Забавы в столице: каникулы, фестиваль. Газон аккуратно подстрижен. Стоят палатки.
И вспомнят родители: томик, бывало, взял, фонарик — и под одеяло, читать украдкой.
В Сокольниках детский писатель, покой и мир, и можно за книгами встретить лучи рассвета
под шорох страниц, а не шелест летящих мин, которым нас накрывает шестое лето.
Арине одиннадцать. Книги берёт в подвал, но большую часть из них прочитала раньше.
Автобус из школы вчера под огонь попал: вот там было страшно. А с книгой внизу — не страшно.
Стреляют? Высотка ли в городе, частный дом — приходится к окнам тяжёлую мебель двигать.
В проёмы — матрасы, подушки, мешки с песком. Но чаще всего от ранений прикроют книги.
К стеклу переплётом — «Отверженных» и «Чуму», и главное — втиснуть на полки побольше книжек.
Но нет ни одной объясняющей, почему у каждого класса программа на лето — выжить.
Поэт не ошибся: кому причиняют зло, ответит. Не сразу. Но будет с рожденья знать, как
небратья не книги шлют нам — РСЗО, и полным пакетом приходит его доставка.
А тут первоклашки, линейка, цветы, звонок... И завуч уедет не в «скорой» — двухсотым грузом.
Отцы, что читали нам Пушкина перед сном, погибли за право Донбасса читать по-русски.
И в библиотеках мы просим не киберпанк, не триллер, не хоррор, их здесь наяву — навалом.
В Донецке умелец-механик заводит танк, винтажный «Иосиф Сталин» угнав с пьедестала.
Нам надо беззвучно усваивать, втихаря, азы выживания. Так и растём без мира,
разучивая по табличкам, не букварям, всю чёртову дюжину букв «Осторожно: мины!».
И в школьной программе предметы такие же, как ваши. Но детям Донбасса другое важно:
читаем на НВП или ОБЖ, где лучше укрыться и как не задеть растяжку.
Из класса, раздали нам памятку, хоть ползком: пожар — три сигнала, прилёты — один, но долгий.
А если заденут и ЛЭП — никаких звонков. Во тьме по кому ты над школой рыдаешь, колокол?
Мы в курсе про гроздья гнева и корни зла, но гаубицам по «минским» нельзя ответить.
Чуть старше, чем мы, сопляк, обдолбавшись в хлам, надпишет мелком снаряд: «Всё лучшее — детям».
И сводки о наших потерях иным — пустяк. У нас комендантский час и война на вырост,
а где-то, скучая, почитывают в сетях, кому и когда угрожает какой-то вирус.
У Кости в тринадцать пол-темени — седина. Спасал малышей: это всё, что он вам расскажет.
Желание, чтоб ни покрышки катам, ни дна дороже ему, чем в подарок читалка-гаджет.
Не то что понять, а прочувствовать всем нутром сумеет лишь тот, кто на близких смотрел сквозь пламя:
сложившийся дом, переход и вагон метро, «Норд-Ост» или смертные списки детей Беслана.
В секунды при взрыве спрессовываются года. Статистику детской смертности пишут кровью.
А наши родители были детьми, когда расстреливали Осетию с Приднестровьем.
Приметы жирующей в наших краях беды: сгоревший детсад, над которым снаряды выли,
ворота-страницы, зачитанные до дыр от снайперских пуль, с нацарапанным «Здесь живые».
Детдом, если взрослые падали за спиной. В площадке у дома воронки — опять тяжёлым.
Когда-нибудь он настанет, наш выпускной, хотя из убитых уже наберётся школа.
Читайте про тех, у которых ни глаз, ни губ. (Тела, а точнее, останки увидеть жутко —
рассыпаны чёрными буквами на снегу, когда попадают в троллейбус или маршрутку.)
Про маму, которая прячет нас за диван (как будто металл не пронижет его обивку).
Про сны под обстрелом в чугунных утробах ванн. Про то, что к дыханию смерти нельзя привыкнуть.
Читайте в бинокли, по лицам и по губам: мы учимся. И не прощаем. И не забудем.
И вы, кто посеял здесь «Град» или «Ураган», однажды поймёте, какую пожнёте бурю.
