10
Портовый район был самым старым в городе. Ни дорог, ни улиц здесь не было - вместо них шли многочисленные каналы, вдоль которых стояли дома, а люди передвигались на узких маневренных лодках, что хоть как-то сохраняло эластичность их воображения и памяти. Потому что дальше, уже в укрепленном городе, неровно вымощенные камнем дороги и жесткие конные повозки быстро отбивали у горожан память обо всем, что располагалось вне плоскости их обычных перемещений.
Когда Альби подошли к ближайшему броду, Никас, встав на колени, зачерпнул рукой из канала немного воды, но на ладони у него осталась только горсть мокрого песка, хаотическое дыхание которого и делало прибрежную воду тяжелой и мутной. Не сговариваясь, все четверо оглянулись и посмотрели туда, где в конце пирса, среди облезлых баркасов, принадлежавших самым неудачливым городским рыбакам, остался их дом. Последние солнечные лучи, провоцируя слезы, обводили его силуэт огненным контуром и покрывали позолотой рыжую городскую воду, словно пытаясь доказать ее родство с ювенильными источниками - но ни Никаса, ни Литу, ни Лету эта мелководная, скоропреходящая иллюзия не утешала. А Томас хотел поскорей добраться до ратуши, получить у городского головы вид на жительство - и начать новую жизнь.
Дорога к ратуше вышла долгой. Они встречали нищих - обитателей городского дна, на которое здесь опустилось косматое, голодное и грязное большое время... И проходили мимо высоких заборов, за которыми находилась охраняемая собаками директория времени малого, прибранного и одомашненного...
Во дворе одного из домов играли свадебку. Сквозь приоткрытые ворота на улицу летели тени хореографических фигур и голоса, сопровождаемые звуками ударных и фортепиано - и уставшие от долгого пешего хода Альби, обрадовавшись первому уловимому ритму, остановились.
- Musica falsa, musica fikta, - тихо произнесла Лита спустя несколько минут, на протяжении которых Альби напряженно прислушивались к мелодии чужого праздника. В эпоху плавающих домов такая музыка считалась ненастоящей, фальшивой, потому что она не стремилась к симметрии, и в ней доминировал путанный ритм. Продолжительное исполнение таких мелодий в присутствии слушателей считалось нарушением социальной нормы, и тот, кто позволял себе это, навсегда получал клеймо обладателя дурного вкуса. Но новое время изменило представления о прекрасном. Свадьба, как было видно сквозь щель в воротах, шла своим чередом, молодожены и гости воспринимали аккомпанемент как вполне уместный, хотя радости в нем явно не чувствовалось. Звукосочетания были слишком неровными, нервными, и, на взгляд Альби, совершенно не подходили для самого главного в жизни человека события. В какое-то мгновение Никасу показалось, что музыканты и сами это понимают, что они просто заблудились в изрезанном ритмом музыкальном полотне и намеренно ускоряют и усложняют игру, пытаясь убежать от страха и грусти к веселью и любви, но у них ничего не получается... Повинуясь порыву, Никас вытащил из холстинной сумки карманную скрипку – взял несколько нот и ловко сложил из них лестницу. Вскинул бровь, взмахнул ресницами, чтобы стряхнуть канифоль, дымком поднявшуюся от вскипевших жильных струн - и собрался было продолжить игру, позвать за собой, увести по устойчивым ступеням туда, где нет ни тревоги, ни печали... Но внезапно понял, что свадьба стихла, что последний извлеченный им звук растворился в гробовом молчании, и что эта тишина не имеет ничего общего с тем немым восторгом, который когда-то вызывали у слушателей мелодии дома Альби...
С протяжным скрипом открылись ворота. На Альби недоуменно смотрели чужие люди. Яркие шелка их сложных, нарядных одеяний складывались в тяжелые драпировки, сквозь причудливые, в виде солнца и звезд, разрезы просматривалось тончайшее белоснежное белье, на ногах у мужчин были обтягивающие чулки, на головах – бархатные шапочки. На женщинах - длинные платья с узким лифом и пышной юбкой, с поясами, расшитыми драгоценными камнями, и рукавами, туго зашнурованными до локтя золотыми и серебряными лентами... А все Альби были одеты в простые широкие плащи тонкого белого сукна, полы которых удерживались при ветре маленькими, случайной формы оловянными гирьками, которые Никас сделал несколько лет назад из наскучивших Томасу солдатиков.
- Простите, - первым заговорил Никас, сжимая в руках крошечную скрипку с кленовым корпусом в виде лодки. - Мы только что прибыли и идем в ратушу. Я просто услышал музыку и решил подыграть. Я не думал, что вам это помешает...
Ответа он не получил. Лита и Лета закрыли лица ладонями. Никас попытался поймать чей-нибудь взгляд, но никто не смотрел ему в глаза, хотя недружественное любопытство он ощущал на себе физически: оно медленно двигалось от его переносицы по телу вниз, у земли превращаясь в вызывающие судорогу прикосновения водорослей – свежую память о пеших переправах через предпортовые каналы.
- Да ну их к черту! Не оправдывайся! Пусть сначала научатся играть, а потом мы с ними поговорим! - негромко произнес Томас и, толкнув ногой ворота, потащил отца туда, где из-за разновысоких островерхих крыш в последний раз показывался шпиль городской управы.
На пути их ожидали семь платных мостов, воспользоваться которыми Альби не могли, потому что у них не было денег, и им всякий раз приходилось подолгу караулить прохожих, достаточно бедных для того, чтобы объяснить, где находится ближайший брод. И, помимо семи платных мостов, одиннадцать длинных и узких, шириной чуть больше стопы, улиц, обрамленных холодным камнем, под защитой которого протекала чужая жизнь, порой выплескивавшаяся из окон непривычно быстрой для эпохи плавающих домов речью.
К ратуше они пришли под утро смертельно уставшими и готовыми покорно принять любую участь. Но тут им, как ни странно, повезло.
