Цаля Цырульник был не просто ночным редактором. Он был мегатонной кладезью энциклопедических знаний. Цаля смог заставить меня ночью отыскать в редакции ключ от кабинета, где хранилась Большая советская энциклопедия, только для того, чтобы уточнить факт, место и время того или иного события. Цаля был настолько толст, что без посторонней помощи уже не мог встать со стула, но ровно столько же он умел шутить по этому поводу.
— Сашка, — говорил старик, устав от чтения гранок газеты, — нет бы тебе сбегать в «монопольку» и принести старику чекушечку, а потом мы бы с тобой пригласили девчонок, и они бы нам… убрали со стола весь этот хлам и нарезали бы колбаски. А ты о чём подумал?
— Я подумал о том, что не знаю, что такое «монополька».
— Тоже мне еврей, — ворчал Цаля Шабсович, — монопольками называли еврейские магазины, где продавалась водка, потому что в своё время были евреи, которые за большие деньги умудрялись выкупить у государства его монопольное право на продажу спиртного.
Цаля умел шутить и умел негодовать по поводу несправедливости, с которой сталкивался иногда. Своих дедов по материнской и по отцовской линиям я не знал. Они умерли ещё до того, как я родился. Но впервые я почувствовал, что такое настоящий дед, когда познакомился с Цалей. Я считал его своим, и он был мне своим. И не только мне — Альке Ярмаркову, Ирочке Ерофеевой, всей молодежи еврейской редакции. Конечно, его давно нет в живых, но это вовсе не означает, что Цали Цырульника нет вообще. Ведь я же знаю, что такое «монополька».
Материал, который вы прочтете, был написан ещё при жизни его. Он понравился старику и поэтому я поместил его в эту книжку.
ОДНАЖДЫ УТРОМ старый журналист Цаля Шабсович Цырульник обнаружил, что подняться с постели самостоятельно не может. Тело отказалось подчиняться ему, правая рука повисла плетью. Врачи поставили диагноз — инсульт, и супруга дала телеграмму сыновьям: «Срочно приезжайте, с папой плохо». Ему и раньше было трудно ходить. Недлинный путь до редакции он проделывал почти за час, шёл с передышками, но шёл же. Каждый вечер усаживался за свой стол (он работал вечерним редактором), вычитывал полосы и порой шутил с молодыми журналистами.
— Мальчики, нет бы придумать для старика катапульту, без катапульты трудно подыматься.
Всё это было совсем недавно и могло продолжаться долго, да попался в руки Цырульника известный журнал, последний номер которого поливал грязью его газету. Редактор журнала, он же автор статьи, жил в Москве и облекал себя в мантию судьи, а он, по мнению Цырульника, не имел на это права. И старик, в последнее время редко бравшийся за перо, написал вечером того же дня возмущённое письмо, а утром...
Нет ничего страшнее состояния принудительного покоя. Даже в детстве вокруг него столько не суетились, как сейчас.
Вэй из мир (Я знаю- идиш) , нашёл, когда вспомнить о детстве! А впрочем, в его нынешнем состоянии самое удобное было вспоминать. Лежи себе и воссоздавай очерк собственной биографии. Вот только с чего начать?
СЛЯКОТНЫМ ОСЕННИМ ВЕЧЕРОМ кто-то несмело постучал в дверь священника, имевшего приход в селе Пирогово, бывшего имения известного русского хирурга. Отворив дверь, святой отец увидел еврея-сапожника с малолетним отроком. Они просили о ночлеге, и священник впустил их в дом. Сапожника звали Шабса Цырульник, он жил в местечке Красном и имел пятерых детей, одного из которых брал с собой, уходя на заработки в окрестные деревни. Цаля, так звали сына Шабсы, мог немного подкормиться у людей, а заодно и помочь. Впрочем, какой из него тогда был помощник?
