Садаф... Странное, красивое имя, в одном звучании которого уже кроется глубина и тайна. Мы шли через мост, окаймлённый снегом. Скоро надо было разворачиваться назад и возвращаться в Душанбе: перевал впереди закрыт, и за последние полчаса на обычно оживлённой трассе в Варзобском ущелье пронеслось всего две машины. УАЗ и джип не боялись застрять среди снега. Мы пока не знали, что легковушки и грузовики скопились внизу, где их не пропускают. Лавина.
Впереди виднелись деревья и несколько неказистых милых домишек, белёные одноэтажные постройки советских времён. Мне очень захотелось оказаться в одном из них в гостях. Вот так вот, по-путешественнически, нагло и просто напроситься, чтобы, пья чай, почувствовать дух, пожить в пространстве этого дома, отпить запаха его времени. Какая-то спокойная и заботливая энергия доносилась оттуда.
Из дома, сложив руки на груди, вышла крепкая, ладная крестьянская девушка. Таджичка. Я уже видел какую-то женщину пару минут назад, но не обратил внимания – просто круглолицая, краснолицая, обременённая заботами баба прошествовала за своей тряпкой и вернулась . А эта зорко всмотрелась в нашу сторону (мы уже развернулись и уходили), махнула рукой и негромко крикнула по-русски: «Иди сюда!».
Я заулыбался, Вика хохотнула и сказала: «Вот и напросились …», когда мы подходили к Садаф. Она оглядывала двух странных людей – девушку в красных штанах, с красным шарфом и красной куртке, и парня в джинсах, сапогах и синей капюшонке. Такие гости – русские и европейцы –пусть здесь и не в новинку, но всё равно редкость.
«Что делаешь?» - спросила она нас с ноткой подозрительности, которая иногда встречается у таджиков, особенно у провинциальных, по отношению к иностранцам. «Гуляем» - ответил я, что было странной правдой . «А-а. А то здесь дача президента.» - невзначай обронила Садаф, придавая моменту торжественности, а нам – подозрительности. Я удивился: самая знаменитая дача президента в Варзобском ущелье находится в местечке под названием Пугус, а его мы уже проехали. От любопытства я перешёл на таджикский: «Хамин ч,о чи ном дора?» - «Как называется это место?».
(А буквально – «Это место какое имя имеет?». Каждый язык – это концентрированный опыт. Когда листаешь слова другого языка, и вчитываешься в них годами, начинаешь видеть их особенную, неповторимую мудрость жизни. То есть «имя» - это штука, которую можно иметь, менять, носить).
Вместо того чтобы ещё больше наполниться подозрительностью (как сделал бы на её месте европеец: «А-хха! Он ещё и языком владеет! Точно шпион!»), Садаф растаяла. Местный! Русский, говорит на таджикском! Свой чувак… Она сразу заулыбалась как-то по-другому, как улыбаются человеку из своего города, не как приезжему или иностранцу. Я представился, сказав, что я из Душанбе, а это гостья из Белоруссии.
Она и не собиралась приглашать нас в гости, но я воспользовался обычной таджикской вежливостью – на её «Биё, чой хурем» («Идём, чая отведаем»), я вместо того чтобы как обычно вежливо ответить благодарно-безразличное «Спасибо» (такое же, каким европейцы отвечают на «Как дела?»), сказал «Да. С удовольствием!». Она вначале не поверила, и на всякий случай переспросила, пригласив ещё раз – теперь мы уже вдвоём с Викой закивали головами, говоря, что на улице холодно, и с вожделением повторяя слово «Чай».
Садаф, конечно, чуть похмурилась, когда вводила нас в дом. Но делала она это так, чтобы мы (упаси Бог!) этого не увидели. Тем более, что хмурость эта была не буквальной, а лишь отсутствием той чрезмерной улыбчивости, которой обливают гостя на Востоке. И понял я всё это лишь потом, проанализировав общую картину. Нас, как должно, по дощатым ступеням ввели наверх, дали разуться и пригласили в комнату.
Когда я захожу к таджикам и вижу дастархан с расстеленными вокруг (а точнее, в квадрат) курпачами, мне всегда хочется присесть магически, сакрально правильно. Таджики по-прежнему очень традиционны, и хочется угадать, вписаться в эту традицию рассадки за столом. То есть оказаться на том месте, где мой присутствие не только не будет коробить хозяев (я ведь гость, а гостю можно садиться на самое лучшее место), но и будет соответствовать моему статусу – например, молодой неженатый парень.
А потом… Я просто гляжу на эти тряпки вокруг взглядом древнего существа – Человека – и присаживаюсь там, где мне это удобно и не мешает другим. Нищенько в комнате, но так здорово… громадная тётя-трактор с глубокими, резкими, хитрыми и добрыми глазами вышла нас поассаломкать, а потом спряталась к себе в комнату. Ага… Значит, не очень-то мы желанные гости, раз вокруг нас не рассаживаются всей семьёй.
