Мы тут в недавно с Райкой в Москву ездили. В позапрошлом году.
Райка - это моя подружка коренная. Мы с ней и в детсад вместе ходили, и в школу, и на танцульки вдвоём бегали. В общем, всю жизнь вместе.
А тут мне замуж идти приспичило. А какая ж свадьба без платья свадебного? Вот я и попёрлась к Степанычу (это председатель наш) в правление. Давай, говорю, Степаныч, отгулы али выходные, я замуж выхожу. Поеду в Москву, к Юдашкину, пущай платье мне шьёт.
Степаныч-то очки приподнял, посмотрел на меня внимательно, вздохнул… Побойся Бога, говорит, Зинаида Петровна! Какой тебе Юдашкин? Ты ж уже в четвёртый раз замуж идёшь. Давай мы тебе, говорит, в районном ателье платье сошьём. И в копеечку не влетит, и шьют там прилично.
А я на своём стою: давай, говорю, отгулы, али в отпуск отпускай. Вот я три раза замуж выходила абы в чём, вот и вся жизнь семейная у меня наперекосяк. А ежели куплю я платье приличное, от этого... как его?... а-а-а, от купюр, то и жизнь моя наладится. И всем будет хорошо. В особенности мне.
Степаныч покочевряжился маленько, но отгулы мне дал. А куда он денется? Я ж работник ценный, на мне весь колхоз держится. Вот уйду в соседнее хозяйство, Степаныч без меня не справится. Надорвётся враз.
Смоталась я в райцентр, сняла со сберкнижки сто тысяч, позвала с собой Райку. Райка - она умная, в моде сечёт. Подскажет, ежели что... Сели мы в автобус и попёрли в столицу. Устроилась я у окошечка, смотрю на пробегающие мимо поля, леса и сёла, жизнь свою горемычную вспоминаю...
Первый раз я замуж выскочила по глупости, совсем молоденькая была. После школы-то почти все одноклассники в город уехали, за лёгкой жизнью. А мне не от кого ехать было. Нас же у матери семеро детей-то, всех кормить-поить надо было. Вот я прямо с выпускного и пошла в коровник. Там же, в коровнике, с первым мужем Колькой и познакомилась.
Смотрю - парень симпатичный, высокий. Опять же дом у него свой, от бабки покойной достался. Чё тут думать-то? Брать надо парня. А что выпивает он, так это дело поправимое и терпимое. Какой же мужик в деревне не пьёт?! Да и он на меня внимание обратил. Вот и сговорились мы, что летом свадебку сыграем. Летом в коровнике делов меньше.
Пошла я к Степанычу, выходные просить. Чтоб, значит, в Москву сгонять, в ГУМ, за платьем свадебным. Тогда же в магазинах-то пусто было, везде дефицит. И платье приличное можно было только в Москве купить, в ГУМе. Постоишь в очереди часов пять с талончиком - вот тебе и платье!
А он тогда ещё молодой был, Степаныч-то, горячий. Не способен был женское счастье оценить. Какие, говорит, тебе выходные? В коровнике делов полно, а она гулять надумала! Иди, говорит, в нашу швейную мастерскую, там тебе платье и сошьют.
Я говорю: какое платье? Там же только фуфайки да халаты для колхозников строчат. А он мне: раз фуфайки могут, то и платье сострочат. Иди, не мешай работать...
Чё делать? Пошла я в швейную, к Райке. Райка-то у нас умная, её после школы в мастерскую взяли. Меня в коровник, а её - в швейную... Выручай, говорю, подружка, к тебе послали. Райка обещала выручить.
Вот я и бегала всю зиму и всю вёсну на примерки. От коровника-то до мастерской всего три километра, так я по три раза в день и примерялась. Утром, в обед, и вечером.
К лету платье было готово. Взяли с меня в кассе четыре рубля семьдесят копеек: три пятьдесят за пошив, да рупь двадцать за материю. Стала я дома платье примерять, да чуть в обморок не упала: оборки к подолу пришиты косо, кружева зачем-то на спине болтаются, бретельки спадают. А главное - велико оно мне размера на четыре. Мерки-то с меня снимали прямо в фуфайке, иначе я на работу не успевала. Правда, Райка обещала убавить где надо, да видно по неопытности наоборот, прибавила.
А может быть это я к лету похудела. Я ведь весь день на работе торчала, а по ночам с Колькой любилась. А в перерывах на примерки бегала. Какой уж тут привес?
Стала я реветь белугой, прибежала Райка, принялась недоделки исправлять. Кружева переставила, оборки подправила, бретельки убавила. Всю ночь провозилась. А наутро она платье на меня накинула, на спине булавками сколола, чтоб под мой размер подогнать. Сзади всё фатой прикрыла, опять же булавками её закрепила (я потом эти булавки из спины цельный месяц выковыривала). Вот и пошла я первый раз замуж в платье за четыре семьдесят.
Колька-то у меня хороший был мужик, работящий. Сильный - мешки ворочал, словно мячики. У него только один недостаток был. Выпить он любил. А когда напивался, драться лез. Удар у него был коронный - целил в переносицу. А ежели человека в переносицу ударить, то у него сразу оба глаза заплывают. Да так точно Колька в цель попадал, что его в деревне так и прозвали - Точняга.
Я на свадьбе-то неопытная была, от Колькиных ударов уворачиваться не умела. Да он на свадьбе-то особо и не пил, берёгся к ночи. А тут гости стали расходиться, и предложили Николаше выпить на посошок. Он и напосошился... разов пятнадцать. Я гляжу - пора мужика укладывать. Подошла к нему, хотела в постель супружескую отвести. А он мне хрясь в переносицу!
Через недельку, когда глаза у меня маленько разлепились, сколотила я себе лесенку. Как только Колька бывало пьяный домой идет, я по лесенке на чердак забираюсь, и за трубой прячусь. Подожду, когда Николаша уснёт, потом только с чердака спускаюсь. И пока мужик спит, дома приберусь, поесть сготовлю, постираю, скотину управлю и на работу бегу. С работы прихожу - и сразу на чердак.
Так и жили. Иногда я на чердак не успевала влезть, и Колька на мне свой коронный удар отрабатывал. Как даст в переносицу - у меня оба глаза вмиг заплывают. Так и прозвали меня в деревне - Зинка-телескоп.
Не, когда Колька-то не пил, у нас всё хорошо было, я дома жила. А не пил он, только когда его в милицию забирали. Посадят на пятнадцать суток, я дома живу. А всё остальное время - на чердаке.
