Поляки, особенно старшего возраста, замедляли шаг. Они узнавали песню, написанную в 1950 году, в период восстановления Варшавы после войны.
8.
До автомобильной таможни мы добирались долго. Сперва ошиблись направлением автобуса, потом вышли раньше. Солнце уже было на западе, когда мы шли рядом с колонной старых темно-красных “Икарусов”, смолящих черным дизельным дымом при редких передвижениях в колонне. Так как нам объяснили, что пешком мы таможню не пройдем и надо проситься в группу к “челнокам”, диалог со всеми был одинаков:
-Возьмете границу перейти?
Большинство водителей отвечало одинаково: “нет мест,” “троих не возьму”, “по 20$ с каждого возьму”. Только один спросил:
-Откуда такие?
-Из Ленинграда - по привычке сказал я, хотя осенью городу вернули историческое название.
-Водка и сигареты есть?
-По норме.
-У всех?
Этот вопрос оказался ключевым. У нас была всего одна бутылка водки и блок “НВ”, хотя на всех можно провезти гораздо больше. Символически сговорившись с водителем на 20$ за всех мы мы приняли его “контрабас” чуть больше нормы на каждого. Польские таможенники ленились нас принимать и пока мы ждали второго кордона, мне пришлось проставиться попутчикам “лимонной” водкой, купленной рядом, в импровизированном контейнере-кафе.
Аккордеон и широкопленочный фотоаппарат “Любитель” таможенники потребовали вписать в декларацию. Когда светало мы отъехали от границы. Водитель остановился на перекрестке и открыл грузовой отсек. Перегружая из наших рюкзаков доверенный нам “контрабас” водки и сигарет, он по-доброму пожелал нам счастливого пути и указал его направление. После того как черный дым автобуса скрыл белорусских“челноков” в направлении Белостока наступила тихая утренняя дымка и узкая дорога повела нас в столицу Польши. Поспать ночью нам не удалось и все клевали носом. Через километр хода я заметил торную, ответвляющуюся в лесной массив дорогу и приказал Мишке и Тане идти туда искать место для первого ночлега. На опушке, на границе зеленого поля, мы воткнули колья палатки и мигом заснули.
Проснулись мы от детских криков на польском и заглядывающим мордашкам в окно палатки. Шутливо отогнав детей от палатки, я вылез на полуденное солнце и заметил пару десятков поляков с детьми неподалеку. Мы пошли с Таней на разведку местности и с удивлением заметили веселый гвалт и бултыхание в воде детей и нескольких взрослых. Это была не река, не озеро, даже не пруд. Это был котлован, такой маленький, что напоминал воронку от взрыва группы авиабомб. Не стесняясь взглядов, мы молча освежились в бурой глинистой воде и вернулись к палатке. Польские женщины внимательно посматривали на наш безобидный славянский вид. Позавтракав и собравшись, мы вышли на дорогу в надежде на удачный автостоп, прямо до Варшавы. Но это было так же наивно, как рыбачить в том глинистом котловане. Машины пролетали мимо нас особо быстро. Не помогала даже надпись на картоне “Warshawa”. Я думаю, картонка даже пугала водителей, потому что для польского. немецкого и английского языка там были не те буквы. Для сравнения это выглядело как ЛенинГад или Моска. Я бы сам не остановился. Проезжавший мимо крестьянин с сеном на телеге, запряженной неторопливой кобылой, махнул нам садиться.
-Хорошее начало пути, - попытался я пошутить привалившейся к моему плечу уставшей Тане, но она грустно взглянула и промолчала.
Вторую ночь мы провели в семидесяти километрах от Варшавы, снова в поле. Для успокоения скажу,что эти 180 километров были самым долгим путем между городами. Опыт наживается и в этом деле. Мы перестали голосовать втроем. Не не тратили силы на легковые, а старательно махали микроавтобусам и грузовикам. Знакомство с польским автохитом Żuk (Жук) приятно радовало своим простым комфортом и схожестью салона с “буханкой”. На голубом Жуке мы и въехали на окраину Варшавы. Столица Польши показалась масштабным городом. Широкие проспекты, монументальные здания. особенно центральное здание Музея технологии, высотка, напоминающая о Москве.
Побродив по Старо Място я решился. Быстро сбросив чехол с плеч, на узкой улочке, я вскинул аккордеон.
Na prawo most, na lewo most,
a dołem Wisła płynie,
tu rośnie dom, tam rośnie dom
z godziny na godzinę.
Autobusy czerwienią migają,
zaglądają do okien tramwajom.
Wciąż większy gwar, wciąż więcej nas
w Warszawie, najmilszym z miast.
Поляки, особенно старшего возраста, замедляли шаг, узнавали песню Альфреда Градштейна на стихи Хелены Колачковской, написанной в 1950 году, на подъеме восстановления Варшавы после войны. Город был настолько разрушен, что некоторые поляки предлагали перенести столицу в Краков. Но после подарка Москвы - высотки архитектора Руднева, вопрос был снят. Подобной архитектурной доминантой в Европе были только Эйфелева башня и Биг-Бен.
Мы выходили из города поздно,уставшие. Я вел по карте, надеясь переночевать на берегу Вислы. Проходя мимо частных домов на границе города, я уточнил у польской пожилой женщины, правильно ли мы идем. Осторожно уточнив куда мы идем и услышав пароль “Częstochowa” она замахала руками.
-Nie idź nad rzekę. Tam jest closhar.
Слово “клошар” нас остановило. Мы вернулись на полянку рядом с домами и поставили палатку под дорожными фонарями.
-Заметили как пани изменилась, когда я сказал, что мы паломники? - заметил я - Надо попробовать на эту тему машину ловить.
-Хорошие они люди - сказала Таня, укладываясь спать - Похоже, у меня температура.