Почему вымерли неандертальцы? Оттого что оледенение Европы кончилось? Мамонты исчезли, главная еда неандертальцев? Или сжили их со света более умные кроманьонцы? — Если суммировать, можно подумать, что подвела неандертальцев излишняя специализация — мясная пища.
Следующая специализация в Европе явилась на фоне изобретённого ариями сельского хозяйства.
«Есть остроумное определение Фернана Броделя, где проходит граница между Европой и не-Европой: по нулевой изотерме января. Потому что западнее — теплее, и там один режим работы, крестьянский в первую очередь, круглогодичный. А восточнее — холодно — там на печи приходится лежать всю зиму и лапти плести».
(Кантор. https://lib.rmvoz.ru/bigzal/why-Russia-is-Russia/nulevaya-izoterma-yanvarya)
Западнее — Западная Европа, восточнее — Россия.
«В западных (и всех других) странах крестьянин (а крестьянство везде — базовый элемент, из которого вырастает цивилизация) имеет возможность работать в поле с ранней весны до поздней осени, что выработало в нём привычку к равномерно распределенному систематическому труду. При этом ровный климат обеспечивает достаточно высокую уверенность в результатах труда. В России испокон века реальная работа в поле начинается в мае, а в августе-сентябре урожай должен быть убран, т.е. работа имеет ярко выраженный авральный характер с максимальным сосредоточением сил на период «битвы за урожай». При этом резкие погодные колебания ежегодно подвергают конечный результат труда значительным рискам: град, засуха, заморозки… Это накладывает свой отпечаток на народный характер, отличающийся, с одной стороны, высокой выносливостью и терпением, а с другой — мощной взрывной энергией».
(Там же)
Немецкие дети голову имеют, а у русских она есть. — На Западе менталитет имущественный, а в России — бытийный.
Удирая на север от степняков, славяне, будущие русские, поглотили жившие там финские племена и от них приобрели бытийный характер упомянутого глагола.
Общая бедность-богатство тоже отдалённо связана с нулевой изотермой января. И задержка феодализма — тоже. Ибо до индивидуального богатства (и соответствующей личностности) за западе можно доработаться, а на востоке, где царствует авось, личностность проявляется больше в побегах в казаки (на юг и восток, вплоть до Тихого океана). Если же не бежать физически, то — морально.
Как следует из укороченной мною цитаты из Феофана Затворника:
«Дела не главное в жизни, главное — настроение сердца».
Что тоже характеризуется «взрывной энергией». Причём мало ли на что направленной.
Та изотерма над Балтикой имеет выброс на восток и немного не доходит до Ленинградской области. Там и родилась Русь. На границе с финнами с их бытийностью глаголов. И кажется, что глубоко знаменательно, что действие повести Анаит Григорян «Поселок на реке Оредеж» (2018) происходит в глуши Ленинградской области.
Это действие демонстрирует всеми действующими лицами, что капитализм, требующий приоритета дела, не соответствует менталитету народа, для которого главное — настроение сердца.
Самая прокапиталистка тут — продавщица Олеся Иванна. Судя по отсутствию в повести над нею начальства, она и хозяйка магазина. Она, да, хапужная. И впарить покупателю ненужный ему товар может, и наврать, что он свежий, и хапать себе чужих мужиков горазда. Так и она позволяет себе и даром угостить кого, и плачет, что Пётр её шалавой считает и уходить от своей жены к ней не хочет.
Главное, у этого Петра «лицо было не то чтобы красивое, но из тех, которые нравятся женщинам». Красота в повести непререкаемая ценность среди — если про красоту забыть — в остальном совершенно убогой жизни. Сама эта вот констатация красоты Петра даётся в ситуации смущения ею и отца Сергия, и его жены Татьяны. Он подвёз отца Сергия домой на грузовике и надо как-то отблагодарить. Татьяна зовёт в дом на чай и яблочный пирог. И её муж, и она сама смущаются при этом. И дана эта красота. Словно ясно, что любое приближение Петра к женщине предполагает её соблазн. — Настроение сердца… — У Татьяны-то с Сергием всё никак ребёнок не родится. Может, от Петра б родился, думается, читая такое предварение к его красоте: «Сергий с каким-то смущением поглядел на Петра, и Татьяна тоже отчего-то смутилась. Петр был выше Сергия…». — Еле заметный штрих, но он выпячивается от неоднократного, как бы исподволь, мелькания в мрачной повести красоты, как безусловной ценности.
