Наверное, у каждого из нас есть свой дом, откуда начиналась вся жизнь.
Для меня это был дом с адресом город Кунцево, Московской области, ул.Козлова, д.38.
Это в 1961 мы стали называться Москвой, и номер дома поменялся на 50, но жизнь при этом не изменилась.
Мои дед с бабкой по отцовской линии были из «понаехавших» - вся семья приехала в Москву из Тульской области, Веневского района еще до войны, в 1938 году. Они снимали комнату в селе Воробьево на Воробьиных (Ленинских) горах. Уже перед войной село начали «освобождать» для строительства Университета. И семья купила дом в области, в городе Кунцево.
Если верить семейным преданиям, то дом, который был мастерской на даче, был куплен у художника Мешкова Василия Никитича. (Под конец жизни он спился и остро нуждался в деньгах).
Сама двухэтажная дача и двухэтажный флигель располагались через дорожку. В них были коммуналки.
Вон там, за ребятами, видна двухэтажная постройка:
Я помню пейзаж с подписью Мешкова – она висела у меня над кроватью.
Мастерская была куплена на старшего сына и в углах разместились младшие сестра и брат (мой отец). Отсюда мой отец ушел в армию в 1940 году, был в блокаде Ленинграда, освобождал Прагу и сюда вернулся домой.
Только в 1947 году семья решила разделить общую комнату на части и сделать перегородки. Как всегда было в те времена, вместе с перегородками быстро пристроили и терраски. И наша семья оказалась в отдельной квартире с комнатой в 13,1 м2 и кухней в 3м2 и терраской. Не спешите радоваться за нас. Дом стоял на самом берегу обрыва (мы его, почему-то, называли оврагом) и поэтому нам не могли провести водопровод (даже летний). Туалет был в метрах 30 от дома и зимой это было еще то приключение.
Готовили в летнее время на керосинках – у нас их стояло две и они жутко воняли (хотя я к этому запаху привык). Каждую неделю приезжал керосинщик. Он ставил свою машину на перекрестке улицы Артамонова и Аминьевского шоссе, со стороны проезда на улицу Козлова. Нас, детей, посылали занять очередь. Недаром говорят, что запаховая память самая крепкая. Столько лет прошло, а я помню крепкий запах керосина, толстого керосинщика с фартуком из клеенки. Керосинщих сидел на металлическом стуле в торце грузовика с цистерной и из крана наливал керосин в мерный черпак, из которого сливал его в бидоны или канистры. Время шло и керосинщик стал приезжать раз в две недели, а потом раз в месяц. Газ в баллонах нам установили только в 1964 году. В доме стало сразу чище. Но, всё равно, то ли газ был дорогой, то ли мать не доверяла газу – белье ставили кипятиться на керосинку (тогда все ставили белье кипятить).
Колонка с водой стояла на улице, метрах в ста от дома. Приносить воду домой – это была задача молодежи. В-принципе, ничего плохого для молодого организма не было. Я таскал сначала по одному ведру. Когда подрос и стало лень бегать за водой два раза – я мчался перед школой за водой с двумя ведрами. Летом – это был кайф. Заодно можно было и потрепаться с другими, пока вода наливается. А вот зимой была беда. Когда ведра заполняли водой, она хоть немного, но проливались и превращалась в лед. Этот нарост становился всё выше и выше. И к концу зимы вокруг колонки образовывался каток с подъемом на метр. Сами ведра уже невозможно было вешать на кран и их подсовывали под него. Так как колонка была общей, никто не хотел ничего чистить. Когда колонкой становилось невозможно пользоваться, ломиком откалывали верхушку ледяной пирамиды. Забраться на нее, налить воды и не пролить ее, когда спускаешься с нее – это был еще тот спорт.
Обязательно я или мой брат, или мы оба, шли с матерью на колонку, когда надо было полоскать белье. Это был целый семейный выход: мы несли ведра, корыто и белье в тазу (и иногда табуретку, если матери было сложно наклоняться). Это все ставилось на улице недалеко от колонки. И запускался конвейер: мы таскали воду, а мать полоскала белье.
Зимой белье вешалось на терраску и превращалось в ледяные пластины. Было строго-настрого не трогать белье в таком состоянии – оно могло сломаться и порваться (не знаю, это верно или легенда. Я ни разу не видел, чтобы что-то с ним случалось). Белье могло висеть около недели пока не вымерзало и не становилось мягким.
Как вы понимаете, воду мы старались экономить. Да и рукомойник, который висел на кухне, не позволял делать широкие движения – вода оказывалась на бумажных обоях. Прошло столько лет, а я до сих пор, умываясь, локти прижимаю к себе. 😊
Дом, те части, которые были пристроены, делались из того, что бог послал (а вернее, что могли найти), очень плохо держал тепло зимой. Его приходилось топить дважды: утром отец вставал часов в 5 утра, чтобы до ухода на работу (и пока мы спим) воздух прогрелся для детей. А в часа четыре-пять дня мне приходилось начинать топить печку второй раз (я был самый младший и приходил домой из школы самый первый). Печка у нас была, не скажу, что русская, до достаточно внушительная – она занимала часть кухни и одним боком выходила в комнату.
В печке были проложены трубы, в которых нагревалась вода и которая шла на батареи в комнатах. Но в печке также были две конфорки, на которых готовили, пока горит огонь.
С печкой были две основные проблемы: чем топить и как не угореть. Чем топить – решалась достаточно просто: закупался горбыль (это считалось удачей – его легко колоть) или бревна. Пилить – это было детское или женское занятие, это считалось легко.
Мне очень нравилось колоть дрова - здесь надо было думать, а не дергать пилу туда-сюда.
Очень важно было, чтобы все дрова в печке прогорали полностью, иначе, в лучшем случае, головная боль обеспечена.
Я благодарен нашему коту, который разбудил мать, а она вытащили меня с братом на терраску. Мы угорели очень сильно. У меня воспоминание как меня бьют по щекам, а мне всё равно. Не хочется ни открыть глаза, ни двигаться.
PS. На фотографиях люди, которые жили в этом доме. Меня на них нет :-)
Фотографии сделаны в разное время с 1940 по 1980.
Кот - тот самый, который нас спас.