Мы с ним почти и не виделись. Я же всё время на работе была, или за трубой. Со временем Николаша и узнавать меня перестал. Встретимся у сельпо, он мне: здравствуйте, гражданочка... А как только домой зайду в неурочный час - сразу в переносицу.
Один раз Верка, соседка наша, зашла. Так Колька подумал, что это я, и Верка на время тоже телескопом стала. И Райке пару раз попадало, и свекрови. Через некоторое время к нам домой никто и ходить не стал, чтоб под горячую руку не попасть. Даже свекровь бывало, ежели что нужно, в окошко покричит. А заходить боялась...
Вот и прожили мы так-то десять лет. А тут со мной несчастье случилось. Дождалась я вечерком, когда Колька заснёт, стала с чердака спускаться. Лесенка подо мной и подломилась. Упала я с верхней ступеньки, ногу в трёх местах сломала.
Не, когда я с лестницы-то шмякнулась, я ногу только в одном месте поломала. А тут Колька на шумок выскочил, и ещё в двух местах её поломал. А заодно и переносицу перебил.
Провалялась я в больнице почти три месяца. Пока нога срослась, пока переносицу по косточкам собрали... К весне выписали меня, сказали поправилась. Приехала я в деревню, доковыляла кое-как до дома, зашла в сени и по привычке хотела на чердак забраться. А лестница-то поломана! Дай-ка, думаю, потихоньку в горницу загляну. И если Колька спит, я себе быстренько новую лесенку сколочу, и спокойно за трубой отдохну.
Зашла я в горницу, а там... Короче, бардак полный: полы не метены, посуда не мыта, Колька в нестираной рубахе сидит да в пустую тарелку глядит. За три месяца отощал весь без закуски, на скелет стал похож. Раньше-то он на всём готовеньком жил. Проснётся с перепоя - у него и пожрать что есть, и рубашки постираны, и в доме прибрано. А тут он три месяца без женского пригляда котовался. Вот и отощал, ослаб весь, грязью зарос...
Увидал меня Николаша, схватил телевизор и хотел им в меня запулить. А руки-то с голодухи ослабли. Телевизор у него из пальцев выскользнул, и прямо Кольке по башке!
Схоронили мы Николашу. Всей деревней хоронили. Так хорошо поминали, что аж до песен дошло. Он ведь не только мне переносицу ломал. Полдеревни с кривыми носами ходило. Вот народ и праздновал освобождение.
Промоталась я одна два годика. Долго не могла в доме жить, всё по привычке на чердак лазила. Потом пообвыклась, простыни зассанные откипятила, дух хмельной из горницы выветрила. Потом от нечего делать ремонт в доме сделала. Опять же на работе успехов добилась - стала передовой дояркой. Мне и премии давали, и почётные грамоты, и в областной центр посылали на выставки и совещания разные.
Отоспалась я, отъелась, справная стала. Стали на меня кавалеры заглядываться. Но об мужиках я и не думала, всё на работу рвалась. Хватит уже, с Колькой семейного счастья нахлебалась... А чтоб по вечерам не чувствовать своё одиночество, завела кота. Положу его на колени, глажу, о делах своих рассказываю: сколько Милка молока дала, когда Зорьке телиться, про процент жирности и динамику роста надоев докладываю. А Барсик мне: мур-мур, у нас с тобой амур. Вот на амур-то меня и потянуло...
Заскучала я в одиночестве. Погляжу вокруг, а все мои подружки мужей али кавалеров имеют, везде парами ходят. А мне даже в кино не с кем прогуляться. И в гости одной идти неприлично. И поговорить по душам не с кем. Разве только с котом.
А тут к нам в колхоз новый тракторист пришёл, Семён. Видный такой - высокий, кудрявый. Всегда от него одеколоном пахнет, всегда при галстуке. Оденет фуфайку на голое тело, а на шее всё равно галстук болтается. И непременный цветок в кудрях. Приглянулся он мне очень. Да и я ему тоже понравилась.
Я к нему долго присматривалась - не пьющий ли? Гляжу, не пьёт он почти. Иногда из рюмочки пригубит чуть-чуть, и всё. Самый подходящий для меня мужик. Пьющих-то я к тому времени на дух не переносила... Вот и сговорились мы летом свадебку сыграть. Я же говорила уже, что летом в коровнике делов меньше.
Ну, думаю, теперь никаких швейных мастерских, поеду за платьем в Москву. И пусть Степаныч хоть лопнет, а выходные мне даст! На четыре семьдесят я уже нажилась... Взяла я с собой Райку (она же умная, и в моде сечёт), премию с книжки сняла, сели мы в автобус и поехали за счастьем, то есть за платьем.
Приехали в столицу, спустились в метро, и чуть не полдня ездили в вагонах, пока на нужную станцию прибыли. Потом ещё этот ГУМ проклятый искали. А магазинище-то огромный! Долго бродили по этажам, искали свадебный салон. А вокруг столько людей! Толкутся, давятся, на ноги наступают. Того и гляди, в суматохе обворуют.
Но мы с Райкой не лыком шиты, мы с ней деньги в разных местах попрятали. Разделили каждая свои на четыре части, по две в карманы пораспихали, по одной в сумочки, остальные в самом надёжном месте. А где у женщины такое место? Правильно, за пазухой. Но так как у Райки с грудью проблемы - у неё же вся сила в мозгах - то я и её четвёртую часть в свой лифчик запихнула. Мне ж с мозгами не повезло, вся сила моя в груди.
К вечеру нашли мы этот проклятый салон. Кооперативный. В государственных-то тогда, в девяностых, ни хрена не было. Как зашли в ентот салон - у меня аж сердце захолонуло! Столько платьев красивых! Стала я выбирать, чтоб значит и по размеру подошло, и по цене. А время-то уж позднее, продавцы нас торопят - мол, пора нам закрываться. Давайте, гражданочки, пошевеливайтесь. Я на них цыкнула, они сразу умолкли, забегали, стали помогать.
Вот и подобрали мне платье-то. Красивое, глаз не отвести! И только я собралась в примерочную идти, как... В общем, зашли в салон трое в масках. Тихо так зашли, незаметно, никто сразу ничего и не понял. А они: спокойно, граждане, это ограбление. И если вы не будете дёргаться, то мы вас просто ограбим, а убивать не будем. А ежели вы дёрнетесь, то мы вас сначала убьём, а потом всё равно ограбим. Вот...
