Осторожно! Здесь будет мало про город и много про жизнь.
Это воспоминания одной девочки, которой пришлось навсегда уехать из своего города, чтобы его полюбить. Но это про девочку, а не про город.
Не испугались? Тогда читайте.
Я выросла в центре старого Ростова. Дом дореволюционной постройки на улице Горького между переулками Халтуринским и Островского.
Когда-то дом был купеческий, о чем явно свидетельствовала лепнина на потолке нашей квартиры. В детстве я этим гордилась. Больше гордиться было почти нечем – вся квартира 24 м2, из удобств только холодная вода в раковине и слив. Нет, вру, был еще газ – под него переделали старую печку, служившую перегородкой между комнатами. Так что в комнатах было тепло.
А вот кухня не отапливалась совсем. Да там и кухня-то была – одно название… Крохотная деревянная пристройка-скворечник. Холодная – чистить зубы зимой приходилось в шапке.
Для Мамы жить в такой квартире было позором, наказанием и трагедией. Она была - красавица и умница, "перспективная" и "далеко идущая". И кавалеры были все ей под стать. А замуж вышла за моего маленького, неприметного, интеллигентного и довольно пьющего Папу. И пришла жить в его маленькую, лишенную удобств квартиру. В общем-то, обычная история. Но для Мамы расставание с амбициями стало очень тяжелым испытанием.
В начале 90-х, когда мне было лет семь, Мама заболела.
Была весна – яркая, южная, наполненная звуками и запахами. Мы с папой ехали домой в трамвае №10, – легендарная ростовская «десятка» - который остановился возле Цирка. Я сидела, жмурилась на солнце и пялилась на мир за пыльным трамвайным стеклом.
- Смотри, а вон Мама идет!
Случайная, будничная встреча – и пламенный восторг, потому что это Мама. Весь мир кажется сотканным из волшебства – только что ее не было, и вдруг она появилась! Чудо из чудес!..
Но Мама шла, низко наклонив голову, и выглядела совсем не веселой.
- Пап, а почему мама разговаривает сама с собой?..
Этот вопрос по сей день остается без ответа.
Поначалу ее болезнь проявлялась только в монотонном бормотании себе под нос. Я просила:
- Мама, не шевели губами!
Она улыбалась в ответ рассеянной, какой-то вымученной улыбкой и обещала:
- Больше не буду.
Но спустя какое-то время все повторялось.
Постепенно бормотание сменилось громогласными диалогами с кем-то невидимым. Мама что-то доказывала, ее губы кривились, на лице все чаще появлялось злое и затравленное выражение. Я уже ни о чем ее не просила, и вообще старалась как можно реже попадаться ей на глаза.
Постепенно мамино состояние стало заметным – наверное, именно в это время я начала ее стесняться.
Она могла устроить скандал с кем угодно и по любому поводу. Рассорилась с подругами и соседками – подозревала, что ее хотят отравить. Материлась, как сапожник. Кричала что-то про прослушку, выкрутила дома лампочки, чтобы ее не застрелили снайперы… То впадала в истерику, то целыми днями сидела на кухне, курила и жгла спички - одну за другой. Перестала следить за собой и за квартирой. Из слегка экзальтированной, вздорной, но очаровательной красавицы и умницы она превратилась в озлобленную тетку, которая могла месяцами не мыться и обвиняла всех вокруг в своей неудавшейся жизни.
Я стала бояться ее, стыдиться и ненавидеть. А она меня любила. Настолько, насколько это было в ее силах. Но я поняла это гораздо позже. Тогда же мне казалось, что я для Мамы - досадная помеха. Она часто мне говорила - мол, если бы не забеременела и не родила тебя, все в моей жизни было бы иначе. Потом плакала, обнимала и просила прощения. А я каменела внутри, не веря.
Папа стал чаще приходить по вечерам, шатаясь. Иногда я выходила встречать его. Если был пьяный, брала под руку. Вела, стараясь, чтобы он держался прямо. Чтобы не было заметно, что выпил.