Сердобольная попадья налила маленькому путнику чашку горячего молока, потом еще одну чашку, и, сморенный сытостью, мальчик уснул под разговоры отца и священника — людей разной веры, но живущих на одной земле. А утром священник подарил ему диковинную книгу в огромном чёрном переплете. Это были сочинения Джорджа Байрона. Никогда до этого не было у Цали книг, но вот повстречались на одной земле Байрон, поп и Цаля, и появилось от этой встречи большое счастье у маленького человека. Никогда больше они не встретятся. Но ещё не раз добрым словом вспомнит Цаля священника, и отец его Шабса не раз помянет попа добрым словом, ибо через несколько лет в окрестных деревнях перестанут предлагать работу и хлеб.
ВОИСТИНУ: босой плачет до тех пор, пока не увидит безногого. Сейчас тяжкая вечерняя работа в редакции казалась Цале Шабсовичу радостью. Если сравнить газету с каким-либо изделием, то он выполнял в ней роль шлифовщика. Выправлял корявости и неровности газетных текстов и порой долго держал полосы. Когда потихоньку, а когда громко его бранили дежурные. Сейчас нет этого, но так ещё хуже. Иногда надо бы поругаться, поспорить. В последнее время, например, часто слышал он утверждение, что, дескать, Еврейская автономная область — это сталинская резервация для евреев. Э, граждане, извините...
НАСТАЛО ВРЕМЯ, когда перестали привечать в деревнях портных и сапожников, печников и мастеров других ремёсел. Не до сюртуков стало и черевичек. Не помереть бы с голоду. А что, спрашивается, было делать местечковым ремесленникам? В этот самый момент появились вербовщики, зовущие евреев осваивать земли где-то на Дальнем Востоке.
Ещё древние говорили: «Если человеку совсем нечего дать, дайте ему земли». На Дальнем Востоке им дали землю и даже корову. Кто из еврейской местечковой голытьбы мог об этом мечтать? Правда, их жизненный уклад был далёк от производства молока и хлеба, но, как говорится, слава Богу, есть люди вокруг. Да воздастся добром встретившим их здесь пузиновским семьям: Киберевым, Забелиным, Барановым. Ибо не гнали они пришлых от своих обжитых очагов, не потешались над неумелостью еврейских женщин в крестьянской работе, не бранили их за неловкость, а, наоборот, учили всему, что сами узнали некогда от родителей своих, теплом делились и умением. И людей отличали здесь не по картавому говору, а по тому, каков человек в деле. Так что, если кому интересно насчет антисемитизма, то не было его на дальневосточной земле.
Отец Цали быстро освоил пошив местной обуви и мог исполнить на заказ ичиги и олочи, а сам Цаля окончил курсы счетоводов и работал бухгалтером сразу в двух колхозах — имени Смидовича и «Новая жизнь». Так что не голодали они, как в былые времена.
«ПОРА ВСТАВАТЬ НА НОГИ», — сказал однажды доктор, посетив его. Цаля Шабсович и сам понял, что пора, и вспомнил вдруг, что однажды уже где-то слышал эти слова. «Пора вставать на ноги», — так сказал ему кто-то из стариков на похоронах отца. Только тогда он сам ставил на ноги сестер и братьев, а сейчас наоборот. Жена и дети помогали ему держаться на ногах.
Так случилось: сапожник Шабса погиб на реке Самарке, провалился под лёд вместе с лошадью, и Цаля, схоронив отца, остался в семье за старшего. Его тогда перевели в Биру (бывший районный центр). Тринадцать колхозов было в Бирском, ныне Облученском районе, а поэтому в райисполкоме имелась такая должность — бухгалтер-инструктор по колхозному учету. Во время войны ему добавили ещё две должности: секретарь исполкома и заведующий отделом трудовых ресурсов. Об этих его должностях можно было бы написать отдельную книгу. С горькими страницами про то, как стариков и инвалидов, детей и солдатских вдов мобилизовали на лесозаготовки в Вяземский район. А ещё про то рассказать можно, как делил секретарь исполкома хлебные карточки, которые давали ему для экстренных случаев. Самое трудное в этом деле — отличить экстренный случай от обмана. Поди узнай, вон у той бабы с двумя детишками и вправду карточки утеряны или может... А баба кричит: «Коли не поможешь, советская власть, брошу здесь детей, им всё равно помирать с голоду!» Чудно вспомнить, как не раз посылал он супругу свою Марию Израилевну домой за картошкой или другой снедью, поскольку всегда экстремальных случаев было больше, чем карточек. А он, Цырульник, на то и советская власть...