Красива и главная героиня, Катя, и её сестра, Лена, и их отец, и их мать, и любимый Катей Максим, и попадья Татьяна, и сам отец Сергий, наверно, был очень хорош, раз Татьяна согласилась пойти за него, только раз его и видев-то, правда, остолбеневшего от её красоты (такое и само по себе нравится), и комиссар, когда-то влюбившийся в Катину бабку, значит и сама она тоже, и подруга её, бабка Женя, «была в поселке первой красавицей». Слово «красота», отнесённое к населению посёлка, встречается в повести 23 раза. А есть ещё и описания действия этой красоты, например, Катиной на Стаса, на Максима, красоты Максима на Катю, матери Кати на её отца при ухаживании, Оксаны Иваны — на всех мужчин. Татьяны — тоже.
И по отношению к гаданию на взаимную любовь (с Максимом) чувствуется безоговорочное согласие на жертвенность во имя путь и краткой, но взаимной любви:
«Комарова отдала Ленке коробок, та взяла две спички, воткнула в воск и подожгла. Комарова не дыша уставилась на два маленьких дрожащих огонька. Когда они доползли почти до самого воска, Ленка их задула. Одна спичка осталась стоять прямо, другая, сгорев, изогнулась дугой и отклонилась в сторону.
— Не, не судьба. — Ленка снова шмыгнула носом и утерлась кулаком.
— Давай еще раз.
Ленка пожала плечами, вынула сгоревшие спички из воска, провела пальцем по блестящей поверхности, замазывая дырочки, и поставила новые.
— Давай я теперь. — Комарова подожгла спички и стала смотреть на огоньки.
Обугливаясь, спички медленно отворачивались друг от друга и наклонялись в разные стороны.
— Да понятно уже! — не выдержала Ленка.
— Погоди…
— Да понятно ж!
— Да погоди ты!
Огоньки добрались до воска, он начал плавиться, запузырился и тихо зашипел.
Ленка задула спички:
— Прожжем скатерть, мать ругаться будет.
— Давай еще раз. Бог троицу любит. — Комарова вынула из воска сгоревшие спички, вставила новые, подожгла. Одна загорелась не сразу, и пришлось поджигать ее заново. Ленка не мешала, смотрела молча и только вздохнула, когда обе спички, сгорев, снова отвернулись друг от друга.
— Ну, значит, правда не судьба… — Комарова собрала со стола спички, отлепила воск от клеенки, помяла в руках, потом открыла окно и выбросила все в ночную темень. В лесу протяжно закричала какая-то птица, как будто заплакала».
Это была выпь. И мне вспомнился мрачный рассказ Чехова «В Овраге» тоже с выпью. И мелькнула даже мысль, не аналоги ли обе вещи по мрачности. Но там у Липы, лишившейся ребёнка, мужа, убежавшей из дома, где все от неё отвернулись, жизнь, собственно, печально кончилась. А тут, у Кати, всё впереди. И взаимная любовь с Максимом — тоже. А розовости — нисколько в мировоззрении автора. Тот же Максим…
«Хорошо бы успеть вечером зайти к Олесе Иванне за папиросами — их можно было взять и в ларьке, но хотелось почему-то лишний раз увидеть Олесю и посмотреть, как она будет, усмехаясь, накручивать на палец темный локон. Он улыбнулся и сорвал еще одну травинку. Хорошо!».
И как нет никакого иного Абсолюта у нынешних русских людей, кроме Красоты, а любовь — не вечна, то и понятно, что её исчезновение заливают водкой. В провинции это просто очевиднее, чем в городе, но везде в России — так. Катя не то, чтоб это принимала сознанием, но она окружающее не отрицала и не хотела уехать в город не только из-за перспективы с Максимом, а из традиционализма. Который в этой повести есть что? — Настроение сердца. Оно есть русский Абсолют.