Забрали они все деньги из кассы, а заодно и карманы с сумочками у всех почистили. В том числе и у нас с Райкой. Один из них даже ко мне в самое надёжное место залез, и долго шарил. Но так как Бог меня в этом месте не обидел, то он ничего не нашёл. В объёмах заплутался, паразит... Вот и остались у нас с Райкой в наличии две четвёртых части - моя и её.
Потом грабители убежали, милиция понаехала, нас всех в отделение свезли и полночи допрашивали. Какое уж тут платье?! Остальные полночи мы в милицейском коридоре скоротали, на лавочках - дежурный над нами сжалился. А уж утречком ранним махнули на Черкизовский, за платьем.
Долго бродили по рядам, даже заплутали слегка. Наконец-то наткнулись на подходящее платье. Конечно, не такое красивое, как в салоне, но всё же приличное. Всё в кружевах, длинное, прям до пола. Вот только материя уж очень тонкая.
Я продавца спрашиваю: чё такое? Уж больно тонко... А он мне: а тебе что, из брезента платье нужно? Это ж специальная материя, для бальных нарядов, и всё такое... В общем, уболтал он меня, мерзавец. Примерила я это кружевное чудо, оно мне в пору пришлось. Я прям на принцессу стала похожа! Беру, говорю.
Одолжила мне Райка свою четверть, мы покупку забрали - и скорее на автобус. Мне же к вечерней дойке надо было поспеть.
Привезла я платье домой, развесила. Гляжу - помялось оно малость. Дай, думаю, поглажу и в шкаф повешу. Пусть к лету отвисится, форму нужную примет. Включила утюг, глажу, сама о будущей свадьбе думаю. Замечталась слегка...
А как поглядела на платье-то, так сердце и захолонуло! Ткань-то бальная от утюга тает на глазах, одни кружева остаются!!! Это что же - мне на собственной свадьбе придётся голышом сидеть, в одной только тюли?! Заревела я белугой, к Райке побежала. Выручай, говорю, подруженька, погибаю. Райка говорит: спокойно, я всё поправлю. Не в первой!
Вот и поправила подруженька моё растаявшее платье. Нашила под кружева полосы белого шёлка от простыни, что я к первой брачной ночи приготовила. Получилось вроде прилично. И пошла я второй раз под венец в постельном белье.
Семён-то у меня непьющий мужик был, работящий. А уж ласковый какой! А уж какой неугомонный! И зарабатывал прилично. У него только один недостаток был. До женского пола больно был охоч. Как только увидит бабу одинокую, сразу хватает и в постель волокёт. Чуть зазеваешься - он уже у Вальки какой-нибудь, или у Светки.
Первое-то время бабы мимо нашего двора поодиночке ходить боялись. Всё парами шастали, да по трое или по четверо. Потом пообвыклись, вошли во вкус, и даже очередь на Семёна установили. А особо наглые аж домой ко мне ходили. Придут, и начинают пытать: где Семён Василич? почему из дома не выходит? это ж безобразие, мужик четвертый день без моциона! Я уж и в сарае его прятала, и в подполе, и к забору привязывала, всё без толку.
Так и жили. Днём я на работе была, а ночью по деревне хлестала, мужа разыскивала. Выйду, бывало, на улицу, а там уж Галька со Светкой бьются, мужика моего делят. А он тем временем, паразит, у Тамарки котуется! Вот так-то и прожили пять годков...
А тут Семёна в командировку отправили, в соседний колхоз, помочь с уборкой урожая. Он же у меня тракторист классный был. Я, конечно, на дыбы встала. Ты чё, говорю, Степаныч, делашь-то? Он же оттудва не раньше, чем через полгода вернётся. Пока всех баб не обойдёт, не успокоится... А Степаныч мне: спокойно, у меня всё под контролем! Я с ним пошлю Егора Смирнова. Он мужик положительный, примерный, присмотрит за твоим Семёном.
Я сдуру и согласилась. Ежели с Егором мой мужик поедет, тогда можно не волноваться. Егор - он как скала, бабе своей верен... Ага, щас! Мой-то как в соседнее село приехал, так и загулял сразу. И Егора соблазнил, охальник!
Месяц Семён в соседнем селе котовался, чужих баб обхаживал. Я к Степанычу: выручай, говорю. Хоть в кандалах, но доставь мне мужика моего. У меня ж картошка до сих пор не копана! Степаныч вошёл в положение, набрал мужиков покрепче да потрезвее, и поехал в соседнее село, мужа моего выручать.
Не обманул Степаныч, приволок Семёна домой. У конторы высадил, подзатыльников надавал. Иди, говорит, к жене, тебе ещё картошку сегодня копать... Вот и пошёл Семён домой. И пока он от правления до дома добирался, все бабы деревенские встрепенулись. Из домов повыскакивали, на шею Семушке кидаются, каждая его к себе зазывает.
Я как услышала шум на улице, сразу из дома выскочила. Гляжу, а там уж бабоньки мужика моего делят. Я говорю: вы чё, охренели что ли? Мой он муж, ко мне первой и пойдёт! Вот картошку выкопает, тогда я его и отпущу на все четыре стороны... А бабы не согласны. Это ж, говорят, мы его ещё цельный месяц не увидим!
Заспорили мы, загалдели. Верка предложила по алфавиту Семёна делить, но я не согласилась. Это ж я тогда после Аньки, Вальки, Верки и Гальки буду. А вдруг заморозки? А картошка не копана... А Тамара Сергевна, учительша наша, предложила по старшинству мужика делить. Тут уж Светка не согласилась, она же самая младшая среди нас.
Спорили мы, спорили, чуть до драки дело не дошло. А Тамара Сергевна под шумок хотела Семёна втихаря к себе утащить. Она же самая старшая среди нас, восьмой десяток разменяла. Опыта - ого-го! Ухватила мужика за руку, и тащит за собой, пыхтит, упирается. Я его за другую руку хватанула, Верка за штаны, Светка за рубашку... В общем, кто за что ухватился, и стали мы каждая к себе Семёна тянуть.
Упирались, упирались, устали, отдохнуть решили. Глядим, а Семён-то и не дышит уже! Затоптали мы его в горячке!
Схоронили мы Семёна-то. Вся деревня на похоронах была. Даже из соседнего села бабы пришли. Слёз было - море! Столько слов тёплых было сказано: какой Семён был хороший, какой ласковый, какой безотказный - никому в любви не отказывал! Тамара Сергевна до того переживала, что пришлось скорую вызывать. Так и дежурила возле моего дома бригада медиков, фельдшера баб наших успокаивали: валерьянкой поили, нашатырь нюхать давали, из обмороков выводили.
