24 января 1712 года в Берлине родился мальчик, которого крестили Карлом-Фридрихом. Впрочем, первое имя довольно быстро забылось, и в историю его носитель вошел как Фридрих II Великий. Хотя есть мнение, что своим величием он во многом обязан отцу – королю Пруссии Фридриху Вильгельму I, поднявшему из руин и нищеты страну, разоренную бесконечными войнами. В небольших паузах между государственными заботами монарх не забывал регулярно навещать свою супругу – дочь английского короля Георга I Софию Доротею Ганноверскую. В ответ на мужнину привязанность она исправно производила на свет все новых и новых продолжателей династии Гогенцоллернов. Правда из 14 киндеров в итоге выжило только 10, и первым из счастливчиков оказался Фриц. А вообще-то он был третьим по счету ребенком в августейшей семье.
Увидев, что очередной отпрыск родился столь же хилым, как его два предыдущих брата, Фридрих Вильгельм I покачал головой, плюнул и распорядился отдать мальчика французским гувернерам. Ну а те и рады были стараться: наверняка втайне желая навредить вековым врагам, принялись воспитывать наследника престола на чересчур уж галантный лад.
- Ну, что там юный принц? - походя интересовался спешивший в армейскую конюшню король у придворных. - Упражняется в фехтовании или зубрит математику?
- Какое там, Ваше величество! Все больше музицирует да минуветы танцует.
- Дур-р-рак! - раздражался король. - Ему Unserer wackeren Soldaten муштровать надо, а не в дудку свистеть! Вот никогда не доверял я этим чертовым лягушатникам, и правильно делал. Ей-богу, отдам престол Августу. Тот хоть и младший, но настоящий пруссак: кроме оружия и коней ничем не интересуется, да и сам здоров, как жеребец. Туповат, впрочем, ну да на это нам, королям, нечего смотреть...
Тем не менее, образование Фридриха (в том числе и военное) довели до конца. Правда, к тому моменту он уже был готов на офицерском шарфе повеситься, а шпагой - заколоться. Или заколоть папашу- деспота. Во избежание кровопролития 18-летний принц, словно обычный инфантильный школьник, решил бежать из родительского дома. Причем не один, а вместе со своим другом детства, лейтенантом Гансом фон Катте. Ходят упорные слухи, что молодых людей связывали узы покрепче, нежели сугубо дружеские. О гомосексуальных наклонностях Фридриха потом много толковали в Европе, а в Австрии, Франции и России он вообще считался завзятым содомитом. Как бы то ни было, сладкая парочка решила рвануть в Англию, где уже тогда на однополую любовь смотрели сквозь пальцы.
Уж лучше бы Фридрих попытался зарезать своего фатера, честное слово! Ибо ничто не могло привести Фридриха Вильгельма в такую ярость, как намерение отпрыска переметнуться к августейшему кузену. Дело в том, что еще в детстве будущий Георг II такого же будущего властителя Пруссии частенько поколачивал в братских драках, и Фридрих Вильгельм об этом не мог забыть всю оставшуюся жизнь. В общем, заговор раскрыли, и Фриц с Гансом загремели в Кюстринский централ, где несостоявшихся беглецов, ко всему прочему, еще и рассадили по разным камерам.
Обезумевший от ярости король дошел до того, что потребовал казнить собственного сына! Но советники осторожно объяснили: мол, этот жест могут неправильно понять в окружающей Европе. Не Турция же какая-нибудь, где наследников принято топить в мешках в Босфоре всем скопом, как котят.
- Nuhn gut, - буркнул, чуть охолонув, Фридрих Вильгельм. - Тогда наведите решку этому срамному фон Катте, на простого лейтенантишку Европе будет глубоко наплевать. А этого подлеца Фридриха оставить в Кюстрине. Но уже не в тюряге, пусть поработает членом... военного суда. Сам вынесет пару-тройку расстрельных приговоров, вся эта франко-английская блажь из башки вылетит. И женить сукина сына, немедленно женить!
Мстительный король не мог отказать себе в маленьком удовольствии: беднягу фон Катте обезглавили (по другим сведениям, повесили) аккурат перед окнами камеры, где чалился Фридрих. После чего тот прилежно тянул лямку в трибунале, а в дальнейшем безропотно бракосочетался, в итоге дождавшись, когда отец сменил, наконец, гнев на милость и призвал сына обратно в столицу. Стоит заметить, что расчет Фридриха Вильгельма оказался, в целом, верным. А может, взяли-таки свое прусские гены. Фридрих прошел первичную военную практику в одной из кампаний знаменитого полководца того времени Евгения Савойского. И в итоге до того пропитался милитаризмом, что когда в 1740 году его батюшка помер, новый король первым делом завопил:
- Ура! Наконец-то война!
Дело в том, что почти одновременно с прусским королем опочил глава Священной Римской империи Карл VI, весьма удачно для соседей-врагов не оставивший наследника мужеска пола.
- А нечего бабам на троне делать, - безапелляционно заявил Фридрих (пока еще только II), как мы помним, вообще не очень жаловавший женский пол. – Их место при детях, на кухне… ну и в церковь по воскресеньям пускай ходят!