И он — изменяем. Нет специализации у русских. Как она определилась — в собственничестве, в материальном успехе — на Западе. О Западе вспоминаешь в силу минус-приёма: о Западе нет и иоты в повести (что бросается в глаза из-за контраста с действительностью, когда теперь на западное молятся не только западники, сам президент РФ при всём упоре на экспортозамещание страну в автаркию не бросает).
Или всё же есть в повести Запад?.. — «Лав из», жвачка (перевод: любовь есть), на неё падка Ленка, потенциальная будущая западница, мечтающая уехать в город, выйти там замуж, обрести успех, а пока укравшая деньги у отца, чтоб купить эту жвачку. И схлопотала от отца, пьяного не настолько, чтоб не обнаружить пропажу и не угадать, кто мог украсть.
Но это ведь прозападный мизер. Как мизер в повести и антикапитализма, и ностальгии по СССР. — Самодостаточность этакая российская так и веет. Суровая, с разнузданностью, но зато с Абсолютами (красотой и водкой). С исключительностью (и красота, и водка вводят в изменённое психическое состояние любви и опьянения). А у кого — и с верой в Христа.
Два священника выведены в повести. У отца Александра не было разлада веры с водкой. А отец Сергий не зря сделан пришедшим к вере не до поступления в Духовную академию. Он сделан туда поступившим подневольно. Неверующий отец-фельдшер, «в буквальном смысле силой заставивший его поступать», а руководствовался просто: «Духовная служба представлялась ему делом бессмысленным, но в то же время — несложным и спасающим от, как он выражался, «человеческой слякоти», в которой ему приходилось возиться с утра до поздней ночи». — Понимать это нужно так: материальный ужас сам выталкивает фельдшера в идеалистическое спасения веры в человечество, которое избавит когда-нибудь себя от болезней; такой же механизм самоспасения (с упованием на когда-нибудь) священника ожидается от процедуры отпущения им грехов на исповеди; даже с верой в Царство Божие на небе проще, чем с верой в будущее человечество. Потому и загнал фельдшер своего сына, склонного к математике, в Духовную академию. И оказался прав: сын пришёл к вере от открывшегося ему на своём посту священника ужаса окружающей (капиталистической) действительности. — Искренно верующая Россия тоже против капитализма. Не только менталитет, рождённый восточнее нулевой изотермы января в Европе.
Для достоверности выражения Абсолюта красоты писательница, с одной стороны, называет Катю почти всё время по фамилии (взрослой можно ото всей души отдаваться любви), а с другой, чтоб задействовать юношеский максимализм, ей 13,5 лет («семь классов Комарова с грехом пополам окончила, а в восьмой не пошла»).
А приятие пьянства (и хулиганства Босого) для удовлетворения настроения сердца как менталитета сделано писательницей смягчёнными словами и с точки зрения девочки.
Например, пьяница-мать практически не появляется в повести. Сделано это так. Фабула повести — несколько дней жизни Кати. В первый (это первая глава) она договорилась о работе в магазине, призналась отцу Сергию, что влюблена, гадает на Максима. Во второй день (вторая глава) Максим, зайдя в магазин, приглашает её на свидание, Ленка ворует у отца деньги, тот её жестоко избивает, обе они идут в церковь, попадья оказывает помощь и оставляет у себя ночевать. В третий день (третья глава) Катя, - ей разрешено опоздать на работу, — ходит на свидание с Максимом, на обратном пути её избивает Босой, она опаздывает на работу, Ленка ворует трусы у соседей. Четвёртая глава о попадье с попом. Пятая — о ещё одном дне Кати на работе. Тут обрыв повествования. За всё это время мать появляется только криком за стеной, чтоб Лена и Катя не кричали (при гадании).
Все остальные несколько «появлений» матери — только в воспоминаниях Кати, от имени которой всюду, кроме главы о попадье, идёт повествование в стиле потока сознания. Мать там дерётся, орёт, но всё это — не явь, а как помнится Кате. — Отстранённо. Мол, плохо, что пьяница, но… Какая есть, такая есть.