Осталась я опять одна. Когда в себя пришла, горницу проветрила, чтоб одеколоном не воняло (а то бабы на запах со всей деревни ко мне шли), простыни от помады откипятила, галстуки пассиям муженька покойного на память раздала. Потом ремонт в доме сделала, цветы в палисаднике по новой развела, а то Семён-то покойный все пооборвал, всё бутоны в кудри себе совал. С котом опять же помирилась.
Прожила я одна ещё два годика. Отоспалась, отъелась, опять справная стала. Опять мужики возле меня крутиться стали. Но я на них внимания не обращала. Я тогда поняла, что все мужики только двух сортов бывают - пьющие и гулящие... Как же я ошибалась, дурёха этакая!
Стала я работе больше внимания уделять. Коровушек своих откормила, в коровнике порядок навела, надои повысила. Стали к нам корреспонденты разные ездить, и делегации из соседних хозяйств. Всё просили меня опытом поделиться. Опять мне стали премии давать, в область посылать, а пару раз я даже в Москву ездила, и меня в телевизоре показывали.
И всё бы было хорошо, но тут вдруг Барсик мой сдох. Лёг как-то вечером ко мне на колени, и не встал больше. Я его и гладила, и к ветеринару бегала, и лекарствами поила - ничего не помогло. К утру Барсик помер. Как же я горевала! Ревмя ревела. Всё успокоиться не могла.
Стало мне так одиноко, что хоть в петлю лезь. Домой зайдёшь - там тишина, никто не мурлыкнет, об ноги не потрётся. Загоревала я, на работе стала сутками торчать. Бурёнушек своих всё чистила, да подкармливала. И стали мои коровушки справными, как я, молочными, как я, блестящими, как я! Зачастили к нам в колхоз делегации разные, а с телевидения чуть не каждый день ездили, сюжеты об нашем коровнике снимали. В общем, суета одна.
А тут как-то корреспондент один приехал из областной газеты, Митрий Владимирович. Взял он у меня интервью, статью хорошую про меня написал. Фотографию мою на половину газетной страницы прилепил. А потом и зачастил в наш колхоз. Вертится вокруг меня, комплименты говорит. С вами, говорит, Зинаида Петровна, так хорошо и спокойно. Давайте, говорит, вместе жить. Я вас на руках носить буду, ноги мыть и воду пить.
Я, сначала-то, его прогоняла. Иди, говорю, отседа, мил человек. Семейного счастья я уже нахлебалась. Хочу для себя пожить. Мне и без мужиков хорошо и спокойно... А он мне: как же так? Вы такая молодая и красивая. Как же вы без мужской ласки-то? Ничто, говорит, так не украшает женщину, как правильно подобранный мужчина.
Я его гоню, а сама втихаря присматриваюсь. Мужик видный - высокий, красивый. Пить - не пьёт, даже в рот не берёт. По бабам не бегает, только ко мне пристаёт. И руки откуда надо растут... А тут как-то раз ко мне в коровник Верка зашла, соседка моя. Увидала Митьку, и давай перед ним хвостом вертеть. Понравился он ей очень.
А Митрий Владимирович прямо так ей и сказал: вы бы, женщина, вели бы себя поскромнее. Мне до вас никакого интереса нет. Вот Зинаида Петровна меня интересует, признаю. А вы для меня, словно пустое место...
Тут-то я и растаяла... А чё, хороший мужик. Не пьёт, по бабам не шастает, работать умеет. И квартира у него своя, и машина. Чё ещё от мужика требуется? Вот мы и сговорились с Митенькой насчёт семейной жизни.
Он сразу же в деревню нашу переехал. Подарков мне надарил! Квартиру, говорит, в городе продадим, а на вырученные деньги весной в Турцию съездим, в Анталию, отдохнём месячишко. А к лету и машину поменяем.
Ох, как я радовалась! Прямо цвела и пахла. И чтоб не спугнуть своё счастье семейное, решила свадьбу не летом играть, а осенью. Решила, так сказать, традицию нарушить. Вот, думаю, уборочная закончится, сразу же и свадебку забацаем. Я и Степаныча предупредила: гулять будем осенью, готовь мне выходные. А к весне я в отпуск пойду. За все двадцать лет, что в колхозе горбатилась, сразу отгуляю! В Анталии буду цельный месяц на солнышке нежиться.
Степаныч даже прослезился, гладя в мои сияющие глаза. Как, говорит, я рад видеть тебя счастливой, Зинаида Петровна! Но ты смотри, гулять-то гуляй, но про коровушек своих не забывай. Сама знаешь, на тебе весь колхоз держится... Ага, прям так и сказал. И отпуск дать пообещал.
И в Москву я в этот раз за платьем свадебным не поехала. Хватит, была уж я там. В нашем райцентре к тому времени приличный салон открылся. Туда-то я и направилась. А вот от Райкиной помощи отказываться не стала, пригласила подружку с собой. Кто же ещё-то мне умный совет даст?
Степаныч-то наш мужик практичный и прижимистый. Чтобы я не просто так в райцентр моталась, он мне дал кучу поручений по списку. Чтоб я, значит, накупила разных цепей, шестерёнок, сальников, уголков и прочей ерунды. Он даже машину мне колхозную выделил на цельный день, чтоб я в руках-то все эти железяки не таскала.
Сели мы с Райкой в "козла" колхозного, и попёрли в райцентр. Сначала всё по списку закупили, а уж потом в сберкассу заскочили. Я сняла с книжки всё, что там было, и мы помчались прямиком в свадебный салон.
Зашли мы в ентот салон, а там продавщица - змея подколодная. Глянула на нас с Райкой презрительно, и говорит: вы, наверное, адресом ошиблись, девушки. Здесь свадебный салон, а не райсобес.
Тут я на неё как гаркнула: а ну, говорю, зови начальство. А ежели ещё грубить будешь, сама в райсобес пойдёшь. Вернее, тебя туда носить будут. Или возить.
Начальница на шумок сама к нам вышла, и тоже так презрительно на нас посмотрела. Чего, говорит, шумите, дамы? Тут вам не амбар колхозный... А я ей и говорю: это ты чего же, лахудра щипаная, так покупателей встречаешь? Разве можно клиентам грубить?... А сама денежку ей показываю. Вот, говорю, хочу платье купить. Самое дорогое. Может, мне в другой магазин заглянуть?
Начальница-то как увидала, сколько я в их салоне хочу потратить, так даже позеленела вся. Забегала вокруг меня, закудахтала. Чуть не на коленях ползала, и всё прощения просила.
