(Сто рассказов о детстве и юности - 93)
Ну кому охота думать об атомной войне, когда такое солнце, и с города будто крышку сняли! Когда в перекрестье окна дрожит под напором весеннего ветра отклеившаяся от рамы вместе с куском масляной краски полоска бумаги. Когда избитый капелью, мартовский снег под окном похож на пасхальный кулич, из которого весь изюм выковыряли…
Но военрук по прозвищу Фугас все нудит у доски, завешенной зловещими плакатами, про радиус поражения, про радиоактивное загрязнение местности и какой-то ПЯВ*… Смешное слово – «пяв-пяв-пяв» – как убежавший теннисный мячик скачет по рядам, оживляет наши снулые лица.
– Аа-атставить улыбочки! – злится Фугас. От его раскатистого командного баса дребезжат стекла.
– Что есть ПЯВ и МЯВ*? Пожидаева!
Дремавшая рядом со мной Инка, вздрагивает и медленно поднимается:
– «Мяв»… это… для кошек что-то, – неуверенно говорит она.
Фугас наливается дурной краснотой – щас рванет.
Военные сборы длятся четвертый день – все устали. Мальчишки «воюют» где-то в тундре и, по слухам, живут в настоящей казарме. А мы вместо школы ходим на станцию юных техников – изучаем гражданскую оборону.
Каждый год в конце третьей четверти здешние кружки и секции закрывают. В просторных кабинетах вешают наглядные пособия с дымными ядерными грибами, в коридорах устанавливают тумбочки и дневальных, а в рядах девятиклассниц – военную дисциплину, то и дело нарушаемую стуком «неуставных» каблуков и «разговорчиками в строю».
Фугас наш – в иные дни дядька мирный и безвредный, обретя безраздельную власть над девичьими душами, суровеет, откликаясь на все происходящее одной из двух незатейливых реплик: «Отставить!» или «Наряд вне очереди».
Но в этот раз для нас заготовлена новая кара: отработка действий на случай ядерного взрыва. Все серьезно. Нам выдают полный армейский комплект химзащиты. Хихикая и путаясь в резиновых кишках болотного цвета, мы кое-как облачаемся в комбинезоны и надеваем через плечо сумки с противогазами. В сгармошенных ОЗК* с холщевыми торбами на боку вид у нас самый что ни на есть босяцкий, побирушечий.
– Равняйсь! Ширрррно! – надувая щеки, орет военрук, На полигон шаго-ом… арш!
«Полигон» – расчищенная от снега площадка во дворе станции юных техников. На лестнице нас настигает новая команда: «Газы!» На ходу выхватываем из сумок шлем-маски и вываливаемся наружу – хоботные и стеклянноглазые, пугая играющую во дворе ребятню и случайных прохожих. «Инопланетяне прилетели!» – визжит, сбегаясь к нам, малышня. К окнам приникают встревоженные обитатели окрестных пятиэтажек.
Раздвигая зевак, глазеющих на «зеленых человечков», к нам протискивается Фугас с матюгальником: «Разойдитесь товарищи! Идут учения, разойдитесь!» – начальственно покрикивает он и делает нам знак приготовиться.
Задача наша проста: по команде «вспышка там-то» упасть в противоположную сторону. Солнце жарит вонючую липкую резину, покрывающую нас с головы до пят. Дышать в противогазе трудно, а главное, не слышно же в нем ни фига!
Отойдя на порядочное расстояние, Фугас что-то неразборчиво кричит в мегафон и машет нам рукой: падайте, мол. Мы кулями валимся в снег, кто куда. Инка, дрыгая зеленой ногой, старается заползти, как учили, за «естественную преграду» – меня.
– Там вспышка! – отпихивая ее, кричу я. Инка конечно не слышит.
Дышать в этой чертовой сбруе решительно нечем, стекла запотевшие изнутри, снаружи залепило мокрым снегом. Содрав защитную рукавицу, оттягиваю пальцем край маски и, наконец, слышу, как Фугас радостно орет: «Все покойники! Все!» Вспышка оказывается прямо была и падать следовало назад, а не вбок.
– А если завтра война?! – бушует над нами Фугас. – Международное положение теперь какое, а?! Я вас спрашиваю!
Не добившись ответа и пообещав проучить нас, военрук в крайнем раздражении удаляется.
– Ничего он нам не сделает, – освободившись от резинового намордника, бурчит Инка.
– Как знать, – опасливо говорю я. – Как знать…
Назавтра занятия идут своим чередом. Фугас бубнит, перечисляя симптомы лучевой болезни, и показывает жуткие фотографии жертв атомной бомбардировки Хиросимы. Я стараюсь не смотреть. Инка, прилежно склонившись над тетрадкой, рисует чертиков. Пятница, последний день марта…
Внезапно низкий вибрирующий вой сирены разрывает томительную скуку дня, ввинчивается в уши, пригибает головы и плечи – взмывает до чудовищных едва переносимых высот, обрываясь свистящей тишиной. И опять нарастает, расходится сейсмическими волнами, сотрясая основы бытия… Этот вой может значить только одно: конец всему. Неслышно падает на пол Инкина ручка с обгрызенным блестящим колпачком и крутится, крутится на одном месте, рассыпая по стенам солнечных зайчиков. Последних…
Термоядерный гриб вспухает в моей голове, заволакивая ее обжигающим ядовитым дымом. Индустриальный танково-броневой Норильск в планах Пентагона восьмой… кажется.
