Отойдём на шаг в сторону и разберём интервью с одним из главных идеологов современного образования. Его напечатали 25 марта в газете “Коммерсант”, и оно называется "Сочтемся смыслами" . По этому интервью ясно как будут добивать нашу систему образования.
*********
ВВЕДЕНИЕ: Психолог, создатель Школы антропологии будущего Александр Асмолов о том, как этот вид антропологии должен помочь российской школе в настоящем. Антропология — совокупность дисциплин, изучающих человека, его физическую и психическую организацию, социальную деятельность и культуру («Большая российская энциклопедия»). Школа антропологии будущего — центр интеграции наук о человеке, конструирующих образы будущего в эволюционирующих системах (Институт общественных наук РАНХиГС).
ВОПРОС: В массовом сознании антропология находится где-то недалеко от археологии: что-то ретроспективное, в лучшем случае способное объяснить логику уже произошедшего. Вы вводите понятие антропологии будущего, разрывающее этот шаблон. Зачем?
ОТВЕТ: Это как раз помогает нужным образом сместить фокус массового восприятия.
Нам всем, надеюсь, нужно будущее, высшими ценностями которого являются человек и человечность. [Человечность объявляется не просто чем-то само собой разумеющимся, но даже высшей ценностью, на основе которой строятся все рассуждения профессора. Однако, что такое человечность? У этого термина нет универсального незацикливающегося определения. Поэтому каждый трактует его по-своему. А дальше можно легко манипулировать такой “высшей ценностью” для своих целей.]
Поэтому антропология. Чтобы совместно построить его, нужна коммуникация на уровне смыслов: «Сочтемся смыслами, ведь мы свои же люди». Без осмысленной коммуникации не получится общественный договор, который необходим для адекватного целеполагания в любой сфере жизни. Например, государственный образовательный стандарт я вижу непременно как общественный договор, а не прокрустово ложе, убивающее любую вариативность и разнообразие. К сожалению, именно такой стандарт в прошлом году попытались принять некоторые администраторы от образования, не понимая, что тем самым они пытаются ввести крепостное право на детское сознание. [“Прокрустово ложе”, “крепостное право на сознание”. Эти громкие метафоры используются автором всего лишь потому, что МинОбр в кои-то веки попыталось реализовать здравую инициативу и в каком-то виде зафиксировать в стандарте предметное содержание школьной программы. Вместо того, чтобы прописывать там словоблудие из смыслов и ценностей.
Ну и попытка заменить образовательный стандарт (!) на общественный договор с прописанными там общечеловеческими ценностями просто прекрасна. Это, например, как ГОСТы на тушенку заменить на пожелания производителям, чтобы она была просто “очень вкусной”.]
Любое антропологическое действие, ориентированное на человека и общество, как и любое осмысленное социальное действие, предполагает те или иные образы желаемого будущего, но только в очень четкой фокусировке: что они дают для реализации определенных смыслов и ценностей, как снижают антропологические риски.
Сначала ценности и смыслы, и только потом технологии и инструменты для их реализации. Именно сначала фокусировка «а ради чего, зачем», потом ответ на технологический, инструментальный вопрос «как».
[Вроде бы все верно. Есть нечто общее, а потом от этого общего нужно переходить к частному. Но засада в том, что само это общее у профессора максимально размыто. Возьмём ту же самую пропагандируемую профессором ценность вроде человечности. Люди понимают её по-разному. В хижинах мыслят иначе, чем во дворцах. И если её включить в документ, в стандарт, с попыткой навязать её в качестве одной из базовых ценностей и сделать её целью, то это даст дорогу к простой манипуляции. Вся программа будет идти через призму соответствия этой ценности. Нужно ли доказательство теоремы Пифагора для человечности? Нет. Выкинем за ненадобностью. Точнее даже так: пусть каждый на своём месте решает, как эта теорема влияет на эту или подобную эфемерную ценность. Пусть преподаватели используют "вариативноcть" для этого. Вместо того, чтобы через основы научных дисциплин учить школьников познавать мир.]
Это абсолютно необходимо, потому что мы находимся в состоянии даже не когнитивного, по Леону Фестингеру, а ценностного диссонанса. Коротко его можно выразить так: как работать с будущим в системе, которая находится в конфликте с любыми инновациями.
Как работать в системе мобилизационного типа развития с ростками инновационного типа развития. Эта система нацелена на постоянное воспроизведение кризиса как оправдание своего существования, потому что логика мобилизации автоматически выдвигает на первый план ценности безопасности, вертикали, управляемости, предсказуемости, обезличенности.