Когда бьёт отец Ленку — Катя присутствует. Но сперва у неё какое-то помутнение в голове (это смягчает описание расправы — тут скорее психология). Следующий натурализм ужасен, но дан объективно (и о собаке Лорде есть, и о влиянии сумерек на вид Ленкиных глаз):
«…батя, ухватив ее [Ленку] одной рукой за тонкую шею, другой за плечо, оттащил в сторону и ударил головой о заборный столб…
…Половина лица у нее была залита кровью, и широко раскрытые глаза в сумерках казались белыми. Лорд выскочил из конуры и залаял, подпрыгивая и звеня цепью. Батя рванул Ленку за плечо, и Комаровой показалось, что Ленкины ноги на какую-то секунду оторвались от земли, схватил за растрепанные волосы, повернул и еще раз ударил головой о забор».
Дано не избиение, а то, как оно видится со стороны Кати.
Впечатление какой-то нормы, да, нехорошей жизни.
То же и с избиением Кати Босым.
Катя даже и не думает, как Ленка, уехать из посёлка в город. Ответственная. За мелкими ж надо ухаживать при пьянице-матери.
Ну, мол, вот такие обстоятельства. Какие есть, такие есть. Ей, девочке, да, пьянство и драка не нравятся. Но пьяным и драчунам нравится, наверно. — Будем жить так. Жизнь прожить — не поле перейти. — Бытийность. Не преобразовывать же климат родной земли или не бросать же её и ехать на Запад — выводишь для себя.
Повесть обрывается внезапно. Значит так всё и продолжится в будущем. А счастье там — будет. Хоть и недолгое. Но. Такова жизнь.
И даже лучше она, чем у других народов, понимай, ибо — с Абсолютами, с исключительностью.
Но это уже — в подсознательном идеале автора, а не его сознании.
Не лезть бы мне глубже с пояснениями… Ибо напишу не общепринятое… — Но это было бы самоцензурой и приспособленчеством.
Да простятся мне неуклюжие, быть может, теоретизмы.
Когда главное — настроение сердца, то это недоницшеанство, если смутные притязания не доходят до выражения принципиально недостижимого метафизического иномирия (тогда это просто ницшеанство). Радость ницшеанства единственная и творческая — возможность дать его образ.
Как неведомая никому выпь в упомянутом чеховском «В овраге», когда Липа сидит с мёртвым ребёнком у пруда, и вокруг — никого:
«…и уже никого не было видно. Солнце легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по небу. Где-то далеко, неизвестно где, кричала выпь…».
А у недоницшеанцев идеал ближе, на этом свете — исключительность. Любовь, изменённое психическое состояние, пусть и водкой… Это выше, чем простое мещанство — Личная Польза. А у Григорян — в экстазе самозабвения исключительности — нет даже и в подсознании задачи сравниваться с кем бы то ни было. Она вместе со своей Катей идёт, как сомнамбула, по жизни, и ей удаётся всё то объективно мизерное, на что она претендует как на цель жизни — на счастье.
Мне вспоминается случай…
Я помог знакомому с дипломным проектом. Он защитился. Устроил пьянку. Все напились в меру возможностей своего организма. Мне предложили остаться спать там. А я заупрямился и пошёл домой. И меня шатало. Улица была совершенно пустой, попасть под машину я не мог. И я «рассудил», идя по проезжей части, что я не буду сопротивляться, пусть меня тянет вон к тому, левому, поребрику. Я дойду до него. От него оттолкнусь и на середине дороги пойду, уже не виляя. Но на середине мне идти прямо не удавалось. И я соглашался: хорошо, я оттолкнусь теперь от правого поребрика… И так, зигзагами, я пришёл к дому. А дверь заперта. Звонить — это разбудить соседей. Мне — на второй этаж. Дом был деревянный. Стены — досками не впритык, а как бы ступеньками. Толщина доски — толщина ступеньки. — Я снял ботинки, связал их друг с другом шнурками, перекинул их через шею себе за спину и полез вверх, к веранде, цепляясь кончиками пальцев рук и ног за те «ступеньки». И не подумал, что глуплю. И залез.
Вот такое же ощущение с потоком сознания Кати. Что ей до того, как живут люди в городе или на Западе. Ей бы следующий шаг по жизни сделать верно. Не нарваться на пьяных отца или мать, не встретить Босого, обратить на себя внимание Максима… И т.п. Как ночью следующий шаг ставишь в освещённое фонариком пятно, а что за ним — не знаешь и не надо знать. — Прорвёмся! Нас ведёт исключительность.
25 ноября 2019 г.