Подобрала она мне платье-то. Красивое! Я такой красоты отродясь не видала. Примерила я обнову, подошла к зеркалу - смотрит на меня из зеркала королевишна! Запаковали мне платье в красивый пакет, расплатилась я за покупку, и бегом в машину. Не дай Бог, в магазин трое в масках зайдут! И пока мы до дома добирались, я платье на груди прятала, к сердцу прижимала. Всё боялась, что отымут.
Подъехали мы к конторе, так я бегом к Степанычу. Выручай, говорю, товарищ председатель, разреши моё платье в колхозном сейфе хранить. Степаныч-то сначала покочевряжился, а когда узнал, сколько это платье стоит, вмиг сдался. На эти деньги, говорит, можно корову племенную купить.
Так и лежало моё платье в колхозном сейфе больше месяца. Я так решила: заберу его за три дня до свадьбы, за это время и погладить обновку успею, и примерить. А то мало ли что...
А за неделю до свадьбы заболела моя самая удоистая коровушка, Жданка. Закрутилась я с ней, прям на коровнике и жила. Степаныча загоняла до полусмерти: он и ветеринаров из области вызывал, и за лекарствами в Москву мотался. Из правления-то не вылазил, на телефоне висел сутками. Там же и ночевал, прямо в правлении.
Выздоровела моя Жданка, накануне свадьбы выздоровела. Мы со Степанычем померили ей температуру - нормальная. И сено жевать стала. Вздохнули мы с председателем свободно, он мне и говорит: время-то час ночи, а у тебя в десять утра роспись. Пошли домой. Тебе ещё платье из сейфа забрать надо.
Вышли мы из коровника, а над деревней зарево. Я сразу неладное почувствовала. Прибегаем в деревню, и точно - правление колхозное полыхает! Вместе с моим платьем!!! Видно, Степаныч позабыл обогреватель выключить, или чайник на плитке оставил...
Заревела я, заметалась, чуть в огонь не кинулась, обнову свою выручать. Хорошо, Степаныч удержал, а то бы так и сгорела на хрен. Набежал народ, начали люди правление тушить, пожарка подъехала. А я сижу на дороге, реву. Чё же, говорю, мне теперь делать-то? Как же жить-то мне дальше?!... Райка со Степанычем меня успокаивают - мол, придумаем чё-нибудь.
А тут ко мне Верка, соседка моя, подходит и говорит: есть у меня платье подходящее, я его только один раз надевала. К племяннице на свадьбу. Если, говорит, подойдёт оно тебе по размеру, я его тебе за треть цены уступлю.
Чё делать? Попёрлись мы к соседке моей, и Степаныч за нами увязался. Примерила я Веркино платье, а оно мне не подходит: в груди узко, в талии широко, а длина - ни туда, ни сюда. Верка-то баба ровная, ни груди у неё нет, ни талии, и рост - метр с кепкой.
Я снова в слёзы. Райка говорит: не реви, я тебе его подгоню. Не в первой! А ты, Верка, давай цену уменьшай... Куда ж Верке деваться-то? Цену снизила. Райка - она же умная баба, с ней не поспоришь.
Опять выручила меня подруженька. Всю ночь с моим платьем провозилась: в груди расставила, в талии собрала, а на подол кружева нашила от моего второго подвенечного платья. Получилось очень даже ничего! Вот и пошла я третий раз замуж в платье с чужого плеча.
Митенька-то у меня хороший мужик был. Не пил совсем, и по бабам не гулял. Хворал он только. Уж так-то сильно хворал! Его на свадьбе нашей просквозило, вот он и слёг.
Мы свадьбу-то гуляли в колхозной столовой. А день холодный был, пасмурный. После третьей стопочки всем жарко стало, вот гости и попросили окна открыть. Митеньку сразу и продуло на сквозняке. Слёг он на следующий день.
Я уж его и по врачам водила, и в санатории устраивала, и по знахаркам таскала - ничего не помогало. Всё лежит да стонет. Все деньги, что за квартиру выручили, на лечение ушли. И машину пришлось продать. Да всё бестолку. Мужик мой ещё сильнее хворать стал. Спрашиваю его: где болит? А он: везде болит, а где точно - сказать не могу.
Через год он ходить перестал, всё сиднем на кровати сидел. А через два и сидеть уже не мог, лежал круглые сутки бревном. Всё поесть просил. Дай, говорит, Зинок, что-нибудь покушать. Хоть хлебушка кусочек... с колбаской. Или кисленького чего, например, апельсинчика... или ананасика... Или борща запросит с чесночком да со сметанкой...
Так и жили. Я с работы прибегу, Митеньку в корыте отмою, памперс ему поменяю, напою-накормлю, пульт от телевизора ему в руку суну, и опять на работу бегу. А по ночам простыни обгаженные кипячу. А Митенька подремлет чуток, и опять есть али пить просит. Разнесло его от сытной кормёжки да от лежачей жизни. Полтора центнера весить стал.
Я его пока тягала от корыта, и обратно, такие мышцы накачала - ого-го! Как у этого... как его?... а, у Шварценегра... Как начну, бывало, фляги с молоком в тележку тракторную кидать, так мужики сразу разбегаются. А ежели какой чуток зазевается, так вместе с флягой в тележку летит. А я кидаю фляги, а сама думаю: вот повстречался бы мне сейчас на жизненном пути первый мой муженёк, Колька, так не я бы за трубой жила, а он...
Вот так-то и прожили мы с Митенькой семь годков. А тут меня в область послали, на совещание. На три дня. Я мужу пожрать побольше наготовила, памперс ему поменяла, и со спокойной душой в город укатила.
Возвращаюсь, а дома тишина. Я сразу недоброе почувствовала... А Митька-то без моего присмотра за день трёхсуточный паёк уплёл, и оголодал видать. Сполз он кое-как с кровати, и на кухню по-пластунски отправился. Добрался до холодильника, нащупал там палку колбасы и вцепился в неё зубами, как бульдог в чужую задницу. И так жадно он жрал, так торопился уничтожить продукт, что подавился. Прямо с колбасятиной во рту и помер, сердешный...
Схоронили мы Митеньку-то. Степаныч пригнал из города кран, мы гроб на тракторную тележку погрузили, и к кладбищу пошли. Вчетвером: я, Райка, Степаныч и Верка. А больше Митрия Владимировича никто и не знал. Он же все семь лет дома пролежал, на улицу носа не показывал.
Осталась я в третий раз одна. Когда в себя немного пришла, простыни засранные повыкинула, горницу проветрила, по традиции ремонт сделала. Купила телевизор новый, эту... как её? а-а-а, плазьму... Мебель поменяла, окошки пластиковые вставила, крышу перекрыла... Кровать себе новую купила - закачаешься! Два метра шириной!