Не разобравшись с этим диссонансом, мы не сможем ни преодолеть «эффект колеи», который прекрасно описывает Александр Аузан, ни в целом выбраться из-под власти догматических установок периода, который называют технозоем. В технозое символом веры является технология, а не человек.
Выбраться непросто. В силу действия хорошо описанного принципа гетерохронности, или неравномерности развития, технология как средство всегда опережает антропологию. Это прекрасно показал гениальный Станислав Лем в своей «Сумме технологии», предприняв попытку, как он сам говорил, «исследовать шипы еще несуществующих роз». [Какие-то странные несвязанные друг с другом отсылки к различным авторитетам.]
ВОПРОС: Что это означает в контексте тех же образовательных стандартов — ФГОС?
ОТВЕТ: Их разработкой занимались, решая какие угодно, только не ценностные задачи [Ещё бы стандарт решал ценностные задачи] Не понимая, для чего они здесь и сейчас, в какой ситуации им предстоит работать. А мы находимся в ситуации шока, описанного социальными психологами и антропологами cultural shock, или, по Элвину Тоффлеру, future shock. В частности, нарастает межпоколенческий разрыв. Сегодняшнее поколение говорит: «Нас никому не сбить с пути, нам по фигу, куда идти». Такой нигилизм в стиле футуристов и Маяковского — иносказательная формула: я отрицаю сделанное до меня, чтобы найти свой путь.
При этом взрослые всеми силами стараются тиражировать именно такую модель образования, в которой дети должны узнать то, что знали сами взрослые. Парадокс мотивации: дети, наше будущее, непременно должны знать наше прошлое. Просто на новом технологическом уровне. [Здесь идёт подмена. Дети узнают не то, что знали взрослые. Школа пока по инерции пытается дать основы научных знаний о мире, а также научить детей использовать простейшие инструменты для его познания. База этих знаний фундаментальна и не сильно меняется.]
ВОПРОС: Вы говорите на языке ценностей, включая вариативность в образовании. Чиновники, среди которых в силу разных причин много «людей технозоя», говорят совсем на другом языке. А школа у нас в стране преимущественно государственная. Каким образом в такой ситуации можно прийти к искомому «общественному договору»?
ОТВЕТ: Постепенно, оперируя смыслами [То есть забалтывая важные вопросы образования ради мифического общественного договора.]. У Альфреда Бине, которого в основном знают как создателя теста IQ, я откопал очень краткое, но замечательное определение смысла: смысл — это эскиз будущих действий.
Все, что я делаю с 1988 года, так или иначе связано с разработкой антропологических — под маской психологических — программ поддержки индивидуальности. Чтобы договориться об этом с управленческой вертикалью мобилизационной системы, нужно было предложить понятные ей смыслы. А передать эти «будущие действия» помогает схватывающий их, пользуясь термином математика Василия Налимова, «мягкий язык».
До декабря 1991 года нигде в лексиконе управленческой реальности не было конструкта вариативности. Когда я написал статью «Рубенс против Дюрера» с подзаголовком «Перышкин против Кикоина» — это авторы разных школьных учебников физики,— то показал возможность неальтернативных гибридных путей развития, на которых госсистема не губит любое спонтанное, а любая спонтанная система видит в госсистеме не только антипод. Китайцам же как-то удается идти гибридным путем, сочетая маоистскую авторитарность с капиталистической моделью, используя возможности и того и другого.
Постепенно наша система образования заговорила на языке вариативных программ, вариативность попала в закон «Об образовании». И уже мало кому приходится объяснять, что я взял этот конструкт из работы замечательного антрополога Валерия Алексеева «Человек: эволюция и таксономия», посвященной принципам вариативного отбора.
В отличие от дарвиновского отбора вариативный работает на поддержку разнообразия, не отсекая слабых, не теряя при этом общего диапазона возможностей.
Моя основная задача — повышать чувствительность к разнообразию. Если я управленческой системе, говоря языком Джорджа Келли, автора теории личностных конструктов, даю большую когнитивную сложность — пока я не надеюсь здесь на сложность ценностную,— то уже это позволяет говорить с ней на одном языке.
[Ага, “пусть расцветает сто цветов”. Автор использует плюрализм как эффективную технологию разрушения. В данном случае для разрушения системы образования. И всячески жонглируя разными ненаучными конструктами, он пытается найти подтверждение своим каким-то идеям. Например, выше он ссылается на Василия Налимова и видимо на его главную книгу “Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности”. Но даже тем, кто знаком хотя бы с азами научной философии, понятна абсурдность основных идей этой книги.]