А что Садаф? Я пока не знаю её имени – смотрю на неё. Глаза у неё такие, что между мной и ней бегает искра, и ничего с ней не поделаешь, мы просто так настроены друг на друга природой, сразу вошли в резонанс и понравились друг дружке. Но нельзя, рядом любимая, а эта ещё и из традиционной семьи, неча сеять межкультурный разврат… Пышная, крепкая, ладная, стройная, здоровая, красивая той доброй красотой, с которой хочется жить вместе, верить ей и растить детей. Проста-ая… но глубокая, что-то в ней спрятано на дне ручья мыслей. Видно прям это внутреннее течение, тёмный поток.
Мы присели. Вика с готовым интересом путешественника озиралась, а я, глядя на ржавого цвета печку в углу со стоящими на ней чайниками, пытался понять: почему к нам не выходит вся семья, как это обычно принято с интересными гостями? Видимо, наш визит либо не ко времени, либо мы не получили «благословения» тёти-трактора.
Это потом я понял, что Садаф в этом доме на хлипких позициях, и будущее её по канонам таджикского общества довольно безрадостно: либо идти второй женой, либо нянчить чужих детей до конца жизни. Если очень повезёт, и в неё влюбится парень, готовый взять в жёны не девственницу, то до конца жизни Садаф предстоит слушать ненавязчивые попрёки.
Она села напротив нас. Метавшаяся туда-сюда с тарелками и подносами девчонка сховалась в комнату, и перед нами лежал скромный дастархан с лучшим, что есть в доме. Россыпи турецких соевых шоколадных конфет, настоящие большие горные яблоки – дурман аромата, косушка с разведённой чакой (густой сметаной)… Чудо, а не чака! Нежная, жирная, воздушная, не кислая, не солёная, не городская, а такая, что каждой каплей твердит: «Настоящая!», что оздоравливает тебя и вкусом исцеляет . Всю дорогу пел ей дифирамбы. Когда первая ложка оказалась во рту, глаза поневоле затуманились и наполнились любовью, а в голове пронеслась нерациональная, но настоящая мысль: а не остаться ли вот так жить? Не взять ли себе в жёны деревенскую простушку, обожающую мужа и умеющую так божественно вкусно готовить?
Вообще, мысли о возможной свадьбе с таджикской девочкой сопутствовали жизни русских парней. Ко мне они заходили тоже. Конечно, хотелось сохранить нечто в этом знании: не зря же я русский. Не просто так мне дано это дорогое имя, этот язык – мой дом, и громадная культура. Но есть ещё такая штука – любовь – и я был убеждён, что женитьба возможна и на африканке, и на полинезийке, эскимоске, китаянке. А есть ещё такая штука – рассудок – который заявлял, что скромная таджичка из небогатого дома, отданная в жёны, будет держаться за тебя как за последнюю надежду, превратит семью в культ, и будет надёжной спутницей. То есть, взявши такую, пусть и без без особой любви, ты обеспечивал себе крепкий тыл… но по-любому оказался бы спутанным со сложными таджикскими семейными отношениями и культурой. Беря себе в жёны девушку, ты одновременно немного женился и на её семье. И по-человечески был обязан воздавать дань уважения и внимания, участвовать в жизни клана. Хотя был и вариант просто забрать невесту из бедного дома в далёком кишлаке, который рад отдать в добрые руки лишний рот, и тогда ответственность за неё полностью ложилась на тебя. Но я тогда ещё не настолько разочаровался в жизни, чтобы жениться без любви на кухонном комбайне. А после понял: как повезёт.
Конфеты, яблоки, чака, иранское, российское, казахское, узбекское или таджикское печенье, здоровые грецкие орехи с нежной тонкой скорлупой, что выросли в саду, начинающемся за окном. Там всё засыпано снегом, а на нас молча смотрит маленький телевизор со стоящим наверху дивидишником и рассыпанными дисками. Света в доме пока нет, ещё не пришло его время, и только шумит огонь, горячая вода в чайниках на печке, и холодная вода в реке за окном. В неё тонкой струйкой втекает журчание водопровода, что проведён из источника. А из соседней комнаты изредка доносится негромкая молвь – тётя-трактор, маленькая девочка и бабушка (самая главная глава дома, чьи глаза потихоньку становятся детскими) сидят там.
Садаф не поставила себе пиалу (ещё один звоночек напросившемуся гостю). Примостившись на краю курпачи напротив нас, присев полубоком, изящно и непринуждённо положив своё ладное объёмное тело на согнутые в коленях ноги так, что бёдра оказались на полу, она взглянула на нас. Отошла привычная маска заботы на лице, когда она ласково выкладывала ложки и апельсины на стол-дастархан. Теперь на мгновение можно было увидеть её в покое, настоящую. Она внутри трепещет эмоциями, в этом большом сильном теле бродит огонь, её душе неспокойно.
С той поры, как я начал вякать по-таджикски, Садаф смотрела на меня с откровенной любовью. Это был один из тех типов отношения к «местным» русским, который меня устраивал и нравился мне.
2012
Продолжение следует
