Авторское предуведомление
Согласно Карлу Марксу, исследователю порою необходим такой подход, при котором «целое, как оно представляется в голове в качестве мыслимого целого, есть продукт мыслящей головы».
Проблемы массовой психологии нашей потребительской эпохи будут рассмотрены здесь в исторической ретроспективе – но не в виде документальной хроники, а через историю жизни поселкового продуктового магазина – продмага; говоря иначе – через прозу. Выше мы уже условились, что магазин – это центр притяжения для представителей вида Homo Sapiens обоих полов; кризисные дни пандемии обрисовали это прискорбное явление ещё отчётливее, чем прежде; вопросы товаропотребления и товароприобретения обросли своеобразными ритуалами; через смену стилистики этих ритуалов в исторической перспективе можно передать корни современных проблем мышления.
Пусть же звучат истории людей, идущих в магазин! Нестройный ряд голосов в очередях за едою составит единый роман наших жизней...
Подобная «рамочная» структура давно известна мировой литературе. Характерный пример подобного подхода к структурированию мыслей и образов – роман «Декамерон».
Как пошли по земле Русской продмаги…
На заре советской власти обходчик путей Матвей Тимофеич пришёл как-то раз из депо домой. Жена посетовала, что мало продают муки и нет нигде круп.
– Ну и помрём, так помрём, эка невидаль, – ответил без сочувствия обходчик.
– А что мы будем есть всё это время? – жена Матвея Тимофеича схватила обходчика за косоворотку и с силой тряхнула его, – Скажи, что мы будем есть?
Почувствовав себя непобедимым, железнодорожник чётко и ясно ответил:
– Дерьмо.
Тут вошёл к ним их сын, Рабкрест Матвеевич. Торжественно и радостно поднял он, словно полковое знамя, свежий выпуск местной газеты «Красная голытьба» и объявил:
– Маменька, папенька! Не ругайтесь! Вот что в газете пишут. Это раньше были всякие там лавки, скобяных и колониальных товаров. И правильно, что сейчас ничего нет и купить нечего. Это правильно, как придаток положения военного коммунизма, но временно. Компомгол, Реввоенживот и жратдраттрест объединилися и таперь возле вокзалу откроют для нас для всех продмаг – то есть продовольственный магазин! Будут там и крупы, и хлеб. Мясо даже будет! И консерву… А детишкам, поди, лакричные палочки выдавать будут. Бесплатно!
Спустя дни Матвей Тимофеевич лежал в бреду горячки тифа. Жена вытирала линялой тряпочкой с его лба гроздья капель пота. Ждали они своего сына. Вбежал он радостный. Позабыв о тревоге из-за болезни мужа, мать спросила:
– Ну что, сынок, открыли?
– Отрыли, маменька! Открыли! Самый настоящий магазин у вокзалу теперь есть.
Воссияли глаза родственников огнём невиданного улучшения тяжкой жизни; промелькнула надежда, тотчас же омраченная хрипом умирающего от тифа больного:
– Снесите… Снесите…
– Папенька, что?
– Помираю… В магазин меня снесите. Хоть увижу, как вы в будущие дни счастливые жить будете…
На двери только что открывшегося продмага висел с незатейливой каллиграфией размашистого шрифта плакат:
В здоровом плакате – здоровый дух
Здоровая агитация, в отличие от современной рекламы, окрыляет верой в светлое будущее. Достаточно вспомнить здесь неистребимый оптимизм советского плакатного и агитационного искусства. Супрематические абрисы кубического человека Малевича стремительно стремились мускулистыми телами кисти Дейнеки. Происходило это в тяжёлые времена голода и лишений; в том была острая социальная необходимость: молодому государству крестьян и рабочих требовалось новое, массовое и всем доступное искусство, воспевающее нового человека – творца нового общества. Тело этого человека должно быть, прежде всего, здоровым, для преобразования к лучшему через труд общества и мира.
Плакат, будучи частью системы агитации, будучи орудием в руках строителей нового мира, вселяет надежу и дарует любовь: к труду и (после преодоления проблем века через труд) к ближнему своему.
Недовольство рекламой
Реклама, распространённая в потребительском обществе, в отличие от здравой пропаганды без перегиба обманывает и разочаровывает.
Реклама оставляет без надежды. Реклама сеет зависть, а вослед за ней и раздор, который несовместим с любовью.
