"Я сам украинец. Отец родился в Киевской губернии, местечко Городнище, а мать в Черниговской. По столыпинскому закону они в голодном 1911 году перебрались в Казахстан, в Кустанайскую область, и начали осваивать целину. Таких, как они, было немало – целое село построили и назвали Елизаветинское. Я родился 22 февраля 1925 года. Через какое-то время мы переехали в другое село – плохо земля родить стала. В начале 30-х отца хотели сделать председателем колхоза, но он отказался, поскольку был малограмотным. Старшие братья 17-го и 19-го годов рождения закончили начальную школу. Дальше продолжать учебу в деревне негде. Родители приняли решение податься в город. Вот мы в 30-м году и перебрались в Кустанай.
21 июня 1941 года у нас состоялся выпускной бал. Договорились на следующий день пойти на реку Тобол, покупаться. Возвращались обратно днем. Решили зайти попить водички к родителям одной из девочек. Она вошла в дом, чтобы вынести воды. Вышла на крыльцо вся в слезах: "Ребятки, вы знаете, война началась". Мне было 16. В армию меня не взяли. Мои одноклассники в основном были 1923 года, и их все забрали. Вскоре ушел на фронт и отец. Старшие братья были призваны еще перед войной. Один матросом служил в Одессе, второй в Средней Азии в кавалерии. Старший защищал Одессу, потом Севастополь и Новороссийск. Там его прихватили немецкие бомбардировщики. Его контузило, он потерял дар речи, речь восстановилась, но его комиссовали. Второго брата из Средней Азии бросили под Сталинград, так он от Сталинграда дополз на пузе до Вены – служил в пехоте.
Чтобы заработать на жизнь, я устроился грузчиком на строительство в почтовый ящик номер 18, который строили зэки. Начальником отдела кадров оказался бывший артист Малого театра Шкапкин. Он меня, как имевшего образование десять классов, протолкнул на должность диспетчера автопарка. В начале 1942 года его взяли в армию, и он оставил меня вместо себя. Вот так в 17 лет я стал начальником отдела кадров строительства почтового ящика. Как только мне исполнилось 18 лет, так на следующий день принесли повестку.
В военкомат приехал майор из Челябинского военно-авиационного училища, который отобрал группу ребят, окончивших десять классов. Нас командировали в город Челябинск во Фрунзенское штурманское училище, куда я прибыл 3 марта 1943 года. В чем заключается штурманское дело? Расчеты, прокладка маршрута до цели, точный выход на цель, отбомбиться и, конечно, вернуться на свой аэродром. Вот нас и учили самолетовождению, бомбометанию, тактике, обязательно работе на ключе. Требовалось передавать минимум 60 знаков в минуту. Была парашютная подготовка. Радиокомпас изучали. Это мне повезло, что летал на «митчеле». На нем стоял самый настоящий радиокомпас «Бендикс». Как зверь работал!
Летать начали на ТБ-3. Набирали нас человек десять, и мы летали, выполняли задания по ориентировке. Кабина открытая, в нее тянет выхлопные газы с моторов. Вонь! Тошнило со страшной силой, нарыгался основательно. Думаю: «Неужели отчислят?!..» Потом пошли практические занятия, бомбометание с Р-5 днем и ночью. Радионавигацию проходили на Ли-2. Каждый курсант должен был отстроиться, вывести самолет на радиостанцию. Дали два или три ночных полета на ДБ-3.
Когда начались полеты, мы очень даже радовались. Ведь нам перед полетом давали двойную порцию второго, масла, сахара и хлеба. Бывало, дадут отбой полетам, значит, завтра опять покормят! А теперь представь, какая была одинарная порция, если мы двойную могли употребить запросто. Конечно, война, голодуха... Мы голодали основательно. Бывалоча, нас отправят на кухню, на дежурство, картошку чистить. Мы тут уже отъедались до пуза...
Выпустили нас младшими лейтенантами в июне 1944 года. Отобрали с двух рот, из трехсот человек, двенадцать отличников, в том числе и меня, и направили в летный центр на аэродром Астафьево. Там мы прошли ночную подготовку. В основном летали на Ли-2. К осени, как и положено, сдали зачеты. Погрузили нас в Ли-2 и повезли в 45-ю дивизию. Помню, командиром корабля была девица, такая симпатичная, старший лейтенант. Ну что же? Не будешь отказываться, хоть и женщина на борту. Привезли под Оршу на аэродром Балбасово. Меня определили в 362-й авиаполк, в 1-ю эскадрилью, которой командовал майор Сукоркин Александр Иванович. Выделили койку не вернувшегося накануне штурмана из экипажа Федора Пудова.
