Йокубас встал, нашарил одежду, нужные предметы: галоши, палку... нащупал дверь, засов и вышел.
Тишина. Священная полуночная тишина. Ни ветерка, ни голоска, ни трепета. Ни звезд, ни неба, ни земли, ни палых листьев, ни груды камней, которая в лунном свете обычно выглядела как пирамида, которую он видел на какой-то картинке, — один безбрежный мрак. Даже свечи в руке нет. И все-таки Йокубас стоял, словно ожидая чего-то.
Вдруг он почувствовал легкое, теплое прикосновение к ногам.
— Кис, кис, кис, — окликнул.
Да, кошка. Уже скоро месяц, как Мурлыка ходит толстая, осторожная, неуклюжая, словно наполненная до краев пенистым молоком. Идет, почти подметая брюхом землю. Опять народятся котята. А что их ждет? Голодуха. Ведь не заберешь кошку, не повезешь с собой. Конечно, нет.
Йокубас осторожно сдвигает кошку с тропы и бредет в избу.
Но заснуть больше не может. Перед глазами черный мрак, кошка, полная тягостного ожидания, и его собственная неопределенная будущность.
А уехать все равно придется. И оставить все придется. Избу, амбар, хлев, баньку, яблони, пчел, колодец, который даже в самую страшную засуху не могла вычерпать до дна половина деревни, эти камни, которые, должны были улечься в фундамент нового дома... И кошку, полную тягостного ожидания. Придется, придется.
Года три назад прикатили люди из райцентра, вылезли из грязно-серой легковушки. С портфелями, бумагами, со складными метрами, которые поблескивали на осеннем солнце будто змеиные выползни. И карандаши у них в руках, казалось, потрескивали, как вспыхнувшие в печке полешки.
А юная особа с длинной гривой, в лиловых штанах и дамских туфлях смачно чихнула. Они все и вся измерили, подсчитали, обошли, осмотрели, пальцами стены постукали, будто искали что-то. А затем приказали подписаться, сказали, сколько получит он за свой хутор, если согласится за три года все снести, уничтожить, а колодец — завалить.
Пока они подсчитывали и измеряли, эта похожая на барича девчонка в лиловых штанах все косилась на него, прислушивалась, как он, сидя на крыльце клети, беседует с брюхатой кошкой и двумя котятами, будто они вчетвером замышляли что-то злокозненное.
Нет, никаких козней он не замышлял. Все мысли его тогда были об Изабеле, а не о каких-то кознях.
Итак, последний год, последняя осень, последние дни... А дальше? Мрак. Переберется к сыну, у которого в большом городе большая квартира с большими окнами, электричеством, газом, горячей водой и всякими там холодильниками.
А тут? Тут-то что?
Одышка, все тяжелее ноги, ожидание все тягостнее... Нет, лучше покамест не думать.
Но думать надо. Если некогда присесть, то хоть на ходу думай.