И не то, что однажды не выдержал, а просто случай вышел. Повез он людей, человек двадцать, в село Унгун Сталинского района. Там тогда запасный полк стоял, в котором готовили бойцов для отправки на фронт. Привез он туда людей, а сам к командиру полка:
— Хочу остаться здесь, в армии.
А командир и не против. Ему как раз нужен был человек для интендантской службы. Только, говорит, это дело с райкомом партии надо согласовать. Вы ж как-никак секретарь исполкома, товарищ Цирульник. Позвонил в райком, а секретарь в ответ ему:
— Не приедет Цырульник добром — привезут его по этапу.
Вот и весь армейский сказ. Правда, вместо одного призыва угодил он в другой, в «Сталинский призыв». Так в те годы называлась Облученская районная газета. В сорок четвёртом его туда и направили, и сразу редактором. Учитывая при этом еврейскую семилетку (по тому времени солидное образование), плюс опыт советской работы, плюс... Впрочем, что ни назови, одни плюсы получатся. Минусов в те годы в расчет не брали. ...
ОДИН, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ... Правая рука сжимает резиновый эспандер, подаренный сыном. Если заставить работать руку, то можно будет понемножку писать. Он ещё в состоянии что-нибудь делать. Правда, дети об этом даже слышать не хотят, а дочь газеты прячет. Ну, не смешно, если из семидесяти восьми лет жизни сорок связаны с газетой? ...
Один, два, три, четыре... Встать, сесть... И вроде отходился я, мальчики, а на печке сидеть неохота. Станет потеплее, во двор выйду, сначала недалеко от дома буду гулять, а потом, глядишь, доползу до редакции. Не за один раз, конечно, с передышками.
Это ж сколько раз приходилось ему из села в село пешком? За день наломаешься, как на извозе. Газета — молох, сколько ни пиши, всё в номер, в номер. А часа в два-три ночи включал он приемник и садился записывать сводку Совинформбюро. Её тогда газетчикам по слогам по радио диктовали. ...Пять, шесть, семь, восемь... Сегодня сделал шестьдесят приседаний за день. Живём!
ПОСЛЕ ВЫСШЕЙ ПАРТИЙНОЙ ШКОЛЫ перевели его редактором обллита. Поскольку должность эта, как говорится, обязывающая, то самим редакторам в газетах выступать запрещалось. Однако ж для него делали исключение, поскольку, во-первых, был он человеком пишущим и без этого не мог, а во-вторых, многодетным — семеро к тому времени было у него. Всех одеть, обуть, образование дать. Ну, если честно, какие в то время оклады были?.. А ему-то с материалов порой доставалось больше неприятностей, нежели прибавки к заработку, поскольку темы искал серьёзные, а пока к истине протиснешься, обязательно комунибудь на ногу наступишь. Как-то выступил он в адрес одного завмага из поселка Бира. Тот был человеком нечестным, к тому же хамом. Но племянник у завмага инструктором в крайкоме партии работал. Самолично приехал этот племянник над журналистом расправу чинить. Благо, он тогда нашёлся: обратился к коллегам из «Тихоокеанской звезды». Отстояли.
ЦАЛЯ ШАБСОВИЧ ЦЫРУЛЬНИК взял со стола лист бумаги и впервые за много месяцев попробовал написать строчки. Получилось. Потом он снял телефонную трубку и набрал номер секретариата редакции.
— Анатолий, слушай, если есть там какая-нибудь работа, приносите, потихоньку сделаю. Скучно. Вот сам станешь старым, узнаешь, каково на печке сидеть.
«Такая тебе жизнь, какой ты сам хороший». Так издавна говорили в еврейских местечках. И если есть на земле справедливость, пусть так и будет, и воздастся добром наставнику моему журналисту Цале Шабсовичу Цырульнику!