Впоследствии командир экипажа вернулся в полк. Он рассказал, что зенитный снаряд попал в бомболюк и самолет разметало на мелкие кусочки. Весь экипаж погиб, а его выбросило из кабины. Очнулся он на земле. Парашют был не раскрыт. Он предполагал, что упал на взрывную волну от бомбы, которая самортизировала падение настолько, что он даже ничего не сломал. Вокруг него уже были венгры. Дальше плен, побег, проверка СМЕРШ – и обратно в полк летать. Я к тому времени совершил уже несколько боевых вылетов и стал его новым штурманом". (А. Драбкин «Я дрался на бомбардировщике» М., «Яуза» «Эксмо», 2010 г., с. 110-111).
Полком, в котором довелось служить Николаю Владимировичу, командовал подполковник Николай Николаевич Илюхин. Заместитель командира полка подполковник Модестов, штурман полка майор Рагозин, а замполитом был майор Муханец. Лётный состав располагался в казарме. Только у командира эскадрильи была отдельная комнатка. Отношения были уважительные. Никаких оскорблений, драк, пьянок и мата. Командование старалось не тасовать людей в экипажах. Здесь, как в космосе, важны слетанность, сработанность, понимание друг друга. Кормили неплохо – выручала американская тушенка. В полет лётчикам давали драже, чтобы не заснули, шоколада не было. 100 грамм давали только после боевого вылета. Эти сто грамм использовались, чтобы немножко снять стресс.
Летал Николай Чернолих и на американском бомбардировщике B-25. "На этих американских самолетах чего там только не было! У нас было что? Наши русские меховые комбинезоны: сходить в туалет – это целая проблема! А у них куртки. В общем, все было, даже черви для рыбалки! Рассказывали, что кто-то принял их за консервы и под спирт употребил в качестве закуски". (Там же с. 118).
Боевые задания часто приходилось выполнять ночью. Дальнюю авиацию не сравнить со штурмовиками или истребителями. Дальние полеты зависели от погоды в двух концах. На своем аэродроме в момент вылета и посадки должна быть летная погода и чтобы цель была открыта. Особенно сложно было ориентироваться темными ночами, когда все сливается, а в населенных пунктах затемнение. Ориентировались по блестящим рекам, озерам, железным дорогам. На цель молодые лётчики выходили, когда впереди идущие опытные экипажи сбрасывали светящиеся авиабомбы. В штурманской кабине был радиокомпас, гирокомпас, магнитный компас, указатель скорости, высоты. Тумблеры сброса, открытия и закрытия люка, аварийного сброса бомб, прицел ОБП-5С.
В первом самостоятельном боевом вылете погода была сложная. Бомбардировщики долетели до Минска и тут попали под обстрел своих же зениток, забарахлил двигатель, пришлось возвращаться. Так что первый вылет – комом, но потом все пошло нормально. 12 марта 1945 г. произошёл памятный для Николая Чернолиха полёт на порт Гдыня. К моменту прилета над целью была низкая облачность, а зенитная артиллерия противника создала сплошную стену заградительного огня. Посоветовавшись с командиром Федором Пудовым, экипаж принял решение зайти с моря. Выполнив противозенитный маневр, лётчики удачно отбомбились по цели и с левым разворотом и набором высоты легли на обратный курс. Облачность была тонкой, самолёт продолжал набирать высоту. Вдруг кормовой воздушный стрелок закричал: "Сзади справа заходит истребитель противника!" Федор мгновенно скомандовал: "По истребителю противника открыть огонь". Оба воздушных стрелка и радист открыли огонь. Ситуация складывалась непростая, и командир принял единственно верное решение. Он прекратил набор высоты и перешел на снижение, с тем, чтобы уйти в облака. Около получаса советский бомбардировщик продолжал полет в облаках, пока немецкий истребитель Ме-110 не потерял его.
Памятным для Николая Чернолиха стал боевой вылет в конце марта 1945 г. на железнодорожный узел Данциг. На большой высоте благополучно пересекли линию фронта. Но в районе цели была низкая облачность, которая прижала бомбардировщики до высоты 500 метров. Из-за сплошной стены огня над целью заходили опять с моря, но на боевом курсе все равно попали под интенсивный огонь зениток. Командир выполнял противозенитный маневр. Вдруг раздался треск и скрежет металла в районе правой плоскости, но самолет управления не потерял. Бомбометание по железнодорожному узлу произвели серией из восьми бомб – 6 штук ФАБ-250 и 2 штуки ФАБ-500.
