Ну, вот мы и дожили до этого оксюморона "одиннадцатый день десятидневника". Перешагнув этот рубеж здравого смысла, продолжаем.
Мне было двенадцать лет и наступало лето - школа кончилась и скоро меня должны были отправить в Евпаторию, в пионерский лагерь, а пока можно было поваландаться без дела во дворе - совершенно пустынном на предмет моих ровесников, ибо все уже разъехались по дачам и прочим местам детских летних ссылок.
Двор был невелик, завален и застроен всяким мусором, но я там Играла. Расчистила круг среди осыпавшегося фундамента, принесла туда стул без сиденья и мятый чайник - это был типа дом, а вокруг дома происходили всякие интересные события, которые придумывались на ходу - в конце концов все пришло к тому, что нужно срочно начертить классики , чтобы спастись от каких-то занудных чудовищ, которых классики убивают на месте, как атомная бомба.
Играла я уже на излете, уже понимая, что вырастаю из этого дела, что практически выросла уже и заканчивается мое время веселья среди кирпичей и чайников, насильно играла, через не хочу, чтобы доказать себе и всему миру, что я еще - ребенок. Тогда я не знала, что игры, которые придут на смену всему этому, будут куда более интересны и волнительны, что играть мне-не переиграть всю жизнь. Тогда казалось, что теряется что-то очень важное, и нужно изо всех сил успеть как следует насладиться воображаемым вином из воображаемой пиратской бутылки и саблей из ободранной ветки тополя.
Классики я чертила куском известняка - получились они тухлые и бледные, тогда я попыталась раскрасить их половинкой кирпича.
И тут во двор пришел какой-то незнакомый дядя. Я не помню как он выглядел. Может быть, он был в шляпе. И в легком летнем пальто. В памяти осталось только что-то очень серое. Это серое подошло ко мне и сказало сальность.
Даже при моем тогдашнем крайне скудном представлении о мире сальностей, я поняла, что сказали мне нечто чудовищное. Я до сих пор помню все сказанное до последней ноты и придыхания -и уверяю вас, ничего подобного я потом не слышала ни от одного из своих мужчин, ни в одной порнухе, это была Царица Пошлятины, гадость наивысшей категории.
Надо понимать, что я была фактически уличным, свободным ребенком, поэтому фигуры в темных пальто или , скажем, лапы, хватающие тебя за разные места в переполненном транспорте, - были для меня вполне обычной деталью пейзажа. Над фигурами надлежало смеяться, в метро полагалось пинаться - и, в общем, никаких проблем лично мне ни те, ни другие не доставляли. Пнешь как следует или ущипнешь с вывертом - и все немедленно прекращается. Робкая публика эти психи.
Но вот так, чтобы взрослый человек, стоя передо мной и глядя мне в глаза, сказал такое...
И вот тут я испытала фактически экстаз. Я мгновенно поняла, что этот дядя - теперь мой со всеми потрохами, что я могу сделать с ним все , что хочу, что он ВИНОВЕН, а потому никуда не побежит жаловаться - ни в милицию, ни родителям... Не то, чтобы я все это подумала и осмыслила - я просто ощутила что вот - человек в полном моем распоряжении. Так, наверное, Сатана себя чувствует после того, как его жертва подписывает кровью договор о передачи души в Его Темнейшества когтистую власть.
Мой! Что хочу, то с ним и сделаю! И далеко за желанием идти не пришлось - в кулаке у меня как раз имелась отличнейшая половина кирпича. Которой я и залепила со всей дури дяде между глаз.
Дядя охнул, взвизгнул и убежал, закрыв лицо ладонями. Немножко чересчур быстро - не дал мне насладиться моментом. Так что я лишь слегка попыталась его догнать, вернулась, подобрала кирпич и в превосходном настроении продолжила украшать классики оранжевыми цветами и птичками, напевая под нос что-то очень бодрое. Если не ошибаюсь, это было "Старт дает Москва! Дает Москва, наша Москва!..."