У меня, конечно, зрели другие, захватнические планы Польши этим летом, но идея показалась мне компромиссной.
Год прошел тоскливо, во взрослых заботах. После ГКЧП, разгонять которых на следующий день после приезда из Польши мы с земой вышли на Дворцовую площадь, потом перешли к Мариинскому Дворцу, поддержать Собчака и Ельцина, держа в кармане на всякий случай свинцовые кастеты. Но толпа болталась по центру и “битвы за свободу” не получилось. Ельцина вынесли наверх власти, а Горбачевские “углубить” и “сформировать” брезгливо пародировали все. В сентябре Ленинград переименовали в Санкт-Петербург. Я рассудил так: первое слово дороже второго. И как-то вдруг получилось, что сначала Российская Федерация стала старшей сестрой всех республик, а в конце года неожиданно стала наследницей умершего СССР.
Родаки повисли носом. Профтехучилище, где мама преподавала спецтехнологию будущим строителям, закрыли и преобразовали в центр перепрофилирования офицеров. Комбинат Живописно-Оформительских Искусств, который с 60х годов наполнял страну современными по тем временам музеями и выставками, был реорганизован в рамках деидеологизации страны. Мир рушился у родителей на глазах. Все перекрашивалось, менялись герои, ценности, нравы. Для меня уже морально подкованного армией, Комсомолом и стройотрядом все было не так критично, как для моего пятнадцатилетнего брата. Мишка, не общительный со сверстниками, не выбалтывающий, как я, родакам свои планы, стал мутить странный бизнес через газету бесплатных объявлений, исчезал по вечерам, у него появилась мелкая иностранная валюта, финские и немецкие марки.
Я же пропадал целыми днями в институте, где мы полдня играли в преф сбитой компашкой, потом до ночи в оркестре, сменившем хозяина и название с профсоюзного на городское. Мельтеша между общагой и Таней я решал вопросы эмоционально-чувственные, так что дома оказывался не всегда. Вернувшись после загульной недели домой, чтобы отоспаться на выходных, я застал мать грустно курящую на кухне в три часа ночи. На мой вопрос, она грустно кивнула на нашу с братом, уже не “детскую”, комнату:
-Миша связался с Церковью Христа...
-Баптисты?
-Сектанты. Теперь у него есть наставник. Может ты ему объяснишь? Ты ведь старший брат… К тому же ты был летом.. в Польше. Я тоже боялась. Но ничего же…
Я поцеловал маму и обещал поговорить с братом. Завалившись на короткую тахту я еще долго думал над ее словами. “Ничего” или “чего-то” произошло со мной летом в паломничестве? У меня, конечно, зрели другие, захватнические планы Польши этим летом, но идея показалась мне компромиссной.
-Вчера был в костеле, на Ковенском, - сказал я Мишке утром - Сказали, что школьникам можно ехать. Но в сопровождении взрослых.
-Да, ладно. Зыко! А кто взрослый? Ты, что ли? - хихикнул брат. Но глаза у него загорелись.
-Таня подойдет? Она младше меня на два месяца.
Июльским утром я шагнул первым из двери рабочего тамбура поезда Санкт-Петербург-Брест и узнал знакомый вокзал, через который четыре раза пересекал таможню и границу в отпуск и из отпуска, возвращаясь в Группу Советских Войск в Германии. Мишка был со вторым по величине рюкзаком, в котором хранился наш дом на этот месяц, легкая палатка из парашютного шелка. Но самую ценную вещь в третьем по величине индпошитом чехле несла Таня. Это был мой красный, трехчетвертной немецкий аккордеон.Возможно, на этой вокзальной таможне меня попросили бы занести его в декларацию. Но я глянул в автомобильную карту Польши в дермантиновой суперобложке, по случаю купленную на рынке у автомобильного “гонялы”, и указал ребятам рукой на запад.
-Нам туда, на автомобильную таможню.