Машка, сидя в кукурузнике, пыталась разобраться в себе. Вернее, сейчас она совершенно точно поняла – что ничего не понимает. Это щемящее чувство незавершённости, недоговоренности, прерванности ее любви страшно мучило, но, одновременно и спасало. Она точно знала – если только Семен ее позовет – она бросит все, она разрушит все, что создавала с таким трудом и ее ничего не остановит. И, какое счастье, что он ее - не звал!
Глядя на его профиль, она с жадностью разглядывала черты уже стареющего полноватого мужчины и сходила с ума. А ведь вроде все, отпустило. Целая пропасть холодного «ума», который она в себе взрастила, и тщательно продолжала культивировать уже было разделила ее и Семена, развела, сделала совсем чужими и ненужными друг другу.
Так она думала еще в Московском аэропорту, считая баулы, помогая сдавать все в багаж, садясь в самолет и тупо сидя в кресле перед мутным иллюминатором. Так она еще чувствовала в Архангельской гостинице, когда наотрез отказалась идти в номер директора – пить за начало экспедиции. Спасаясь от себя она избегала общения, закрылась в номере и просто легла спать. А вот сейчас, стоило только сесть в кукурузник – пропасть стала стягиваться медленно и угрожающе, как в фильме ужасов, края тянулись навстречу друг другу и вот уже – осталась лишь мало заметный, узкий, ледяной проем.
Машка чувствовала, что примерно тоже ощущает и Зам. По его профилю – нервному, беспокойному, по вздрагивающему веку и слегка раздувающимся крыльям носа, было заметно – он психует. И сдерживается, изо всех сил сдерживается, чтобы не повернуться, не посмотреть, не втянуться снова в этот омут их дурной любви - нелюбви.
- Ты бы завязала с этим, Машк. Добром не кончится, вот честно тебе говорю. Он ведь легко переключается, а ты девка сумасшедшая, дел наворотишь – не разгребешь.
Машка уже даже не противилась Ольгиной проницательности. Это было абсолютно бессмысленно, та видела все, как на рентгене.
- А что мне делать, Оль. Он, как рана болит внутри меня, ничего сделать не могу.
- А может и правда? Маш, ты возьми и рухни в этот омут. Затянет – судьба, выплывешь – тоже судьба. А то так и будешь маяться, вон, глаза одни торчат, даже глазницы, как на скелетине. Сделай. Упадешь и поднимешься. Успокоишься.
- Я-то, может и сделала бы. А вот он, похоже, так не думает. Даже не смотрит.
- Ну, не знаю, дорогая. Чтоб двадцатисемилетняя тетка - старого пня, который от нее еле дышит, да не совратила? Не бывает такого. Не встречала я таких случаев аномальных. Просто ты трусишь.
- Может и трушу. Да и есть чего.
Машка больше говорить не захотела, отвернулась к окну, прикрыла глаза. Сегодня кукурузник летел, на удивление, ровно, без ям, и народ расслабился, убрал приготовленные для беды пакетики, задремал. Было свежо, ровно работал мотор самолета и внизу, далеко-далеко, в плотном, кое-где вдруг рассеивающемся тумане плыла весенняя тундра.
Когда самолет, наконец приземлился, Машка выпрыгнула одна из первых, только дождавшись разрешительного кивка смурного техника. То, что она увидела – ослепило ее. Тундра была совершенно не похожа на ту, зимнюю, которую она запомнила. Звенящие краски – ярко-зеленая снизу, ярко-голубая сверху и посередине – ярко-свинцовая (если бывает такая) от широкой ленты реки и суровых остовов высоких северных изб. С высокого холма аэродрома даль казалась бесконечной, и там, где-то очень далеко виднелись крошечные кубики зданий их цеха и зеркалом светился на солнце стальной параллелепипед финского холодильника.
Когда Машка, наконец, оторвалась от потусторонней картины и обернулась, то увидела не меньший импрессионизм – огромная фигура директора в белоснежном, щегольском московском пальто неслась к маленькому ящичку деревянного туалета. Полы развевались (скорость была немаленькая), взгляд был растерян и целеустремлен. Миг – и шикарный господин с силой треснул щелястой, рассохшейся дверью, и казалось, было слышно, как он облегченно вздохнул.
Машке стало смешно и легко, страх перед любвеобильным кавказцем растаял как дым.
- Так спадает с людей спесь. И всего -то надо – лишка пива, несвежий пирожок и легкая тряска. Глянь – и он простой смертный, как мы.
Машка могла бы и не поворачиваться, даже если бы Петр изменил голос – было бы ясно, это ляпнуть мог только он. Так и было - чуть подавшись назад небольшим, крепким телом, мастер с усмешкой смотрел вслед убегающему директору и сигаретка, чуть пожеванная, свисала из угла цинично искривленных узких губ. Рядом улыбалась румяная Ольга. Машка уже знала - у нее с Петром долгий, безрезультатный, скучный роман, который устраивал и того и другого и ничего не требовал взамен.
Семен Исаакович стоял чуть поодаль. Он внимательно следил за разгрузкой их скарба, периодически сосредоточенно тер сморщенный лоб и выглядел очень озабоченным. В сторону Машки он не посмотрел ни разу…
… Заселились Машка с Ольгой в тот же номер. Вместе с ними расположились другие экспедиционные дамы - Елена – химик из Тамариного подразделения, Светлана – лаборантка, обученная тонкостям ферментативного переваривания белковых основ и Нинка - лаборант-мойщик. Теплый май совершенно изменил настроение в их гостинице, даже стало казаться, что в ней сделали ремонт – настолько ясными и светлыми стали комнаты и коридоры, вроде тот пронзительный цвет травы и неба проникал сквозь стены.
Ночью Машка не могла уснуть. Сквозь тонкие занавески лила молочные реки белая ночь. Она, одновременно, внушала и чувство тревоги и странное расслабленное наслаждение, причем так, что даже ныло сердце. Не в силах справиться с этой острой и сладкой болью, Машка встала, накинула плащ и вышла на улицу.
Ночь, действительно, лежала туманно - полупрозрачным покрывалом на улицах села. Легкие облака над самой рекой, вдруг, прямо на Машкиных глазах взорвались розовым пламенем, и подожгли воду теплым светом. Лужок перед крыльцом, который еще днем казался изумрудным, стал фиолетово-дымным и только белые искры каких-то неизвестных цветов с пушистыми головками тонкими штрихами разрывали эту травяную синеватую гладь. И, посреди всего этого великолепия шла белая лошадь. Она плыла, еле перебирая копытами в низком туманном облаке – то ли сон, то ли явь…
У Машки окончательно захолонуло в сердце, она плотно затянула косынку, как будто стараясь защитить мозги от взрыва этой ненормальной действительностью и хотела было вернуться в гостиницу, но увидела на бревнах, сваленных неподалеку одинокую мужскую фигуру.
Когда она подошла, вернее подкралась на цыпочках, стараясь не произвести ни звука, Семен, не оборачиваясь, хрипло сказал
- Маша, не уходите. Присядьте со мной на минуточку. Я чувствую, что это вы. Я знал, что вы придете. Я вас ждал…
Продолжение
Оглавление повести "И коей мерой меряете" со ссылками на главы
Список прозы со ссылками на главы здесь