Сначала говорили – карантин только на две недели. Но нынче двадцатый день пошёл, как мы по домам сидим. Невмоготу уже, правда. И когда эта дурацкая эпидемия кончится? А может и нет её вовсе, а правительство всё придумало? Кто знает.
А за окошком весна, солнышко такое игривое, птички чирикают упоительно. На клумбах во дворе первые цветочки повылезли. Не пахнут ещё, но глаз радуют. На деревцах тоже почки проклюнулись, а кое-где даже листики. И такой тёплый бриз с моря дует зовущий. Нет, думаю, хватит с меня. Уж лучше я на улице подхвачу этот треклятый вирус, чем в четырёх стенах от тоски очумею. Тем более, что это за вирус такой, никто толком не объяснял. Только, говорят, идиотом от него становишься в считанные секунды. Ну и ладно, я и так, знаете, не семи пядей во лбу, терять мне особо нечего.
Оделся, взял сумку, чтоб в случае чего сказать, что я за едой мол, и покинул квартиру. Еды дома кстати и правда не было. Соль даже кончилась, одни макароны остались. А на пресных макаронах без масла, сыра и соуса долго, знаете ли, не протянешь.
Только из подъезда вышел, воздух весенний так в голову шибанул, что аж закачало как пьяного. Ну вот, думаю, наверно уже подхватил заразу. А ведь вроде пока ничего страшного. Наоборот даже радостно как-то, приятно. Ну ладно, пойду осмотрюсь. А что смотреть? Куда ни глянь – кругом красота. Как же хорош по весне наш славный Неаполь! Разве-что ни души на улице. А жаль, соскучился я по общению человечьему. Да ещё гормоны так разыгрались на свежем воздухе. Вот бы сейчас девушку встретить красивую, думаю. Но какое там. Не успел со двора выйти, как слышу, сзади кто-то кричит:
– Стой, идиот!
Оборачиваюсь, а там трое страшных таких, в непроницаемых балахонах и масках клювастых. Машут мне, чтоб я подошёл. Ну нет уж, думаю, не дамся я вам, черти рогатые. Рогов у них правда не было, но всё равно страшно. И пустился я наутёк. А эти за мной. Но далеко я не убежал. Навстречу мне из-за угла ещё такая же троица выскочила. Накинули на меня сеть и скрутили.
– Куда это ты собрался, дурень? – спрашивают.
– В магазин, – говорю, – еда дома закончилась.
– В магазинах тоже давно всё кончилось, – говорят, – да и закрыты они.
– Ну ладно, – говорю, – тогда отпустите, обратно домой пойду.
– Нет уж, – отвечают, – поздно теперь. – И давай паковать меня на носилки.
– Да что вы делаете? – спрашиваю. – Зачем это вы меня на носилки? Я и сам могу пойти, куда скажете.
– Не дрыгайся, – говорят и волокут меня к медицинской карете. Как только внутрь погрузили, перевернули на живот, спустили штаны и такой укол мне болючий в зад засадили, аж в глазах потемнело. Да что там в глазах – будто в голове какой-то рубильник выключило, и всё тело эдак туго стянуло и скрючило. Отрубился я в общем.
Уж не знаю, сколько я без сознания пробыл. Мутно так, знаете, было, погано. Жуть как во рту пересохло.
– Водички бы мне, – простонал я и только потом глаза приоткрыл. А надо мной снова эти клювастые.
– Очухался, падла, – говорят. И снова мне в ягодицу укол, вместо водички. На этот раз будто ещё больнее. И снова всё поплыло, побледнело, поехало. Снова плотная тьма поглотила меня своей пастью и начала медленно пережёвывать.
*****
В следующий раз я очнулся от непонятной качки. Чем это, думаю, меня таким напичкали? Дурно до невозможности. Тошно и слабость такая противная. Задница вся от боли распухла. Глаза открывать боязно. Вдруг там опять эти черти и снова меня обколют. Лежу, терплю, виду не подаю, что проснулся. Прислушиваюсь – тишина, только что-то мерно поскрипывает. Голова кружится, а тело будто подвешено и болтается в воздухе. А воздух, чую, другой – солёный, йодистый, но при этом довольно спёртый. И пить страсть как охота. Да и писать тоже немножко. Терпел, терпел, пока совсем невмочь стало. Тихонечко приоткрыл один глаз. Темно, ни черта не видать. Приоткрыл второй. Что-то помаленечку прорисовывается. Постепенно обвыкся к потёмкам. В каком-то помещении просторном и сумрачном я оказался. Клювастых вроде не видно. Не пойму, на чём я лежу. Ба! Кажется, в гамаке. Ну точно, он с потолка свисает и качается как колыбелька. А рядом ещё гамаки. И в них тоже люди. Кто-то спит, кто-то, как я, понемногу ворочается и стонет. Странно. Где это я?