Бессильно опустив руки, военрук стоит посреди парализованного ужасом класса исполненный мрачной значительности. Смотрит исподлобья: «Ну, говорил я вам?»
Наконец вой стихает и наступившее вязкое беззвучье затопляет торжественно-скорбный мужской голос: «Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!» – надежд больше нет. На задней парте кто-то громко и часто икает.
«Передаем заявление советского правительства» – тяжелые слова диктора гулко падают в разверзающуюся пропасть, откуда дышит огненное небытие.
«Граждане и гражданки Советского Союза» – голос нарочно медлит, оттягивая самое страшное.
– Мы просто испаримся, да? Как те… – жалобно говорит Инка, и я вижу ее белые без зрачков глаза.
«Сегодня, 22 июня, в 4 часа утра, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и…»
Девчонки на передней парте вдруг начинают неудержимо нервически хохотать, заглушая трансляцию, ведущуюся конечно с внутреннего радиоузла. Мы ошеломленно переглядываемся: так нет никакой войны?! Нервное напряжение, наконец, прорывается – слезами, смехом, гвалтом…
– Аа-атставить! – Фугас со всего маху припечатывает назревающую истерику ладонью к столу. – Всё поняли? Вот так… – он умолкает довольный произведенным эффектом. – А завтра будем изучать противогаз, – буднично объявляет он и, провожаемый злым ропотом, спешно выходит из класса.
– Девки! – Инка вскакивает, с грохотом отпихнув стул, – Отомстим, ну?
Что мстить за такое надо – ясно всем. Неясно – как.
– Да что ему сделаешь? Кнопку под зад подложишь? – вздыхает кто-то.
– Можно стул клеем намазать…
– Или ножку подпилить, – поступают предложения сзади.
– А давайте ему перца в противогаз насыплем?
Поднимается галдеж. Присев на край парты, Инка слушает, машинально накручивая рыжий локон на палец.
– Перец – ерунда, – говорю я, – ну чихнет он пару раз, и что? Вот если б намазать чем-нибудь изнутри…
– Ага, чтоб не отмылся!
– Синька, девки! – выкрикивает Инка.
– А что, – говорю я, – был Фугас, будет Фантомас!
Идея принимается «на ура».
– У тебя синька-то есть? – поворачивается ко мне Инка.
Мазать придумали толстой кисточкой для румян. На серой пористой резине легкий как пудра синий порошок почти не виден.
– Мажь погуще, – советую я.
– Быстрей давай, – нервно говорит дежурная, раздавая нам противогазы.
– Ржать не вздумайте, – предупреждает Инка, – испортите все.
Устройство противогаза, а также тонкости его надевания – глаза закрыть, задержать дыхание, надеть, выдохнуть – Фугас диктует, расхаживая по рядам и заглядывая в тетради. Последний урок – сдача нормативов: надевание противогаза на время и бег в нем – двадцать кругов! Насладившись нашим ужасом: «Мы же задохнемся…» – Фугас поднимает палец и поздравляет нас с 1 апреля. Десять кругов, говорит он и обещает показать нам пример – возглавить колонну бегущих. Инка в восторге пихает меня локтем в бок.
Десять кругов – «на пятерку» – Фугас единственный выдержал молодцом. Остальные попадали, кто на «два с плюсом», кто на «три с минусом». Мы с Инкой дотянули до «три с плюсом» и, задыхаясь, сели на пол – снимать противогазы без команды запрещено под страхом повторения экзекуции.
Наконец, спотыкающейся нестройной толпой возвращаемся в класс. Последним энергичной походкой входит Фугас и кивает нам: «Садитесь». Оглядев сквозь стекла наше взмокшее заморенное стадо, он медленно стягивает шлем-маску…
Синька взялась как надо. Въелась в потную кожу неровными пятнами, превратив нашего наставника в облупившийся местами синяк. Не зря Инка предупреждала: инфаркт не инфаркт, а рубец на сердце от неожиданного зрелища остался. От немедленного разоблачения нас спасла резина, все еще покрывавшая физиономии. Приняв наше астматическое хрюканье за «последнее издыхание», Фугас сжалился и отдал команду «Противогазы снять!» После чего дикая синяя рожа благодушно поздравила нас с окончанием сборов и отпустила на волю.
Грянул звонок. Фугас не спеша надел шинель и вышел в коридор. Дневальный, увидев его, прилип к тумбочке и поперхнулся рапортом.
– Вольно, – кивнуло начальство, проходя мимо.
– Товарищ военрук, – опомнившись, сдавленно позвал дневальный.
Тот обернулся:
– У вас это… – дежурный замялся.
– Спина белая? – догадливо ухмыльнулся он.
– Н-нет, лицо… синее
– Аа-атставить шутки! – грозно рявкнул Фугас, нацепил фуражку и твердым шагом проследовал на выход из помещения.
–––––––––––––––––––––
ПЯВ – здесь: продукты ядерного взрыва
ПЯВ и МЯВ – здесь: подземный ядерный взрыв и мирный ядерный взрыв
ОЗК – общевойсковой защитный комплект