У Ани был старинный кабинетный рояль знаменитой петербургской фирмы «Беккер» (такое может случиться с девочкой, если ее прадедушка был провинциальным дирижером).
От Аниного прадедушки рояль перешел к дедушке, от дедушки - к отцу, а от него достался самой Ане. То есть, стал семейной реликвией. Играли почти все – и Аня, конечно, тоже. Музыка была связью, объединяющей поколения, а рояль стал зримым воплощением этой связи. Ее символом. Как в других семьях - телевизор или кухонный стол.
Поэтому, когда еще совсем юная Аня решила переехать из своего уютного городка на Клязьме в Петербург, рояль она взяла с собой. Его обложили старыми троллейбусными колесами, обмотали коврами и повезли. Обратно на историческую родину.
Квартира была новая, и рояль появился в ней раньше обоев и газовой плиты. Он занял самый удобный угол в комнате. По-хорошему, там должна была стоять Анина кровать. Но тогда было бы некуда поставить рояль. Поэтому Аня спала возле окна, от которого дуло, и сумасшедшего радиатора, который жил своей жизнью и нагревался, когда хотел.
Несмотря на это, Аня быстро освоилась на новом месте. Окончила институт (не имеющий никакого отношения к музыке), устроилась на работу (не имеющую отношения к музыке) и завела множество друзей (имеющих отношение к музыке через одного). Молодые люди в статусе «больше, чем друг», тоже бывали, но к середине жизни замуж Аня так и не вышла.
Работа у нее была скучная, но высокооплачиваемая. Женский коллектив, много бумажек, мало простора. Каждый год Аня порывалась двинуться вперед - уйти со своего места, найти что-нибудь более креативное, но почему-то не получалось. С каждым годом желание становилось все сильнее, но страх перед «нестабильным» будущим – тоже. И она оставалась.
Рояль возвышался в углу, всем своим видом выражая неодобрение. Постепенно превращаясь из воплощения семейных скреп в символ смутных и все никак не сбывающихся надежд. Раз в неделю Аня вытирала с рояля пыль. Пару раз в году садилась, поднимала тяжелую крышку и играла.
С каждым годом Аня становилась старше. Рояль тоже не молодел.
Иногда Ане хотелось избавиться от него, но она не решалась. Во-первых – память. Во-вторых –рояль вселял робкую надежду на то, что когда-нибудь найдутся силы двинуться вперед и изменить свою жизнь. Что, в конце концов, в ней снова будет музыка, а если не музыка – то что-то другое, не менее творческое и прекрасное.
Между тем, рояль старел и расстраивался. У него треснула дека. Людям в столь преклонном возрасте необходим постоянный тщательный уход. Инструментам тоже. На инструментах нужно играть, иначе они умирают.
Как-то раз Аня решилась. Предложила рояль концертному залу при храме. Предложение было благосклонно принято.
Через пару дней приехал высокий молодой человек со строгим выражением лица. Разулся, зашел в комнату, сел за рояль.
«Симпатичный», подумала Аня и убрала челку со лба.
А молодой человек пробежал пальцами по старым клавишам, брезгливо поморщился и протянул:
- Да, это не «Бехштейн»…
- Я и не утверждала, что это «Бехштейн», - холодно сказала Аня и вернула челку обратно.
Визитер отправился восвояси, а Аня села за рояль и долго, яростно играла. А потом долго, яростно рыдала, уронив голову на холодную черно-белую клавиатуру.
Все осталось, как было. Рояль стоял в своем углу. Теперь Аня, как никогда раньше, была уверена, что расставаться с ним нельзя.
- Понимаешь, если я его отдам – всё, конец. Ничего никогда не изменится. Я так и буду одна, работать в этом долбанном офисе, с этими долбанными бумажками. По вечерам – одно и то же, все как у всех… Кроме рояля. Когда я смотрю на него, то верю, что однажды все-таки изменю свою жизнь. Что все-таки двинусь вперед. Понимаешь? – делилась Аня с подругой в баре.
- Угу, - сказала подруга, допила своё красное полусухое и отправилась в аэропорт. Ее ждал мандала-трип в Мексику в компании каких-то сумасшедших барабанщиков.
Аню не ждал никто. Кроме рояля.
Правда, и тот вел себя странно. Вместо фирменного – мягкого и теплого – «беккеровского» звука выдавал какой-то скрип и скрежет. Аня почти не играла и вообще старалась поменьше на него смотреть. Рояль тихо страдал. Казалось, по ночам его огромное тело мелко дрожит от тщательно сдерживаемых рыданий.
Подруга слала из Мексики сообщения и фото – она сделала брейды, научилась плести мандалу судьбы, рассталась с одним барабанщиком и сошлась с другим. Звала к себе. Аня отвечала грустными смайликами.
Пришла весна. Серая питерская весна, которая внезапно зазеленела, зашелестела и запахла весной настоящей. И однажды Аня проснулась утром с твердым и окончательным решением.
...Одна очень талантливая, но грустная деревенская девочка не поверила своим глазам, когда четверо мужчин осторожно внесли в ее комнату что-то огромное, закутанное в одеяла. А потом одеяла сняли – и она не поверила своему счастью.
Когда инструмент настроили, и крохотные теплые пальцы легли на клавиатуру, рояль тихо вздрогнул. Он тоже не поверил. Но пальцы ласково пробежались по клавишам – и фирменный «беккеровский» звук, смешанный с вечерними дымами и томным мычанием коров, поплыл над деревней, мягко касаясь удивленных человеческих лиц, вплетаясь в кроны цветущих яблонь, и тихо опускаясь на землю тысячами душистых жемчужно-розовых лепестков…
А что же Аня?.. Говорят, написала заявление. Уходит с работы, а там – кто его знает... Может, в Мексику полетит. А может, на Камчатку – знакомый геолог зовет. Он был у Ани проездом в Питере и так самозабвенно рассказывал о своих минералах, что опоздал на метро и остался ночевать.
Все было очень целомудренно – геолог спал на полу. В том самом углу, где раньше стоял рояль. А наутро гость проснулся, помог Ане перетащить в этот угол кровать и сделал предложение. Пока – поехать в экспедицию. А там – кто его знает… У геолога добрые глаза, «черный» юмор, русая борода лопатой и свитер с воротником. Некоторые очень крепкие браки начинаются с меньшего.
Впрочем, эта история – не про любовь и не про брак. И даже не про рояль (у которого, кстати, тоже все прекрасно).
Эта история – про надпись, которую Аня сделала прямо на обоях в том самом углу, где раньше стоял рояль, а теперь – ее кровать:
«Чтобы двигаться вперед – нужно двигаться вперед».
А там – кто его знает.