Ричард проснулся и сразу же покорил Эверест, взобрался на его пик и взлетел, расточая вокруг себя дух, победу над плотью и безумие, которое он вложил в каждую свою книгу, неуправляемую и несущуюся по горным тропам литературы, сотканной из чеченцев и басков, льющих печаль и дым.
«Ничего, скоро я превзойду все живое на свете, когда нахлобучу на голову земли шутовской колпак и заставлю ее танцевать перед Сталиным, пропитанным толом и бензином, поющими ему оды, восхваляя его усы, врачующие от всяких болезней, от старения и любви».
Он потянулся в кровати, соскочил с нее на снежный пик и покатился с него в Нью-Йорк, чтобы выпить стакан абсента, выдержанного в желудке убитого льва и граничащего с планетами Марс и Сатурн.
«Это прекрасно, только один глоток, теплый и ножевой, выписанный из души Ван Гога, внутри которой я писал свои романы, пронизанные Балдинини и Асалой, летящими над землей, роняя на нее сахарозу, фрукты и Рим».
В городе было тихо, что его удивило, но потом он все понял и осознал.
«Люди почувствовали мое покорение вершины, потому затихли, встречая меня молчанием, в котором признание, зависть, страх, вызов, злость».
Он зашел в пустое кафе, заказал выпивку и сел за столик, только теперь удивившись тому, что он одет, то есть спал, не раздевшись, в ботинках, в пиджаке и в штанах.
«Хочется создать пару строк, вогнав в них всю Америку и Россию, чтобы получился Китай».
Ричард пошарил в карманах и нашел в одном из них ручку и блокнот.
«Хорошо, можно будет писать, то есть взламывать бытие, врываться в него, расшвыривая жидкую похлебку из металла и гусят, напичканных золотом и стыдом».
Начал водить ручкой, потягивая абсент через соломинку, не хотя ничего плохого и не желая его, потому что это будет означать горы Уаз и Камаз и прогулку в центре мирового океана, прыжки по спинам акул и фонтаны любви и львов.
«Autocar S64F будоражит мое сознание, мне кажется, что я в нем, внутри, летя навстречу Бостону и себе».
Набросал синопсис романа, закурил папиросу, найдя ее у себя, выжатого в творчество, чтобы оно отдавало свежестью и витаминами, бродящими на воле по прериям и лесам, ища закуски в виде австралопитеков, синантропов и терминаторов Т-600.
«Сейчас мне полегчает, и не придется стреляться из-за подружки, бросившей меня на произвол судьбы, уйдя от меня с ковбоем и пастухом, посчитав их тела более выгодными и щедрыми и напоминающими собой Бутан».
Огляделся вокруг, отмечая пустоту и затишье, орущие во весь голос все стихи Маяковского, отправившего себя пулей в сумасшедший дом, чтобы там завернуться в сорок простыней и выпить феназепам.
«Читать только то, что прошло испытание свалкой и урной, бросающимися злостью, огнем и львом».
На улице решил потанцевать немного, потому поймал летящий с неба цветок и пустился выделывать телодвижения, пришедшие к нему из борьбы.
«Nokia еще покажет всему миру свои зубы, но будет поздно: стальной кулак Формана выбьет их все и сложит рядком на площади Парадиз».
Зашел на почту, но там никого не было, только валялась дохлая мышь.
«Все это так, но сколько ни пихай себя в трехмерность, все равно выскочишь из нее, потому что в ней тесно и тяжело».
Решил пошляться немного по городу, но в итоге зашел в отель, снял комнату и загрузился в нее, как сигарета в рот.
«Нейромант – роман о технологиях двадцать первого века, которые заменят человека, небо, гусеницу, трактор, компьютер и щепотку пыли по имени Всё».
В номере смотрел телевизор, показывающий игру баскетбольных команд, соревнующихся в солнце и в небесах, в кожаном мяче, набитом говядиной и трейлером фильма «Аватар».
«Мухаджиры никогда не сдаются, вколачивая свои сознания в самые высокие горы и скача на лошадях, вскормленных фирмой Panasonic и впитавших ее в себя».
Посмотрел из окна на нецензурное и запиканное бытие, летящее обертками конфет и пачками сигарет, расставанием с юностью Сергея Довлатова в 1971 году.
«Печально, но ничего не поделать, надо жить здесь, в тесноте и в обиде, на кончике ножа, подающего Астрахань в восемь часов утра».
Переключил канал, начал смотреть на животных, танцующих Кандагар, дымящийся и сгорающий, взметая в небеса Стингеры, протезы и облака, павшие вниз, чтобы познакомиться с бытом и обычаем местных племен, высеченных из здоровья и болезни Достоевского, жившего в Анкаре.
«Фуа-гра печальна и воздушна, напоена стихами Анны Ахматовой, грустна и в предчувствии своего скорого замужества, скинувшего десять килограмм и бегающего босиком по траве».
Вышел в коридор, начал бродить по нему, размышляя о своей будущей книге, в которой будут произрастать хачи, питаясь лучами солнца, дождями и девятнадцатым веком, разрезанным на куски и продающимся во всех магазинах «Ашан».
«Фуко – вот что мне представляется болезнью будущего, когда люди будут оборачиваться в упаковки сахара, превращаться в него и идти на варенье, повидло и джем».
Он сел в холле, раскрыл журнал и начал читать про Сократа, ставшего Международным валютным фондом и мышью, пойманной и съеденной совой.