А когда с домом закончила, не стала котов заводить, сразу на работу побежала. Коровушек своих обихаживать. И так у меня хорошо дело пошло, что корреспонденты и делегации разные из колхоза нашего не вылазили. Пришлось Степанычу гостиницу построить для размещения гостей, и кафе открыть для их же кормёжки.
Промоталась я одна пять лет. Мужиков за километр обходила. Чё мне ещё-то от жизни семейной ждать?... Со временем меня Степаныч бригадиром назначил над всеми пятью коровниками. Я с душой за дело принялась. Коровушек обиходила, коровники отремонтировала, комнату отдыха для доярок и скотников оборудовала, в правлении колхоза выпросила здание бывшей столовой, отремонтировала и устроила в ней красный уголок для животноводов.
Стали в наш красный уголок артисты ездить из области, и даже из Москвы. Степаныч в министерство смотался, выбил там финансирование на строительство дороги. И вскорости протянули в нашу деревню асфальтированную трассу, а дорожники заодно и улицы у нас заасфальтировали. В общем, зажили как люди.
А когда мне пятьдесят стукнуло, Степаныч мне подарок приготовил. Собрал он всех колхозников в Красном уголке, в честь меня был дан концерт. Много мне слов хороших наговорили, хвалили. Уж как мне приятно было! А в самом конце собрания Степаныч мне подарок преподнёс от всего колхоза. Машину мне колхоз подарил за трудовые достижения, "Ладу-Калину"! Новёхонькую!!! А Степаныч в мою честь речь большую произнёс, всё хвалил меня, другим в пример ставил. Вот, говорит, будешь ты, Зинаида Петровна, до коровника и обратно на машине гонять. А вот этот лотерейный билет, говорит, я тебе от себя дарю. От чистого сердца! Надеюсь, говорит, он будет выигрышным.
Пришлось мне под старость лет на права идти учиться. Я про билет-то и забыла совсем. А тут как-то на почту пошла, и билет прихватила. Попросила заведующую проверить, нет ли выигрыша. Ведь билет от чистого сердца был подарен. Хоть тыщёнка-то несчастная должна выиграться?!
Посмотрела Валька в компьютере, и глазам своим не поверила. Выиграл билет-то! Пять милльёнов!!! Я к Степанычу: смотри, говорю, я теперь миллионерша! Степаныч аж прослезился. То ли от радости за меня, то ли от досады...
Стала я планы на жизнь строить. Вот, думаю, миллион потрачу на строительство второго этажа. Ещё на миллион съезжу в енту проклятую Анталию, и Райку с собой возьму (она тоже к тому времени овдовела). Миллион племяннице подарю, они с мужем давно на квартиру копят. На остальные два миллиона я ещё планов не придумала...
А тут поселился в нашей деревне дачник один, и друга с собой приволок, Эдуарда Сергеевича. Искусствовед он, друг-то ентот. Всё ходил по деревне, достопримечательности высматривал. А потом и меня высмотрел.
Стал он крутиться возле моего дома. Сначала цветам моим комлименты делал: какие, говорит, Зинаида Петровна, цветы у вас красивые! Я таких даже в ботаническом саду не видел... Потом дом мой стал нахваливать - мол, не дом, а картинка! А потом и до меня очередь дошла.
Стал Эдуард Сергеевич мне комплименты отбрасывать. Какая вы, говорит, Зинаида Петровна, обворожительная женщина! В вас сразу породу видно. Вы, говорит, случайно не находитесь в родстве с английской королевой? Я смеюсь: какая же я королева? Я - простая доярка... А он мне: не всякая королева может дояркой стать. А такая доярка, как вы, запросто может королевством управлять!
Крутился он, крутился возле меня, проходу не давал. Я уж и гнала его, и стыдила: я же, говорю, старше вас на двадцать лет! Я вам в матери гожусь! А он мне: разве, говорит, такая ерунда может помешать счастью человеческому?! Я, говорит, такую, как вы, всю жизнь искал...
А сам мне то букет роз на подоконник положит, то возле коровника надпись из цветов оставит "Я тебя люблю!", то ночью серенаду под моим окошком выводит... А я лежу на своей широченной кровати, а сама думаю: зачем мне эдакий траходром, если его разделить не с кем? И такая тоска на сердце, что хоть волком вой!
Через некоторое время Эдуард Сергеевич мне перстень подарил, старинный, с камушком красивым. Вот, говорит, Зинаида Петровна, вам в знак моей любви. Примерьте, не бойтесь... Я сначала отказывалась - мол, с какой стати? Я вам никаких обещаний не давала... А он: да вы просто примерьте, без всяких посулов. Натянула я перстенёк на палец, а назад-то он не слазит! Руки мои от дойки заскорузли, суставы разнесло. А Эдуард Сергеевич говорит, что это к лучшему. Этот перстенёк ему бабка вроде как в наследство оставила, чтобы он подарил его своей избраннице. Вот, говорит, от судьбы не уйдёшь, вы - моя избранница!
Я, сначала-то, подвох почуяла, смоталась с перстеньком в райцентр, к ювелиру. Тот внимательно перстень оглядел и говорит: если вы пожелаете прямо сейчас продать эту вещь, я вам сразу двести тыщ за неё дам. А я - нет, это подарок!
Снова растаяло моё сердце. Чё, думаю, я теряю? Возьму Эдика к себе жить, ведь для этого совсем не обязательно свадьбу играть. И ежели он окажется пьющим, гулящим, или больным прикинется, я его сразу за порог выставлю. Силушка-то у меня теперь есть, злости тоже накопилось предостаточно.
Взяла я Эдика к себе. Зажили мы, словно молодожёны в медовый месяц. Я утром проснусь - а он уж мне кофе приготовил, и яичницы нажарил. Волокёт поднос в постель, сам улыбается. И всё мне: королева ты моя, солнышко ясное, люблю, люблю, люблю!!! Мне на дойку пора, а Эдик всё меня не отпускает. Прокувыркаемся мы с ним в широченной кровати часа полтора, так я бегом на работу. А он меня на руки подхватит, и до машины волокёт! Вот так-то вот...
Бабы надо мной смеются, а сами втихаря завидуют. Особенно Верка. Глядите, говорит, молодая невеста! Пять волос ещё не поседели! А сама мрачнее тучи...
