Говорят, надо любить свою страну. Надо ею гордиться. Я с детства ненавидела мой родной город. Город на болоте. Единственное, о чем я всегда с удовольствием рассказывала, — о нашей спортивной школе по легкой атлетике. И о нашем тренере Геннадии Ивановиче Смирнове, который первым разглядел во мне организаторские способности. Он создал замечательный детский коллектив, который был дружен и на соревнованиях, и в свободное время. Мы устраивали вечеринки, играли вместе в футбол, мы просто общались. Дети из разных школ. Со многими из них я поддерживаю отношения до сих пор.
Я не была лучшей на беговой дорожке. Но на соревнования меня брали почти всегда. И если награждали кого-то из наших, то и меня тоже. Геннадий Иванович придумал «номинацию»: «за организаторский талант и сплочение коллектива». Одна из кукол, подаренная мне после какого-то спортивного праздника, прожила со мной почти всю мою жизнь. И даже дочь успела поиграть с ней.
Со спортивной школой и с первым спортивным учителем мне повезло.
А сам город?
Построенный на болоте, вечно грязный и неухоженный. Здесь резиновые сапоги требовались минимум пять месяцев в году, а ветер, мне казалось, здесь никогда не кончается. И желтая ржавая вода, которая разъедала не только белье, но и наши желудки. А из колодца вода была соленой, и ее привкус не мог заглушить даже сахар.
«Где родился, там и пригодился». Такова известная пословица.
Нет уж, я никогда не хотела «пригождаться» в этом городе. Я с раннего детства хотела уехать. Я написала в четвертом классе на газете, которую мы стелили на парте: «Хочу быть журналистом». Подумала и приписала: «Международником».
Откуда я набралась таких слов? Я не знаю. Но я в полном смысле рвала задницу, чтобы получить средний балл аттестата — «5». Тогда эту оценку добавляли к проходным баллам на вступительных экзаменах в институт. Целое лето я учила химию, которую не понимала и не могла терпеть. Просто зубрила. Мне надо было пять за год! И я получила эту пятерку.
Думаю, что мне ее поставили за терпение и мою упертость.
Если писать про школу, то надо создавать отдельную книжку. Здесь накопилось столько обид, что не помогли и десять лет занятий практической психологией.
Чего стоила одна только Лилия Ефимовна, преподаватель алгебры и геометрии! Рыжая, толстая и хамовитая тетка. «Что, Фёдорова, как обжиматься по вечерам — так было время, а уравнение решить не можем?»; «А что это юбка такая короткая? Думаешь, что задницей в институт поступать будешь?»
Эти и другие перлы я не забуду никогда.
Я поступила на факультет иностранных языков. Десять человек на место. Но я сделала это, как говорят сегодня. Я сделала это!
Сегодня мой сын, много путешествующий по работе, пишет мне, что не хотел бы жить в России. Слишком много в нашей стране агрессии. Внутреннего какого-то зла. Нет легкости, которая есть в других странах. Все у нас дается с трудом, на каком-то надрыве. «Но, — заключает он все же, — это так не патриотично — уехать жить туда, где легче и больше нравится!»
Странно слышать это от молодого парня, который не был даже пионером.
Понимаю, я выросла с мыслью, что родилась в лучшей в мире стране. А он? Ему досталась перестройка, очереди за продуктами, нехватка одежды, учебников. Даже уехать куда-то в гости зимой, при отсутствии налаженной системы общественного транспорта, в нашей Сибири было проблемой.
А он твердит мне о том, что нехорошо бежать из своей страны.
Да, я, видимо, не патриотка, потому что хочу жить там, где мне хорошо. Летом мне замечательно в нашей деревне, я и живу там. Зимой мне хорошо в Индии, и я без угрызений совести живу там.
Моя жизнь слишком короткая, чтобы мучиться оттого, что кто-то осудит меня за не патриотическое отношение к вырастившей меня стране.
Я не знаю, что вспоминают мои дети из своего детства. Как они прыгали по крышам гаражей? Или как занимали очередь за апельсинами перед Новым годом? Сомневаюсь, что они умиляются, как наши писатели-деревенщики, описывающие дойку на колхозной ферме.
Я не люблю вспоминать детство. Только спортивную школу. Бабушка и мама ненавидели друг друга. И каждая пыталась перетянуть меня на свою сторону.
Бабушка на крыльце нашего дома в Бурдуханске. Мама копается в огороде. Бабушка шипит: «Чтобы ты сдохла, проклятая. Всю жизнь мне отравила».
Увидев меня, поняв, что я это услышала, она поправляет платок:
— Внуча, это я так… Я ничего…
Я любила бабушку. Царство ей небесное. Баба Луша. Окончив четыре класса церковно-приходской школы, она помогала мне по математике до восьмого класса. Очень много читала. Прекрасно шила. Только не умела проявлять свою любовь. Стеснялась слов, боялась лишний раз обнять.