Современную потребительскую культуру, неотъемлемой частью которой является реклама, резонно сравнить… с кетчупом. Неизвестно для каких целей кетчуп был изобретён племенами Индонезии и китайцами, но в Европе кетчуп, завезенный колонизаторами, уже употреблялся в пищу для того, чтобы отбить резко неприятный вкус просроченных и испортившихся продуктов – в частности, залежалого мяса. Подобно этому современная культура потребительства и искусство постмодерна будто бы прикрывают стоящие за консьюмеризмом людские пороки… Или же отбивают неприятные впечатления от того, что на самом деле стоит за потребительством (безудержная погоня за прибылью, классовая эксплуатация, эксплуатация резервов человеческой психики и телесности); отбивают, наконец, у людей вкус к жизни как таковой, подменяя стремление к саморазвитию диктатом сиюминутных потребностей и прихотей. Мода на определённые стереотипы поведения, порождаемая рекламой, распространяется в обществе по законам эпидемии, с экспансией медиавирусов. Так потребительство становится действительно заразным. Потребительская реклама и связанные с консьюмеризмом медиавирусы апеллируют к самым низменным чувствам толпы. Вполне возможно, что потребительское мышление сформировалось в советские времена ранее, чем мы привыкли считать…
На заре потребительства...
Андрей Александрович Савичев заведовал многим, что касалось жранья. По роду занятий он был наркомом колбасной промышленности. Ему удалось пройти сложный путь от занятого поставками съестного из деревни в город нэпмана до наркомовского кресла. Свою любовь к еде он сделал не ремеслом, но искусством; его стараниями тела рабочих и крестьян, трудящихся на благо индустриализации молодой страны, стали ежедневно получать больше калорий, чем прежде. Теперь же он прибыл в один маленький продмаг с дружественной инспекцией – молодым директором магазина был приятель Савичева, Борух Яковлевич.
– Здесь у тебя стены голые, – говорил Андрей Александрович. Пиджак прикрывал его пухлый живот, который он как-то сосредоточенно втягивал в себя, и иногда поглаживал его так, как будто живот был его дополнительным лицом – без глаз, без рта, но может быть, более реальным, чем то лицо, которым он ел.
– А здесь не должно быть голых стен. От каждой стены должно веять сытостью!
– Понимаю, оформим позже.
– Если уж человек не вполне сыт, то хотя бы должен он иметь возможность насладиться видами еды. Это вопрос эстетики. Эстетический, так сказать, вопрос.
Савичев был жаден и ревнив. Ему хотелось бы самому жарить все яичницы, пироги, котлеты, печь все хлеба… Савичеву хотелось бы рожать пищу.
– Сосисок у нас не умеют делать! – вещал нарком колбасной промышленности, – Разве это сосиски у нас? Молчите, Борух. Вы еврей, вы ничего не понимаете в сосисках. Ведь вам нравится кошерное худосочное мясо… У нас нет сосисок. Это склеротические пальцы, а не сосиски. Настоящие сосиски должны жиром прямо прыскать. Я добьюсь, вот увидите, я сделаю такие сосиски.
Отругав этот вид колбасной промышленности, нарком начал внимательно разглядывать батон колбасы, потом взял его на руки, как ребёнка, и нежно, но совершенно не стесняясь этого жеста, погладил его.
– Боря, Боренька, можно ведь я буду тебя так называть? – спросил Савичев, переключив свой неожиданный порыв нежности от висевшей на стене колбасы к директору магазина.
– Конечно.
– Ассортимент это вопрос утопический, в том плане, что надежду даёт человеку на сытость. Витрины суть есть подобие веры в будущее. Понимаешь, к чему я говорю? Голых стен и пустых полок в твоём магазине быть не должно...
Самый большой страх современного человека
…И сложные дни пандемии усилили во сто крат этот страх… И опасаются люди не вируса, не возможности остаться без любви; выпадения труда из пространства смысла жизни они тоже не страшатся. Современные люди, пожалуй, подчас сильнее всего боятся увидеть именно голые стены продмага – боятся увидеть именно такую картину:
В этом фрагменте содержатся литературные реминисценции к повести Г. Маркеса «Полковнику никто не пишет» (1961 г.) и к роману Ю. Олеши «Зависть» (1927 г.).