Прожили мы с Эдиком четыре месяца в мире, согласии и любви, счастьем своим захлёбывались. Он мне и говорит: что же это мы, как басурмане, во грехе живём? Нельзя так, я ведь человек верующий. Давай повенчаемся, чтоб пред Богом и людьми стать мужем и женой. По-настоящему. И дарит мне колье с изумрудами. Красивое!
Я без всяких ювелиров и оценщиков поняла, что вещь ценная и безумно дорогая. А он мне еще сережки подает золотые, с бриллиантами, а сам целует меня и гладит. Летом, говорит, поедем с тобой в Париж, накуплю я тебе вещей приличных. А потом в Лондон махнём, на премьеру там какую-то... И по миру он меня повозить обещался, чтоб я, значит, разных красот природных нагляделась и морскими пейзажами полюбовалась. Я и растаяла совсем. И согласие своё дала...
Подали мы в ЗАГС заявление, и стали планы на жизнь строить. Эдик подумал-подумал, и предложил открыть в нашем колхозе завод по переработке молока. Чтоб, значит, всё сырьё на месте перерабатывать, и в район молоковозку-то не гонять. Я, говорит, выделяю под это дело двадцать миллионов, остальные у спонсоров выбьем. Я говорю: зачем же спонсоры? Я сама миллионерша!
Сняла я со сберкнижки пять миллионов, что в лотерею выиграла, ещё десять в кредит взяла, ещё пять по родне и соседям насобирала. Вот, говорю, твои двадцать, и мои двадцать! Эдик сразу за дело взялся. Пригнал из города четверых мужиков, они что-то на пустыре разметили, лентой огородили. А я со спокойной душой принялась будущую свадьбу устраивать. И о платье подумала.
Решила я, что для такого мужчины, как Эдуард Сергеевич, надо что-то особенное придумать. Он ведь в высших кругах обращается. Значит, и платье мне надо не в магазине покупать, а шить у модного модельера. У Юдашкина, например. Вот и махнула я к Валентину в Москву. И Райку с собой прихватила.
Приехали мы в столицу, на такси добрались до офиса. А Юдашкина-то там и нет! Я запаниковала. Как же так, говорю? Он мне позарез нужен! В общем, шум подняла, всех на уши поставила.
Вышла на шум бабёнка миниатюрная, и говорит мне: я - главная помощница Валентина. Что вам нужно? Чем я могу вам помочь? Не посмотрела на меня презрительно, ни одного слова обидного не сказала. Сразу видно - воспитанная дама. У меня аж от сердца отлегло. Платье, говорю, мне нужно. Свадебное. Такое, чтоб у всех в колхозе глаза из орбит повылазили... А она - сделаем! Проходите на примерку...
Обмерили меня всю, материю подобрали красивую, с фасоном определились. Села дамочка на стульчик, на машинке счётной пощёлкала, и выдала мне цифру - обойдётся это платье вам, говорит, в пятьсот тысяч. Ни хрена себе, думаю, ну и цены тут а вас!
А сама - ой, у меня только сто с собой есть! Чё делать? А дамочка мне: я вижу у вас на пальце перстень красивый и дорогой. Пойдите, говорит, в ломбард - он у нас напротив офиса нашего, колечко в залог сдайте, вам недостающую сумму и выдадут. А когда на примерку приедете, тогда свой перстенёк и выкупите.
Как же я, говорю, перстень в залог оставлю, если он с пальца не слазит? А дамочка мне: не волнуйтесь, там такие спецы, что вы и не заметите, как вас от кольца вашего освободят!
Пошла я в ломбард. Думаю, двести тыщ я за перстень выручу, где остальные-то взять? Райка говорит: есть у меня тут куча родственников, насобираем мы тебе недостающую сумму. Не боись!
Зашла я в ломбард, показала старичку в окошечке перстенёк свой. У того аж глаза загорелись! Взялся он за перстень, потянул тихонечко на себя - он и снялся. Я даже моргнуть не успела! Старичок засуетился, вскочил с места и велел мне подождать немного. И помчался с моим перстнем куда-то в подсобку. Да так резво!
Мы с Райкой за столик уселись, и стали ждать. Долго сидели, задремали даже. А тут вдруг в ломбард двое полицейских заходят, и сразу ко мне. Вы, спрашивают, Печкина Зинаида Петровна? Я говорю - да, это я. А они: пройдёмте в отделение!
Привезли нас с Райкой в отделение, стали меня там пытать: где это я такой дорогой перстень взяла? Я говорю, жених мне подарил, Эдик. Они: что за Эдик такой? Опишите... Я говорю: рост метр восемьдесят, глаза голубые, волосы тёмные, над левой бровью родинка... А они мне несколько фотографий под нос суют. Мол, нет ли вашего Эдика на этих фотографиях?
Я просмотрела все фотки, и говорю: вот же он! Покровский Эдуард Сергеевич, искусствовед. А они мне: это - вор-рецидивист, уголовник и брачный аферист Тараканов Иван Ферапонтович, по кличке Князь. Втирается в доверие к дамочкам пенсионного возраста и обдирает их, как липку! И перстенёк этот он украл у своей очередной жертвы. И стоит этот перстень почти десять миллионов! Вы, спрашивают, деньги ему давали?
Я говорю - да, давала. Пять миллионов выигрышу, пять заняла, да десять в кредит взяла. А они: а где этот Эдик-Иван сейчас может быть? Я говорю - у меня, дома. Где ж ему ещё быть? Или на пустыре, работами строительными руководит.
Посадили нас полицейские в машину, и помчались мы с мигалками в нашу деревню. За три часа долетели, словно на крыльях! Зашли мы в мой дом, а там... Пусто в моей горнице, только посередке кровать моя широченная стоит - видать, в дверь не прошла. А на кровати записка: прости, моя королева, но в силу сложившихся обстоятельств я должен тебя покинуть. Не поминай лихом. А внизу сердечко нарисовано...
Кинулась я в гараж - а там пусто! И машину угнал, мерзавец! Села я прямо на землю, зарыдала. А полицейские меня успокаивают: вы, говорят, гражданочка, ещё легко отделались, у вас дом остался. А некоторые дамочки и этого лишились, скитаются теперь по съёмным углам...
Через полгода я с долгами расплатилась, опять же колхоз мне помог материально. Только кредит на мне остался висеть. Лет пять-семь каждый месяц по половине зарплаты придётся выкладывать. Стала я потихоньку мебель прикупать, и посуду кухонную. Ведь этот Тараканов даже люстры от потолка поотдирал, и все кубки мои и медали забрал, и даже вещи повывез. Хорошо, что в деревне люди сердобольные, не оставили голышом.