Но не успел я толком разобраться что к чему, как что-то наверху зазвенело. Будто кто-то черпаком по чугунной сковородке стучит. А потом голос раздался:
– Свистать всех наверх!
Люди вокруг заёрзали, закачались, стали выбираться из гамаков. Ну ладно, наверх, так наверх. Я тоже стал выбираться. Не так это просто было. Болтало как маятник, а в теле ломота, спасу нет. Но всё-таки выбрался. Встал на ноги, а ноги как ватные. И пол под ними ходуном ходит. Вот дурь-то какая. Смотрю, все по лесенке наверх поползли. А наверху люк открытый, и белый свет оттуда струится. Ну, думаю, наверно это Господь нас, грешников на суд созывает. Куда деваться? Я перекрестился на всякий случай и полез за остальными, кое-как держась на ногах. Наверху чуть не ослеп от яркого бесконечного света. Остальные тоже все щурятся, озираются.
– Равняйсь! – командует голос, тот, что наверх свистал.
Ну мы замерли как могли. Теперь глазам уже не к темноте, а к свету привыкать пришлось. Проморгались, глядим. Это мужик такой деловитый командует. С бородой, одноногий, на костыль опирается.
– Меня зовут Дон Клаудио, – говорит, – я капитан этого судна.
Что? Какого ещё судна? Смотрю, оказывается мы и впрямь на палубе корабля какого-то стоим посреди открытого моря. На вскидку человек тридцать нас или чуть больше. В основном мужчины, но есть и несколько женщин. С виду все, как и я, простолюдины. И похоже, все, как и я, не очень-то понимают, что тут к чему.
– А вы стало быть – моя команда, – продолжает мужик.
– А с чего это вдруг ты – капитан? – усомнился один лысый.
– А с того, – говорит Дон Клаудио, – что я первый проснулся. Да и опыта у меня морского, думается, побольше вашего будет. Промышлял в своё время я на Карибах. Вот видите, ногу акула оттяпала, – он указал на свою отъятую по колено культю.
– А вот ты, лысый, например, кем был? – обратился он к скептику.
– Почему это был? – спрашивает тот недовольно.
– А потому, – отвечает Дон Клаудио, – что прошлая жизнь твоя позади, теперь новая жизнь настала, морская. Ну так и кем ты был? Как тебя звать?
– Ну бухгалтером был, – недовольно ответил лысый. – Энрико зовут.
– Это неплохо, – сказал капитан, – твои навыки нам тоже понадобятся, Энрико. А теперь каждый пусть расскажет нам о себе, дабы получить должность в соответствии со своими способностями. Ибо путь нам предстоит долгий и непростой.
– А куда мы плывём? – неуверенно спросил один толстячок.
– Неважно куда, – сказал капитан. – Ибо дорогу нам теперь прокладывает никто иной как сам Всевышний, да, покорные ему, морские ветра.
Я осмотрел палубу. Какие ветра? Ни одной мачты на корабле не было, ни одного паруса. Скорее судно походило на ржавую баржу. Но не стал ничего спрашивать. Тут все начали представляться и вкратце рассказывать о себе. Как я и заметил, в основном все были люди простые – кто мельник, кто каменщик, кто виноградарь, кто пастух, кто повар, кто плотник. Был правда и один захудалый дьячок и даже один инженер, если не врал конечно. Всем капитан назначал должности. Ну вообще-то должностей было немного. Кроме боцмана, кока, двух помощников капитана (один из которых – Энрико, а второй как-раз инженер), остальные все были назначены обычными моряками. Дьячок так и остался корабельным клириком. Женщин Дон Клаудио пока-что не спрашивал. Наконец очередь дошла до меня.
– Ну а ты, юноша, кем будешь, что умеешь? – спросил капитан. – И как тебя звать?
– Игнацио, – представился я и немного замялся, поскольку толком ничего не умел. – Я могу на лютне играть, правда её у меня с собой нет.
– Ну нестрашно, – ободряюще похлопал меня по плечу Дон Клаудио. – Будешь юнгою, судя по всему ты у нас тут самый молоденький.