А еще госсистема неплохо воспринимает язык рисков. Всем более или менее понятно, что нужно учитывать антропологические риски, и тогда школьного психолога нужно превратить из пожарного, который пытается потушить уже разгоревшийся конфликт, в службу поддержки разнообразия и антропологического проектирования, такой переход от антропологических рисков к антропологическому конструированию реальности. [Школьный психолог - это служба поддержки разнообразия? О чём вообще идёт речь в этом абзаце?]
Она же будет иметь практический смысл как институт страхования от таких конфликтов.
Социализация со стороны государства — это система страхования антропологических рисков развития детей. В каком-то смысле я страховщик.
Страхование основано на прогнозе. При этом нужно дифференцировать три типа прогнозов. Линейный — детерминистский, опора на жесткий предыдущий опыт. Вероятностный — экстраполяция прошлого, язык трендов. И интенциональный прогноз — это разработка социального воображения, поиск и конструирование невозможного.
Выталкивание в зону, где унижаемая логическим мышлением метафора вновь садится на трон и начинает помогать видеть те или иные вещи.
И все три типа прогнозирования пересекаются в эволюционном контексте.
Антропология будущего — это система, опирающаяся на эволюционную оптику страхования антропологических рисков, и тем самым могучая система рефлексии того, куда мы идем. Она необходима для адекватного целеполагания прежде всего в сфере образования. [То есть этот бред будет и дальше навязываться системе образования.]
ВОПРОС: Если предположить прямую, где слева находится наиболее распространенная жесткая предметная система образования с фронтальной передачей знаний, а справа — светлое ценностно-смысловое будущее, где находится место компетентностного подхода, о котором сейчас мы слышим больше всего?
ОТВЕТ: Компетенции — это знание в действии. Универсальные или сквозные компетенции — эффективные инструменты решения личностных и познавательных задач. Но они, как и навыки, остаются только инструментами для достижения какой-то цели. По этому поводу великий физиолог Николай Бернштейн сказал: «Задача рождает орган».
Вместе с тем компетентностный подход сейчас абсолютно необходим для «приземления» и объяснения мотивационно-ценностных моделей, без него они остались бы слишком эфемерными. Я вовсе не луддит, убивающий технозой, я антрополог, использующий его инструментально. Поэтому моя формула: «Нам нужны технологии под смыслы» [Воинствующий субъективный идеализм в действии. Автор никак не раскрывает источник этих смыслов. А они на самом деле лишь производная от общественных и экономических отношений.]
ВОПРОС: Чтобы быть уверенным в том, что процесс изменений, в частности в образовании, движется в правильном направлении, обществу нужны обратная связь и система измерений. Но эта задача толком не решена даже для оценки универсальных компетенций. Чем тогда мерить ценности?
ОТВЕТ: Многие полагают, что наука есть там, где есть измерение. Это мощная установка любого нормального позитивистского мышления. Когда у человека нет осязаемого знака, куда он идет и правильно ли он идет, он проигрывает.
При этом нужно учитывать, что любое измерение носит конструирующий характер. Даже статистика как производная от теории вероятности на самом деле задает свою картину мира. Нам, безусловно, нужно то, что иногда называется индикативным управлением. Но есть риск стать рабами наукометрии. Сейчас это особенно видно на примере показателей научно-публикационной активности, после введения которых сильно пострадали гуманитарные науки.
Моя задача сейчас — разработка того, что я назвал предикативной диагностикой. Системы предикторов, работающей с достаточно сложными моделями. Язык факторного анализа, кластерного анализа ухватывает многое, но не все. Благодаря концепции размытых множеств Лотфи Заде, той диагностике «ищущего разума», которой занимается мой замечательный коллега Александр Подъяков, в какой-то момент мы перейдем к совершенно другим моделям измерения, новой квалиметрии, которая, что принципиально важно, будет иметь понятные позитивистскому уму количественные индикаторы.
Наличие такой диагностики облегчит переход от адаптивной, опирающейся на диктатуру прошлого опыта модели эволюции к моделям эволюции, где ключевыми являются так называемая универсальная избыточность и преадаптация. Например, в нашем геноме около 75% мусорной ДНК, никак не связанной с текущим развитием. Но именно она обеспечивает ориентацию на будущее.
Универсальная избыточность принципиально отличается от специализированной избыточности. У нее в эволюции следующая стратегия: всегда есть элементы-клоны, которыми можно пожертвовать,— это стратегия количественной избыточности. Бактерии и некоторые полководцы побеждают количеством. А универсальная избыточность связана со способностью самотрансформации в неопределенной ситуации.