Конечно, было заметно. И от этого было нестерпимо стыдно.
Если мама вела себя тихо, было еще ничего. Но если она скандалила… Это был мой самый главный страх. Каждый раз, подходя ко двору, начинала прислушиваться – не слышно ли ее голоса?.. Сердце колотилось, ладони потели, дыхание перехватывало. Я шла, низко опустив голову, чтобы ни с кем не встретиться глазами. Делала вид, что никого не замечаю, в надежде, что не заметят меня.
В 16 лет я ушла из дома. Два года жила у друзей. В восемнадцать лет встретила Коробка. Мы поженились, я закончила университет, и мы уехали. Сначала в Москву. Потом в Питер. Оттуда на Украину.
На вопросы о том, почему я все время куда-то уезжаю, фыркала: «Да в этом городе невозможно жить!». Объясняла, что Ростов – наглый, склочный, скандальный, хапужный, кумовской, торгашеский, завистливый, бескультурный. Я находила много слов, из всех сил стараясь не сказать правду.
Что я просто ищу повод, чтобы сбежать из этого города. Ростов – это мое детство. Это мамина болезнь, скандалы, загаженная квартира, двор, в котором все всё знали, стыд, обида, горечь, жалость к себе и бессильная ярость. Я хотела оставить это в прошлом. И уезжала, уезжала, уезжала… Сбегала.
С Мамой оставался отец. Терпел, сколько мог, а потом умер. И она научилась жить одна. Даже недуг ее, казалось, на какое-то время отступил – предоставленная сама себе, Мама как-то приспособилась и даже в какой-то степени социализировалась.
Но со временем болезнь вернулась – с новой силой. Поэтому, в конце концов, нам пришлось возвратиться в Ростов – чтобы забрать Маму, увезти в Задонье и научиться жить с ней и ее стремительно прогрессирующим "альцгеймером".
Когда наша «газель» выехала за пределы Ростова, я вздохнула с облегчением. Было понятно, что будет трудно, но это не пугало. Мне казалось, что главное, от чего я хотела избавиться, осталось в прошлом.
Мне казалось, что я уезжаю из этого города навсегда и никогда не захочу вернуться.
Боже, сколько всего мне казалось...
А через месяц созвонилась со своей ростовской Тёткой, маминой сестрой. Отправила ей четыре тысячи – отдай, говорю, пожалуйста, маминым соседям, а то я сама перед отъездом не успела. Она у них вроде занимала.
Без проблем, говорит, съезжу, отдам.
Потом звонит мне и говорит – ты знаешь, они денег не взяли. Ни один человек – а их трое было. Сказали, что пусть это будет подарок маме. Спрашивали, как ее здоровье. Очень радуются, что дочка наконец-то ее забрала. Тяжело, говорят, ей одной было. И не взяли деньги – ни в какую. Что, спрашивает тетка, с ними делать-то?..
- С кем? - хрипло спрашиваю я.
- С деньгами!..
- Себе купи что-нибудь.
Ладно, говорю, давай, Милуся, мне некогда.
Положила трубку.
И заревела.
Я плакала и думала, что есть вещи, от которых не убежишь. От стыда, например, – бегать бесполезно.
Но он бывает разный. И иногда именно стыд – за себя, а не за других – помогает понять, что все события в жизни взаимосвязаны и должны были с тобой произойти. Даже если ты их стыдишься...
Особенно, если ты их стыдишься.
Поэтому, в конце концов, я успокоилась, вытерла лицо и отправилась дальше – учиться жить. Со своим прошлым, каким бы оно не было. Ради будущего, каким бы оно не стало.
Потом Мама умерла. И вместе с ней умерло что-то еще, чему я пока не могу найти названия.
Прошло еще немного времени. И однажды я почувствовала, что скучаю по Ростову. И люблю его. И хочу туда вернуться. Впервые в жизни я сама этого захотела. И впервые сделала это - свободной от страха и стыда.
__________________________________
- Другие части этой истории ищите по тэгу #предпоследнийприют_путидороги.