Я покорно опустил голову. Не так уж и плохо. С юнги и спрос не велик. А капитан между тем обратился к женщинам:
– Ну а вы, прекрасные дамы, будете заниматься привычными хозяйственными делами. Но прежде извольте представиться нам.
И женщины стали по очереди называть свои имена. Большинство из них были довольно невзрачны, да и немолоды. Но вот одна… самая молодая из всех сразу привлекла меня.
– Беатриче, – назвалась она с кротким поклоном. Ах, как же она была хороша! Стройна, миловидна, смиренна. И ничего, что лысая. Не от природы лысая, как Энрико, а видно, что стриженная. Наверно издержки борьбы со вшами. Такое в наше время не редкость. Или монашкой была? Как бы там ни было, отсутствие волос совсем её не портило. Даже наоборот – придавало какое-то особое почти детское очарование. В общем имена остальных поплыли мимо моих ушей. Теперь я смотрел только на Беатриче. Мою Беатриче! Вот бы, думаю, сблизиться с ней, помиловаться. Но от мечтаний моих меня оторвал, снова возникший голос капитана.
– Ну вот что, команда, – говорил он, – сразу должен предупредить вас, что на борту предстоит соблюдать строгую дисциплину. Для дам мы выделим отдельное помещение, ибо нам тут никак нельзя размножаться.
Это, признаюсь, весьма меня раздосадовало.
– Запасы снеди весьма ограничены, – продолжал капитан. – И наша задача – расходовать их как можно более экономно. Ведь никто не знает, насколько затянется наше плавание. Итак, первым делом нам необходимо провести инвентаризацию и оценить запасы пресной воды и провианта. Энрико и ты Камилло, – обратился он к лысому и коку, – поможете мне в этом.
– Но позвольте, – обратился к нему Энрико, – не угодно ли будет Вам объясниться, как все мы сюда попали?
Действительно, интересно было бы послушать. И Дон Клаудио не стал ничего таить.
– Вы все оказались здесь из-за нарушения карантина, – сказал он. – Вы все инфицированы слабоумием и признаны неизлечимыми. Дело в том, что в следствии неведомой эпидемии, дома для умалишённых в нашей стране оказались переполнены. А инфекция распространяется с небывалой силой. Теперь человеку достаточно выйти на улицу, как он почти сразу оказывается заражён. Наше правительство, желая оставаться гуманным, предприняло беспрецедентные меры по изоляции пострадавших от эпидемии лиц. В самом деле, не убивать же больных. Посему было принято решение оборудовать специальные корабли и отправить нас в море на волю судьбы, снабдив необходимой провизией на какое-то время. Так что теперь наши жизни в руках у Всевышнего, и только он принимает решение о нашей участи. Но также многое зависит и от нас самих, от нашего умения сохранять дисциплину, нашей смекалки и способности к взаимовыручке. Итак, господа, сейчас мы должны пообедать для восстановления сил, а затем приступим к инвентаризации.
Тут мы все начали рассматривать себя и друг друга. А я – себя и Беатриче. Как же так – мы больны? Лично я не заметил в себе каких-то существенных перемен. Разве-что сильно мутило после уколов. Ну ладно, больны, так больны. Пообедали мы всухомятку – сухарями, водой и вяленым мясом. Полегчало заметно. Потом капитан с коком, Энрико и инженером отправились осматривать трюмы. Остальные пока отдыхали. Кто-то спустился вниз, дальше отсыпаться в гамаках, многие остались на палубе. Палуба была широкой, длинной и совершенно плоской. Ну точно – не корабль, а грузовая баржа. На носовой части лежали дрова, какие-то доски и огромная куча каменного угля, позади на корме – двухэтажное помещение с капитанской рубкой наверху и кухней внизу.
Пока мы ходили-бродили по палубе, я всё присматривался к Беатриче. Ах, кажется, она была совсем не от мира сего. Её будто совершенно не интересовал наш новоявленный быт. Она встала у бортика и смотрела в морскую даль, вдыхая солоноватую романтику странствий. Хотя конечно сложно было сказать, плывём мы или дрейфуем на месте. Кроме моря вокруг ничего не было. Разве-что то и дело над нами пролетали крикливые чайки. Наверно мы были ещё не очень далеко от берега. Мне хотелось подойти к девушке и завести разговор. Но я стушевался, не найдя предмет для беседы. Не мастак я, признаюсь, на такие дела. Эх, как всё-таки жаль, что со мною нет моей лютни! Сейчас бы сыграл серенаду и растопил её молодое сердечко. Музыка, знаете ли, куда красноречивее слов.