Из-за малой высоты полета и мощного взрыва серии своих же бомб бомбардировщик неожиданно приподняло взрывной волной вверх, и самолет стал терять высоту. С левым разворотом и набором высоты бамбардировщик взял курс на свой аэродром. Воздушные стрелки доложили, что в результате взрывов сброшенных бомб на железнодорожном узле возникло два крупных пожара.
Ночь была темная, безлунная, с плотной облачностью. Наземные ориентиры были едва различимы. Трудно было ориентироваться, а тут еще отказал радиокомпас. Николай Владимирович решил взять курс чуть южнее, выйти на Днепр, а уже по нему подняться к Орше, а там и аэродром. Так и получилось. Помогли и наземные аэродромные службы – включили и вертикально поставили прожектор. Когда сели, то обнаружили на правой плоскости около 20 рваных пробоин. Хорошо, что остались неповрежденными топливные баки, и горючего хватило для возвращения на свой аэродром. Кроме того, осколком зенитного снаряда оказалась перебита антенна радиокомпаса, представляющая собой обычный провод, протянутый от киля к передней кабине. Поэтому он и не работал.
В ту же ночь пропал воздушный стрелок из экипажа старшего лейтенанта Анатолия Головченко. Докладывая на КП командованию полка о выполнении задания, командир рассказал о сложностях и опасностях боевого вылета на Данциг, большой плотности зенитного огня противника. Но не смог дать вразумительного ответа на вопрос: когда, в какой момент полета кормовой стрелок без доклада покинул самолет. Выпрыгнул он на территории противника или на своей.
Правда об этой потере стала известна намного позже, после окончания Великой Отечественной войны. В июле 1945 г. воздушные стрелки получили письмо от пропавшего без вести, в котором он сообщал о себе, что, мол, жив-здоров, продолжает службу на Украине в одной из пехотных частей. Очень скучает по своим друзьям и просит помочь ему в переводе его в состав авиаполка на прежнюю должность воздушного стрелка. Письмо передали в особый отдел. Вскоре стрелка привезли в дивизию и допросили. Над Данцигом, при подходе к цели, их самолет попал под интенсивный огонь немецкой зенитной артиллерии. Одним из осколков снаряда царапнуло стрелка. Кровь стала заливать ему глаза. Командир выполнял активный противозенитный маневр, а стрелку показалось, что самолет неуправляем и падает. Тогда он принял самостоятельное решение и без команды командира корабля покинул самолет.
В воздухе он раскрыл парашют и благополучно приземлился в черте города Данциг, где сразу же был пленен. В конце марта части Красной армии освободили его, и тут же он был призван и до конца войны воевал в пехоте. Военный трибунал рассматривал дело стрелка в открытом судебном заседании в присутствии однополчан. Стрелок был признан виновным и осужден по статье УК РСФСР "За побег с поля боя" на восемь лет тюремного заключения…
Очень тяжелыми были вылеты на Свинамюнде 5 мая. Грозовая облачность прижала бомбардировщик чуть ли не на 500 метров. Стена огня, как над Данцигом! Бомбы удачно сбросили, а в развороте самолёт схватили прожектора. Пришлось уйти в облака. Когда огонь стих, встали на курс домой и решили пробиваться наверх. Летали бомбардировщики на высотах 3,5-4 тысячи км. Пошли в облаках и наткнулись на грозовую облачность.
"В ночь с 8 на 9 мая мы собирались отбомбиться по Курляндской группировке. Подготовились: подвесили бомбы, нанесли маршрут, поужинали, приехали на аэродром, и вдруг – раз! Отбой! Поехали домой, не раздеваясь, вроде того, легли спать. Часа в 2 ночи прибегает командир эскадрильи Сукоркин: «Подъем! Война окончилась!! Ура!!!» Тут такое началось... Многие летчики у нас отпустили бороды – до конца войны. Давай их брить! У кого бороды не было, тот побежал за выпивоном, закусоном. Какое-то время спустя, может быть час, приходит опять командир: «Отставить всякие выпивоны, закусоны. Бриться, стричься, наряжаться, подшивать чистые подворотнички – в 10 часов утра вылет в Москву. Будем участвовать в салюте Победы!" (Там же с. 120). За время боевых действий Николай Владимирович Чернолих совершил двадцать восемь боевых вылетов. Казалось бы, не так много, но давайте вспомним, что молодому лётчику в конце войны было только 20 лет, а каждый очередной полёт мог оказаться последним…