А по зиме пришла мне повестка в суд. Поймали этого Эдика-Ивана. На машине моей погорел. Номера перебил, и катался на ней, как на своей. По машине-то его и вычислили. Вот и поехала я в область, на суд. И все Эдиковы пассии тоже на заседание явились.
Набралось нас таких вот пострадавших дамочек семнадцать человек. У кого-то Эдик квартиру и дачу оттяпал, у кого-то украшения, у кого-то бизнес или сбережения, а кого-то, как меня, на кредиты и долги посадил. Дамочки все солидные, в шубках норковых, да в манто. Галдят, возмущаются, требуют возместить ущерб. А Эдик сидит в клетке, нагло улыбается, а у самого желваки на скулах ходуном ходят. Боится, значит... И так жалко мне его стало, прям до боли в сердце!
А тут подошла моя очередь показания давать. Вышла я к трибуне, вздохнула, и говорю: не имею я к этому человеку никаких претензий. Прощаю ему всё! Я даже ему благодарна за всё, что он для меня делал... Тут в зале все зашумели, загалдели, завозмущались. Но меня ж перекричать нереально. Я ж тридцать с лишним лет коровушками командую!
Как же мне, говорю, не быть благодарной?! Я ж только с этим человеком и узнала, какая она бывает, любовь-то настоящая! Хоть и была замужем целых три раза. Только первый мой муж, Колька-то, меня всё больше кулаками любил, о переносицу мою их чесал. А у Семёна до меня руки не доходили, вернее, не руки, а другие органы. А про Митьку и говорить нечего. Тот только лежал да жрал!
А Эдик... Он ведь не ленился и завтрак мне готовить, и розы дарить, и на руках меня носить. А во мне почти восемьдесят килов! А он - таскал, и при этом слова приятные говорил! И серенады пел.
Я, говорю, только об одном жалею. Зачем я так быстро сдалась. Надо было его ещё полгодика поманежить. Тогда бы мне этого года любви на всю оставшуюся жизнь хватило. Вот так-то вот...
Когда я закончила, в зале стояла тишина. Слышались только всхлипы и вздохи. А судья так и вовсе почти в голос ревела, тушь по лицу платочком размазывала. А потом начала приговор читать. Но я слушать не стала, ушла. Мне же на вечернюю дойку надо было поспеть...
Сейчас я опять одна живу. С долгами расплатилась, кредиты плачу исправно. Меблишку потихоньку прикупаю, в прошлом месяце люстру новую повесила. И машину мне вернули, и кубки мои, что я в соревнованиях выигрывала. В общем, жизнь наладилась.
А по весне наш Степаныч на пенсию ушёл. Ему ведь семьдесят пять годков стукнуло. Собрал он всех колхозников в Красном уголке, попрощался, и на должность нового председателя предложил мою кандидатуру. Я хотела отвертеться, но колхозники поддержали это предложение единогласно. Ты, говорят, Зинаида Петровна, много лет правой рукой Степаныча была. Кому, как не тебе, доверить бразды правления?!
Так что я теперь дама при должности, всем хозяйством руковожу. Привела себя в порядок, причёсочку поменяла, маникюр навела, и всё такое. И опять по новой началось...
Первым ко мне Степаныч припёрся. Ты, говорит, Зинаида Петровна, женщина свободная. Я тоже свободен и одинок. Давай вместе жить... А я подумала-подумала, и отставку ему дала. Он, конечно, мужик положительный, и серьёзный, но уж больно прижимистый и экономный. Он ведь, бывало, жену свою покойную во всём учитывал: сколько картошек в обед сварила, сколько сосисок в магазине купила, за каждую копейку отчёта требовал. А уж когда с билетом-то лотерейным лоханулся, так и вовсе с катушек слетел. Стал за каждой курицей считать, сколько та зёрен склевала! Оно мне надо, под старость лет каждый кусок к обеду у мужа выпрашивать?!
Потом мужик из соседнего села пришёл. Тоже положительный, и хозяйство у него справное. Только уж больно гонору в нём много, выше себя никого не видит. Так и сказал: как только сойдёмся, сразу с работы уйдёшь. Потому что в доме только один хозяин должен быть! Вот так-то - ещё ни о чём не договорились, а он уж условия ставит. Прогнала я его...
Через недельку ещё один нарисовался. Начальничек районный, мы с ним на совещаниях несколько раз пересекались. Не успел порог переступить, так сразу ныть начал: тошно ему, и одиноко, некому рубашку погладить, и ботинки почистить. Этого я сразу вышвырнула. Легонько так локотком под ребро толкнула, так он, сердешный, до самой калитки кубарем катился. А я ему вслед: катись-катись отседа, мил человек. Тебе не жена нужна, а служанка бесплатная!
А тут ещё Эдик из тюрьмы писать начал. Дали ему восемь лет, хотя светило до пятнадцати. Но некоторые дамочки после моей речи на суде от своих претензий отказались, и этому Тараканову срок скостили почти наполовину.
Вот он и пишет мне чуть не каждую неделю. Уж такие письма написывает, словно романы! Всё прощения просит, да в любви признаётся. Только с тобой, пишет, я познал, что такое счастье и покой. И ежели ты согласишься меня обождать, то я после отсидки к тебе вернусь, и все страдания твои любовью возмещу!
Я ему отвечать не стала, а вот посылку собрала: носочки там, фрукты разные, сладости. Так он мне эту посылку назад прислал! Написал, что посылки ему шлют другие дуры, а от меня он просит подать ему надежду на прощение. Хотя бы одну надежду! А то в северных краях без надежды никак...
А я вот думаю: чё ему ещё-то от меня надо? У меня ж ничего за душой не осталось, одни долги. Может, и вправду любит? Или от нечего делать насмехается? Ну, не знаю, не знаю...
А на днях ещё один мужичок приходил. Наш он, деревенский. Овдовел в позапрошлом году. Хороший мужик, надёжный, сроду в жизни вина не пил, и по бабам не шлялся. И домик у него крепкий, да ухоженный. И хозяйство налаженное. Я его прогонять сразу не стала, обещала подумать. Мужичок-то он положительный, только серенький да невзрачный. А я - баба видная. А ну как ревновать начнёт? То-то...
Ох, скорее бы уж Райка от дочери из города возвращалась. Может, подскажет мне что? Райка-то она у нас баба умная...
Всем добра и здоровья! Берегите себя и своих близких, соблюдайте режим самоизоляции. Читайте, комментируйте, ставьте лайки, подписывайтесь. Буду очень благодарна!