В контексте подготовки общества, которая происходит прежде всего в школе, к такому переходу можно сказать, что нам нужно готовить мультипотенциалов, а не концентрироваться на узкоколейках профориентации, опирающихся только на специальные способности ребенка. [А может просто давать школьникам максимально фундаментальную научную картину мира?]
ВОПРОС: Чтобы школа оказалась в состоянии хотя бы подумать в эту сторону, ее нужно освободить от балласта — бессмысленной рутины и многого другого. Международный опыт показывает, что одним из механизмов такой разгрузки является использование больших идей. Насколько такое структурирование образования кажется вам полезным?
ОТВЕТ: Когда канадцы и финны предлагают сделать из дискретных картинок мира гештальты через большие идеи, они предлагают в хорошем смысле зону ближайшего развития для образования. Не отбрасывая старое, они просто делают перефокусировку подачи контента через идеологию больших идей. Причем они носят междисциплинарный характер: когда вы одно и то же понятие вводите в истории, физике и литературе, тем самым вы все равно используете это понятие. Это созвучно когда-то предложенной мной концепции УУД — универсальных учебных действий. Она, идущая от работ Давыдова и других, на самом деле говорит, что есть набор универсальных действий, которые и обеспечивают усвоение этих больших идей. Это то, куда надо двигаться. Эта линия для педагогической антропологии кажется мне невероятно важной. [Следите за руками. Есть какие-то вытащенные из головы большие идеи субъктивных идеалистов и уже под них следует подстраивать все образование. Вместо того, чтобы помочь выстроить у учащихся научную картину мира, описывающую окружающую действительность, автор придумал концепт УУД и на него всё натягивает. Гносеологи побеждают онтологов с разгромным счётом.]
ВОПРОС: Можно ли поступить в Школу антропологии будущего?
ОТВЕТ: Сегодня наша Школа — это площадка для advanced studies. И в этом смысле она является набором различных программ исследовательского и образовательного характера. Но я хочу, чтобы в этой школе собирались те, кто разрабатывает проблематику антропологических рисков и антропологического конструирования. Она предельно трансдисциплинарна: за один стол я пытаюсь усадить историков, социологов и тех, кто занимается особенностями эволюции сверчков. В ней также будет выходить серия книг под названием «Код непредсказуемости». [Но какое основание всего этого? Какова база, на которой строится фундамент такой совместной деятельности учёных? Трансдисциплинарность ничего не родит без серьезной научной материалистической философии]
Для меня антропология будущего, за которой стоит эволюционная футурология,— это выстраданная всей жизнью «большая идея». [Вот ещё один пример. Вроде громкие слова “антропология будущего”, “большая идея”, “футурология”. На обычного человека они влияют как гипноз. Но что стоит, например, за термином “эволюционная футурология”, которым прикрывается антропология Асмолова? Там же тоже пшик. Погуглите, посмотрите, насколько пустая эта идея.]
*********
И небольшой комментарий после разбора.
Читая иногда тексты и слушая интервью Асмолова (а это то ещё удовольствие), я не мог понять, почему именно он является сейчас одним из самых влиятельных людей в современном российском образовании. Почему именно он занимает первое место среди самых цитируемых деятелей в этой области. Но, благодаря этому интервью, понял в чём дело.
Во-первых, у него широкий кругозор. Его речь изобилует отсылками и цитатами. Причём он очень ловко орудует словами и конструктами, которые опять же придуманы кем-то из головы и не являются частью действительного и живого мира. Его тексты путаны, лоскутны и эклектичны. Сложно прочесть их до конца, поэтому многие просто верят ему на слово. Однако, несмотря на это в среде околообразовательной интеллигенции он вызывает неописуемый восторг. Часто у слушателей срабатывает эффект узнавания. Вот он процитировал какого-то знакомого философа или учёного, вот здесь известного писателя. У начитанных людей срабатывает триггер и кажется, что и в главном академик прав.
А во-вторых, он фанатично следует своей идее и заражает ею остальных. Те, кто слушали его выступления вживую, могут подтвердить, насколько гипнотически-усыпляющая у него манера говорить. И насколько хорошо он умеет таким убаюкиванием убедить собеседника в своей правоте. Если разбирать его интервью, то они практически не содержит смысла. Точнее это почти всегда какие-то странные словесные псевдоконтструкции, не имеющие под собой никакой реальной основы. Также, как и в якобы глубокомысленных текстах некоторых современных певцов, в которых каждый вычитывает что-то своё, его интервью больше опираются на эмоции, нежели на какую-то логику. Идёт излишнее жонглирование наукообразными терминами вместо того, чтобы высказаться по существу.
Однако, изредка ознакомление с такими лидерами мнения полезно, чтобы видеть в какое болото толкают наше образование.