Каждый день автобус номер четыре проезжает мимо остановки по промерзшей насквозь серой земле, тарахтя колесами, немного подпрыгивая на покатых камешках дороги и звеня подвесками. Он проезжает ровно в восемь часов утра, и возвращается по тому же маршруту ровно в восемь часов вечера. Каждый раз я захожу в него и сажусь на одно и то же место, на протяжении уже семи месяцев, и каждый раз встречаюсь глазами с ней.
Она грустная, это первое, что бросается в глаза спросонья. Губы ее, пухлые и ярко накрашенные красным полу-прозрачным тинтом, сверху покрытым блестящим блеском, крепко сжаты, а огромные голубые глаза не сияют и не светят изнутри. Она то и дело поднимает длинные черные ресницы, поворачивая голову к окну, и медленно, устало их опускает, будто на своих веках несет тяжесть всего этого мира.
Кожа у нее бледная, что, вообще-то, не странно для нашего времени года, но она все равно очень сильно выделяется на фоне яркого красного вельветового пальто, которое она иногда осторожно притягивает ближе к шее за воротник, стараясь согреться.
В окно она смотрит так внимательно, так неотрывно, что даже не замечает, как рядом с ней меняются пассажиры и как на свое законное место опускаюсь я. Будь я на ее месте, дня бы через три напрягся от такого пристального надзора, но я всего лишь сижу напротив нее и пытаюсь дочитать книгу, которую беру с собой на протяжении нескольких недель. Один и тот же лист шелестит у меня под пальцами уже тринадцатый день, иногда царапая тонким острым краем подушечку пальца. Пять царапин, наслаивающихся друг на друга, и оставшихся после прошлых поездок, неприятно тянут и саднят. Замечала ли она когда-нибудь эти царапины, мою книгу и меня вообще? Замечала ли она хоть что-нибудь, происходящее вокруг нее?
У нее на левой руке золотой браслет, сделанный в виде тонкой веточки, оплетающей ее запястье, а на правой руке, ближе к безымянному, пластырь, из под которого выглядывают рваные края царапины, видимо, оставленной котом. Меня в невнимательности обвинить нельзя: я вижу и ранку под укрытием рукавов, и родинки на шее, собирающиеся в маленький треугольник, и покусанность ее губ, даже под яркой краской.
Она изредко поправляет золотистые локоны, заправляя их за ушко, прикладывает к щеке ладонь, потирает скулы. Автобус подскакивает на одном из больших камней, и все негромко ахают, поднимая внутри небольшой гам. Она приоткрывает маленький ротик, безмолвно вздыхает, будто рыбка в воде, и мельком поглядывает на меня, отчего по телу проходит волна электричества. Мы очень редко пересекаемся взглядами, и очень редко пересекаемся вообще. Только утром. Только в автобусе. Только раз в день.
Она выходит на остановке в серый туман, который будет держаться таким же дымным и непроходимым еще пару часов. Всегда одна и та же остановка, всегда один и тот же туман. Ее красное пальто ярким фонариком мелькает в угрюмости дня, оставаясь у меня в глазах огоньком.
Сегодня с самого начала дня мне хотелось, чтобы он был не таким, как всегда. Как только я открыл глаза, я понял, что мне хотелось бы изменить и измениться именно сегодня. Я протер веки, протер синие мешки под глазами, протер отекшие после сна щеки, и решил, что именно сегодня все изменится, именно сегодня я почувствую себя по-настоящему живым.
Я вышел на остановке, прямо за ней, поправляя чуть спавшую лямку рюкзака и глядя ей в спину. Вокруг плыла серость, холод и мерзотная слякоть, но это не останавливало ее, и она медленно двинулась вперед, глядя себе под ноги. Я последовал за ней.
Она остановилась через пару шагов, запирая прямо под старой резной аркой, которой значился вход на местное кладбище. Жутко, учитывая то, что я шел за ней, совершенно незнакомый и молчаливый наблюдатель.
- Просто познакомиться хотел. - Я замер, нервозно теребя ключи в кармане куртки. Стало еще холоднее, и ветер подул неприятный, пронизывающий, прямо из черных ворот кладбища. Что-то засвистело и тихо завыло в стороне от нас. Хотел бы я сказать, чтобы она не боялась, что я защищу нас обоих, но увы, этот гул на секунду напугал даже меня. - Все нормально?
- Нет. - Голос у нее тихий и хриплый, будто немного простуженный. Она неловко поворачивается ко мне, сжимая одну ладонь другой у груди, и смотрит своими большими, удивленными глазами. На дороге рядом с нами мелькают чужие яркие фары, слепя мне глаза.
- Все нормально. - Утверждаю я, чуть кивая своим же словам. Автобус, на котором мы приехали, не двигается с места, а окна там чернеют, как дыры в космосе, будто вместо них там всегда и было только зияющее ничего.
- Ты не должен меня видеть. - Девушка устало качается, переступая с ноги на ногу и все так же испуганно на меня смотрит. Начинает пахнуть гарью, ветер подхватывает пепел и несет его со стороны дороги к нам, все вокруг из серости превращается в угольную черноту. В стороне что-то воет.
Автобус на дороге скрипит, кряхтит и проседает. Колеса плавятся, растекаясь некрасивой резиновой лужей по асфальту, а из под капота вырываются языки пламени, которое от ветра разгорается все сильнее. Мимо несутся машины, начинается снег, огромными хлопьями падая на золотистые кудри. Не тает, даже от ее дыхания, потому что тепла нет ни градуса.
- Все нормально. - Повторяю я, и даже почти начинаю в это верить.
В это утро я решил точно и наверняка поменять свою жизнь. Со мной такое редко случается, обычно я просто плыву по течению, делаю все, что от меня потребуется, и ничего больше. Этот день должен был стать другим.
Она протягивает маленькую ручку, хватаясь за мою ладонь, пытаясь согреться, но это все оказывается просто бесполезным, потому что я такой же ледяной, как и она. Автобус сзади нас грохочет и начинает шататься, вибрировать и ходить ходуном. Окна уже не черные, все внутри, да и снаружи, залито красновато-оранжевыми танцующими языками.
- Я тоже мертвый. - Она начинает плакать, падая головой на мою грудь и сильно сжимая меня пальцами. Я никогда не чувствовал ее тепла, но уверен, что она была бы в тысячу раз горячее, чем автобус, на котором мы слетели с дороги год назад.
Автобус взрывается, делясь на тысячи осколков, обломков, кусков, превращаясь в почерневшую развалину, раскиданную по проезжей части и обочине, дымящуюся и неприятно тлеющую. Звук этот эхом наслаивается в голове на плачь, на вой, на шелест падающего снега и мое тихое дыхание. И среди всей этой каши происходящего я так и не слышу ее имени.
