— Подходите, не торопитесь, на всех хватит! Медленнее, не устраивайте толкучку! Свежий хлеб, подходим, подходим! Осторожно! — тарахтел звучный голос, созывая всех бедняков к своей булочной, но их и звать не нужно было. Огромная гудящая толпа голодных зевак тут же засыпала всю длинную улочку, когда только-только услышала, как Хугс открыл свое окошко, через которое раздавал свежеиспечённые буханки ржаного хлеба. — Да куда ты прешься-то, кабан пучеглазый?! Пропусти даму! Иль не учили тебя хорошим манерам поведения? — возмутился пекарь.
— Прикрой свой рот, полудурок чумазый! Тебе что приказано сверху: хлеб печь и раздавать, или поучать других на старости лет? — огрызнулся старичок низкого роста с круглыми коварными глазами. — Вот и помалкивай в тряпочку, — захохотал он, когда увидел, что пекарь Хугс до того оторопел, что забыл как дышать, и его морщинистая кожа на щеках приняла синеватый оттенок.
— Сам зарплату получает и считает, что у него есть право упрекать нас! — поддержала какая-то старушка, одетая в древнее тряпье.
— Да неплохо устроился, неплохо! Небось еще и хлеб себе припрячивает где-то там.
— Ты звезд с неба не хватал, чтобы с нами так разговаривать!
— Ну знаете, ну знаете! — кровь в жилах одутловатого Хугса тут же вскипела. — Я вот захочу — и вообще выброшу весь хлеб собакам, а вас —оставлю голодными! И кто узнает? Никто! — пригрозил Хугс. — Да где это видано?! Ты со всей душой к ним, а к тебе — как... как к животному! Так даже к животным получше, знаете-ли, относятся! Ну вот ты, вот скажи, — обратил он свой взгляд на полную женщину с курчавыми темно-русыми волосами, — ну вот куда ты своими грязными руками две буханки хлеба ухватила?! Аль читать разучилась, иль совсем не научена? Так протри свои заплывшие глаза и прочитай, да погромче, чтобы всем слышно было! Что там крупными черными буквами на белой вывеске написано, а? По одной буханке хлеба одному человеку в руки! Одному человеку! Одну буханку! В сию же минуту поставь лишнюю буханку на место, не то ударю — копыта тут же отвалятся! А ты?! Ты-то куда поперед батьки в пекло прешь? Ну и ну! Босота вы голодная! Недоумки, дуботолки! Иль подходите все по одному без толкотни и криков, иль я тут же закрою ларек! Всё! Больше меня ничего не волнует! Больше никакого хлеба, сами головой думайте, как себя прокормить, — выдохнулся Хугс.
Громкое высказывание пекаря Хугса было равно гласу вопиющего в пустыне. Оно совсем не заимело большого влияния на толпу некормленых людей, они всё так же продолжали шуметь, толкаться и возмущаться, но теперь хотя бы подходили к окошку по одному. Даже это значительно облегчило работу шестидесятилетнего пекаря.
Когда его рабочий день окончился, он с облегчением вздохнул, закрыл свою булочную и со спокойной душой ушел. Еще один трудный день приближался к завершению.
Дома он снова жаловался жене на голодных бедняков. Жена изрядно устала от одной и той же речи каждый день, но любезно поддакивала своему мужу.
— Да-да, милый, ужасные, необразованные люди, жаждущие только бесплатного хлеба! — мурлыкала она ему на ухо.
— Хорошо, хоть ты это понимаешь, — улыбнулся довольно Хугс. — Это до безобразия возмутительно! Третий год хлеб раздаю, а представляешь, женушка, до сих пор не услышал ни одного спасибо! Честное слово, ни разу. Я им хлеб в руки, а они — носы воротят: "А что такой твердый? Вчерашний, что-ли? А почему пригоревший? Или раз уж бедняк, так значит всё, что попало сойдет? А вы знаете, вчера хлеб оказался слегка недопеченым..."
И вот такое вот я слышу каждое утро! И ни одиношенького чертового спасибо! Я бы, может, и лучше старался, если бы было ради кого, а так... Нет желания.
Вот в школе мне было хорошо работать, — растянуто улыбнулся Хугс, и тут же погрустнел, — не по справедливости совсем меня уволили. Молодого, подвижного приняли, а ты, старик, иди гуляй, как в чистом поле ветер! Двадцать лет, считай, жена, школе отдал, детишкам булочки и хлеб пек... А прежде — в кондитерской. Сколько я там отработал, не помнишь? Да точно больше десяти лет! Прикрыли ее — опять иди, ищи работу... В магазинах подрабатывал, да кем? Хлеб продавал. А что я еще могу и умею? Мне до конца жизни, небось, суждено с мукой и в муке возиться, — закончил печально Хугс. — А славные всё же ученики были... Они каждое утро бодро и звонко благодарили всех: от пекарей до поваров, от посудомойщиц до уборщиц! Такое у меня впечатление сложилось, что чем старше становится человек — тем больше исчезает в нем воспитанность, и всё чаще он воспринимает что-либо, пусть это даже будет раздача бесплатного хлеба от властей, как должное! Но ведь в этом есть и мой труд! Это же я с утра до ночи пеку хлеб и раздаю, а не наше господство. Зарплату, видите-ли, получаю. Да что я там получаю! Но вот приходится топтаться на месте, а то совсем без копейки останемся... Не так-ли, жена?