — Jordanville: Типографія преп. Іова Почаевскаго. Holy Trinity Monastery, 1955. — С. V-XXIV.