Мама была такая же. Мне с детства не хватало ласки. Я только раз видела, как плакал папа, когда вез меня сильно больную на санках в больницу. Он очень любил меня. Но тоже стеснялся это показать. Только скажет: «Эх, Натка-Натка», — и все.
Никогда не забуду бабушкин деревянный коричневый массивный сундук. Когда она открывала его крышку, то в нос сразу ударял запах нафталина, мяты и чего-то древнего, основательного.
На каждый праздник у бабушки здесь находилось что-то удивительное. Отрез ткани, из которого получался дивный сарафан. Кусочек кружева, который бабушка пристраивала мне на новогодний костюм. Смешные яркие бусы, которые мы использовали в различных поделках. А еще на крышке сундука были цветные картинки, вырезки из газет, какие-то фотографии. А еще тут лежала маленькая книжечка. Бабушка иногда читала ее. Потом я узнала, что это была Библия.
Я издевалась:
— Ты что, баба, в Бога веришь? Ерунда все это!
Я начинала ее отчитывать. Я же была образцовая пионерка и активистка.
— Хочешь, плюну на твою картинку и разотру? Ерунда всякая!
— Эх, внуча, — только и вздыхала баба Луша. — Не говори, чего не знаешь. Сама потом все поймешь.
И никакой тебе религиозной агитации. Я не видела, чтобы она молилась. Только изредка замечала эту книжку в ее руках. Икон в доме не было. Висел огромный портрет Сталина в кухне. Он потом куда-то исчез. А так мы завтракали-обедали-ужинали под его неусыпным взглядом.
Папа. Ушел на фронт в семнадцать. Наврал, что уже исполнилось восемнадцать. И попал на Курскую дугу. А потом — плен. Он всю жизнь будет бояться. Что за ним все равно когда-нибудь придут. Потому что он подделал документы, уничтожив все записи о плене. Он никогда не рассказывал о войне. Только иногда плакал, когда показывали фильмы. И сердился, что немцы в наших картинах всегда полные дураки.
Бабушка говорила, что только ей он рассказал всю правду о своем спасении, она ведь получила на него похоронку: пропал без вести на Курской дуге.
А он, мальчишка из сибирской деревни Кармышак, севший за трактор в пятнадцать лет, до войны ни разу не надевал добротных ботинок. Германия его потрясла. И всю оставшуюся жизнь он жил с этим потрясением. Он ведь тоже раньше верил, что его страна самая богатая и лучшая.
Перед смертью на вопрос сына о том, как прожил он эту жизнь, он честно ответил: «Трудно. Ничего не было хорошего. Только работа, работа и работа. Устал. Устал бояться. Устал просто жить».
Очень тяжело и очень достойно умирал мой отец. Как мужчина. Скрипел зубами от боли. Но не жаловался.
Господи! Если есть загробная жизнь, пусть хотя бы там моему папе будет хорошо. Он заслужил это.
А с бабушкой я виделась уже после ее смерти.
Как это?
Вот так.
Я поступила в институт. Приехала на выходные. Бабушка была жива. Все было как всегда. А в следующие выходные ее уже не было. Ее похоронили. Мама сказала: «Ну что было тебя звать? Ты же только уехала».
Бабушка почувствовала себя плохо. И объявила маме: «От тебя стакана воды не приму!» И съела все таблетки, что были у нее в запасе. И умерла.
И вот я приехала. А на соседней койке, где всегда спала бабушка, никого нет. Я заснула. Бабушка села ко мне на кровать. Я помню, что железная сетка кровати прогнулась. Она совсем не была бестелесной.
— Не бойся меня. Я пришла попрощаться. Так получилось. Я сейчас посижу, посмотрю на тебя и уйду. И никогда больше тебя не потревожу. Не бойся меня.
Она протянула руку и погладила меня по голове. Ладонь была сухой, шершавой. Я хотела прижаться к ней губами, но не смогла. Побоялась. Я тоже не умела проявлять свою нежность и любовь. Я постеснялась.
Больше я ее не видела. Бабушка выполнила свое обещание. Она мне даже не снится. Но я часто ловлю себя на мысли, что я с ней по-прежнему разговариваю…
Приехала домой к маме. Ей уже 86.
— Доча, я там денежек отложила. Всем крестики на могилках сделали. Папе, Сереже, надо и бабе Луше сделать.
Я не поверила своим ушам. Мама простила бабушку. Она пережила ее уже на много лет. Видимо, с годами, действительно, все проходит. Время лечит.
Лечит или нет, не знаю. Но боль притупляет — точно.
Это отрывок из книги "Арабский любовник"
В своих воспоминаниях я не щажу себя. Это жизнь. Такая, какая она есть.
Другие истории вы можете почитать здесь:
Душевного Вам чтения!