«Зря Абульфаз Эльчибей пошел войной на Китай, так бы он сохранил свою жизнь, а в итоге он ее приумножил, заспиртовал и положил на полку в ботаническом кабинете в городе Салехард».
Отложил журнал и начал барабанить пальцами по столу, думая о Хаксли, болевшем распадом Югославии и потому нашедшем свое счастье в шоколаде Аленка, в автомобиле Тойота и сталинских высотках, рушащихся от каждого слова, сказанного не так.
«Моцарт – это два валенка, один из которых надет на ногу Марка Твена, а второй воткнут на вершину елки вместо звезды».
Нашел в кармане Дирол и кинул подушечку себе в рот, наполнив его свежестью и историей США, всеми ее подробностями, включая убийство Кеннеди, совершенное группой подростков, когда президент возвращался домой с сумкой, наполненной русской водкой, швейцарским сыром и чувствами Маяковского к Лиле Брик.
«Чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется лечь в лодку и уйти в океан, в воды, слепленные из фильма «Кофе и сигареты» и страны Казахстан».
Вернулся к себе и пошел в ванную, для чего разделся и превратился в мошкару, которая, полетав по комнате, снова стала им, человеком, мыслящим слона, орла и кита.
«Капитолий – моя судьба, мои локти, колени, почки, мое дерево, которое я посадил в голову каждого человека, втыкающего многоэтажные дома в розетку, чтобы насладиться их звучанием, стенами и крышами, открывающими новые звезды, как консервы с тунцом».
Помылся, протер очки и закурил сигарету, вызывающую планету на бой, на смертельную битву разума с инстинктами, на противостояние солнца, капающего с кончика ножа, и любого русского человека, помочившегося на дерево или столб.
«Книгу "В дороге" написал не Керуак, а стакан семечек, рассыпанный голубям, прилетевшим из штатов Нальчик и Махачкала».
Стряхнул пепел пальцем, сделал затяжку, обещающую выход в его душе газеты Новые времена, посвященной российскому вторжению в космос и аншлюсу его.
«Караваджо рисовал всегда теплые перчатки, надетые на руки Карамзину, написавшему Бедную Лизу, падение самолета Як-42 и страну Ватикан».
Вздрогнул, как от звонка, но понял, что ничего не было, просто где-то упала кастрюля, или дом, или плоть, или салфетка, или ничто.
«Арабо состоит из двенадцати тысяч турок, пяти тысяч вертолетов Westland Lynx и просьбы матери о помиловании ее единственного сына, умершего четырнадцать лет назад».
Открыл мини-бар, вынул вискарь и глотнул, ощутив в груди прилив Бангладеша и сил, начал ходить по комнате, насилуя ногами воздух и пол, размахивая руками, будто ветреными мельницами, которые Дон Кихот принял за самого себя, напал на них и потерпел поражение, равное падению сатаны.
«Чихать я хотел на историю и ее наполнитель, на все эти пустые консервные банки, именуемые людьми, машинами, чувствами и деньгами. Мне гораздо важнее самому утвердиться в мире, для чего я и покорил самый высокий пик, что является половиной дела, потому что после этого неизбежен спуск, когда на тебя ринутся все остальные, желая твоей погибели, смерти, заката, дна. А это значит только одно: или не подниматься, или покорять гору, таща весь мир за собой, чтобы все были в радости, в бессмертии и в Христе».
Допив виски, он вышел на улицу и зашагал по ней в поисках себя самого, вычеркнутого из жизни в силу того, что его роман никогда не будет дописан, а его самого ждет принудительное лечение на просторах Сибири, Африки и Перу.
«Пазолини, по сути, есть коренное население Америки, которое было превращено в напалм и вылито на Вьетнам, состоящий из Клода Лелуша и Франсуа Трюффо».
Было все так же безлюдно, ни машин, ни людей, только свет и гул самолетов, где-то совсем вдали.
«Хипстер стоит сорок долларов за килограмм, если его правильно взвешивать, беря с ним на весы Аргентину, Бразилию и Парагвай».
Он перешел дорогу и углубился в пустоту, ее трепетное чрево, пораженное язвой и голодом, пришедшими из политологии, культурологии и косяка, выкуренного Толстым.
«Пруст хорош в постели с девчонкой, потому что он был голубым, а значит, его роман должны читать только женщины, запачканные месячными Мэрилин Монро».
Ричард остановился и огляделся, почувствовав подозрительное и неладное, потому что со всех сторон к нему приближались машины, окружая и рассматривая его.
«Это не внимание ко мне, а 1914 год, начало Первой мировой войны, ее шествие по планете, сжатой в одну точку, в ее ядро, бьющееся у меня в груди».
Так прошло полчаса, в течение которых он не двигался, стоя в толпе плоти, стекла и железа до тех пор, пока ему на голову не упал Эверест, превратившийся в пух и решивший вернуть свой долг. Ричард осел под ним. Голова его расплющилась и превратилась в пластинку, играющую Синатру, так как закончились явь и сон, а третье взмахнуло крыльями и улетело в небеса, то есть в портвейн и ром, идущие проливным дождем над планетой, вызванной на дуэль сигаретой «Донской табак», выкуренной собой.
2019
Об авторе
Оганес Мартиросян. Драматург, поэт, писатель. Автор романа «Кубок войны и танца» (Чтиво, 2019) о жизни современного литератора в России. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», ‘Textonly’ и других.