Короче, объявив, что на австрийскую провинцию Силезия Гогенцоллерны имеют гораздо больше прав, новоиспеченный король уже в декабре 1740 года начал вооруженное вторжение.
Австрияки, полные решимости жестко пресечь такую дерзость, собрали 25 тысяч бойцов, поручив командовать ими фельдмаршалу Рейнхарду фон Нейпергу. Тот немедленно выдвинулся навстречу пруссакам, отдыхавшим на зимних квартирах. Точкой рандеву стала ничем до этого не примечательная силезская деревушка Мольвиц. Первыми 8 апреля 1741 года туда явились австрийцы, на следующий день подошли и уступавшие им всего на тысячу человек в численности прусские войска под командованием лично Фридриха и его генерал-фельдмаршала Курта Кристофа фон Шверина.
У пруссаков было превосходство в пехоте и артиллерии, противник надеялся на преимущество своей отменной конницы. Последнее обстоятельство ученик Евгения Савойского учел, и в интервалах между своими кавалеристами поставил два батальонных каре гренадеров. К тому же, пользуясь густым туманом, им удалось незаметно подобраться к лагерю, где дрыхли ничего не подозревавшие австрийцы – с разведкой и боевым охранением у них всегда было из рук вон плохо. Но на этом военный гений молодого Фридриха иссяк, и вместо того чтобы сходу обрушиться на неприятеля, он принялся выстраивать свои войска в две линии, бездарно упустив инициативу.
Тем не менее, вспопашившемуся, наконец, Нейпергу пришлось занимать исходные позиции под огнем прусской артиллерии, и дело запахло не только порохом, но и поражением. Сообразив это, командовавший австрийской конницей генерал Ремер приказал атаковать кавалеристов врага на правом крыле прусского войска. Конные пруссаки натиска не выдержали и попытались улепетнуть за свою пехоту, которая открыла беглый огонь по атакующим. В отличие от пижонов-кавалеристов, прусские гренадеры проявили куда большую стойкость, даже когда австрияки обошли их с тыла.
- Kehrt-um! Feuerbereit! Zielen! Feuer! – скомандовали офицеры, вторая линия развернулась на 180 градусов и методично принялась расстреливать боезапас по движущимся целям.
Чего не могли сделать кавалерийские палаши и сабли, сделала ружейная стрельба: безуспешно пытавшиеся опрокинуть пехоту австрийцы несли большие потери, а когда из седла вылетел и смертельно раненый генерал Ремер, окончательно расстроились и обратились в бегство. Но самое пикантное – Фридрих этого не видел, поскольку в самый разгар австрийской атаки решил, что наблюдать за дальнейшим ходом сражения ему лучше будет из близлежащего города Олау, куда и ускакал под охраной взвода конной жандармерии. Таким образом, вся полнота власти оказалась в руках фон Шверина, который этому только обрадовался.
- Сопляк перетрухнул и смылся, - тихо, чтоб не ронять авторитет короля перед штабными офицерами, произнес себе под нос фельдмаршал. – Что ж, пусть пока свои панталоны стирает, а мы тут, наконец, делом займемся. Гренадеров на правый фланг! Вперед, молодцы!
Прусская пехота двинулась в атаку короткими перебежками. Останавливаясь, гренадеры давали залп, перезаряжали ружья, покрывали следующий отрезок, и все повторялось. Причем в темпе, ранее не виданном – а все благодаря одному нововведению. Ружья пруссаков имели железные шомпола, а вот противники орудовали по старинке деревянными, которые в дрожавших от страха и торопливости руках часто ломались, после чего оставалось надеяться разве что на штык. Лишенные возможности отстреливаться австрияки в растерянности столпились большими группами, словно бараны, облегчив пруссакам задачу попасть по цели. Пули так и косили беломундирников! Положение не смогла выправить даже повторная атака австрийской конницы, которую предпринял генерал Берлихинген. Ему вновь удалось разогнать по окрестным лесам и полям кавалерию пруссаков, но только не их гренадеров.
Терпеливый фон Шверин понял, что настал решающий момент.
- Примкнуть штыки! – заорал он. – Барабанщики, марш! Вперед, а атаку!
Общего наступления противника австрийцы не выдержали и сначала попятились, а потом один полк за другим стали обращаться в бегство. Нейпер еще какое-то время пытался навести порядок в своих войсках, но потом плюнул и приказал отступать к Мольвицу. Однако и оттуда австрийцев выбили раздухарившиеся пруссаки, оставившие поле боя и победу в сражении за собой. Хотя потери у них были даже чуть больше: 4660 убитыми, ранеными и пленными против 4550 у противника. Лавры формально пожал Фридрих, вовремя вернувшийся к войскам из Олау. Но пропахшие пороховой гарью гренадеры прекрасно осознавали, кому на самом деле они обязаны успешной баталией. Что думал при этом фон Шверин – никому доподлинно не известно, ибо фельдмаршал отличался не только храбростью, но и недюжинным умом, предпочитая держать язык за зубами.
