В «Биробиджанскую звезду» я пришёл уже без партийного билета, сдал этот некогда очень ценный для меня документ секретарю парткома завода «Дальсельмаш» Володе Сахову. Предварительно заплатил все до копейки взносы, написал заявление и таким образом прекратил все свои взаимоотношения с родной Коммунистической партией. Я был не первым, кто в это время сдавал партийный билет, и свои действия уже не считал поступком. Валентина Михайловна Ерошкина — секретарь горкома партии позвонила и высказала искреннее сожаление по поводу моего решения, однако само решение это не изменило, а с Валентиной Михайловной у меня по сей день хорошие отношения.
Начинались горячие девяностые, с выплеснувшейся на всех нас свободой слова, пустыми полками магазинов, талонами на водку, сигареты, сахар и слухами о том, что вот-вот будет голод. Нам тогда было о чём говорить и писать. Хотите симпатичный штрих того времени? Рассказываю.
Михаил Клименков — замечательный журналист и в те годы заместитель редактора газеты — однажды разговаривал в кабинете с Лилией Скляр. Лиля — обалденно яркая личность, у неё своя замечательная надёжная рука, но при этом она — женщина, до сумасшествия любящая своего сына Вовочку и, как все, страдающая о хлебе насущном. Так вот, говорят они об этом самом хлебе, и разговор заходит о грядущей угрозе голода. Миша говорит, что ему лично голод не страшен. Он вырастил на даче сорок пять цыплят, к осени зарежет их и заморозит на балконе. Так что какое ни есть, а мясо у него будет. Лиля, живущая днем сегодняшним, вдруг просит его: «Михаил Петрович, продайте одну курочку». «Да ты с ума сошла, — отвечает ей Клименков. Весной придет голод, так я эту курицу на ”Тойоту” сменяю».
Мише так и не случилось поменять курицу на «Тойоту». Уж и не знаю, держит ли он на даче кур, но «Тойоты» у него нет по сей день. И он по-прежнему такой же блестящий журналист, каким был в то время, когда я работал в газете.
Теперь о нас, тогдашних. Наверное, в «Биробиджанке» было поровну взрослых и молодых. Даже работая в разных отделах, мы составляли одну довольно дружную команду. Мая Гумирова, умница и трудяга, сейчас счастливо живет в Чикаго, и мне грустно оттого, что она счастлива именно там, в Америке, а не здесь, в Биробиджане; Лиля Скляр — в Торонто, Ниночка Зиновьева, в то время самая молодая из нас, — во Владивостоке, а самый взрослый, кто держался рядом с нами и пил чай только у нас в кабинете, поэт Виктор Соломатов — в городе Петахтикве государства Израиль. Я не знаю, где сейчас живет и работает Николай Петрович Малахов — наш редактор, но пусть он будет счастлив, ибо при его руководстве мы могли делать ту газету, которую хотели делать. Он, упаси Боже, не пытался нас править, он заботился о том, чтобы мы хорошо ели да были нормально обеспечены жильём и зарплатой. Он не сворачивал нам кровь после звонков «сверху» по поводу публикаций, и лишь одно обстоятельство могло озаботить редактора нашего.
— Лександр (это не опечатка, именно Лександр, а не Александр), — говорил он, — чтой-то (это тоже дословно и добуквенно) по тебе читатель соскучился.
Его беспокоило, когда журналист замолкал надолго. Он был нашей крышей и каменной стеной, а в случаях непредсказуемой удачи либо неприятности говорил: «Мы на это не рассчитывали…»
Не верьте, что дарованная в начале перестройки свобода слова была безнаказанной. Всё, о чем мы писали, вопреки желанию учредителей газеты, запоминалось и даже записывалось. Я и сам был свидетелем, как Николай Петрович огребал увесистые воспитательные оплеухи от руководства. Так было, когда я написал скандальный материал «Шах некоронованному королю» о директоре одного отдела рабочего снабжения, ОРСа, как тогда говорили. Директор, хоть и был ранее судимым, но стал депутатом областного совета и очень «своим» для многих больших людей. Малахов знал это, но поместил материал в газету. Его воспитывали, заставили опубликовать «возмущённое письмо жителей поселка Хинганск» и запретили в дальнейшем возвращаться к этой теме. Малахов вызвал меня и спросил:
— Лександр, что делать будем? Промолчишь, али как?
— Я могу разбить документально каждую строчку этого «опровержения», но у вас могут быть проблемы.
— Они уже и так есть, Лександр, так что стреляй, — закончил разговор редактор.
Через неделю в газете вышел ещё один мой большой материал, он назывался «Не извиняюсь».
Такие вещи не прощали даже в те свободные времена. В итоге его кандидатуру не утвердил на должность редактора областной совет народных депутатов, и Малахов уехал в Комсомольск-на-Амуре.
— Мы на это не рассчитывали, — узнав о решении, скажет Малахов.
Он собрал вещи и уехал. И стало грустно.
Всё это наступит потом. А пока ещё мы все вместе делаем газету, чтобы читатель не зевал над строчками. А чтобы всё это происходило, нужна драка. Нет, не та драка с кровью и вылетающими на страницы и экраны мозгами. Драка здесь — понятие образное. Нужны живые проблемы, долго ждавшие своего разрешения и способные прожечь газетные полосы. Их много. Мы пишем о них в рубрике «Репортёр», которую еженедельно готовит по очереди каждый отдел, мы с радостью придумываем первоапрельские номера, да так, что тот работает на уровне профессиональных обманщиков, и солидные люди покупаются на наши шутки.
Однажды мы сделали номер, в котором целая полоса была отведена репортажу с митинга «зелёных». Всё, от первой до последней строчки, было вымыслом. Выступления участников писались за нашими столами, но сами участники даже не догадывались о том, что они где-то когда-то говорили. Фокус был в том, что все, чьи имена назывались в газете, не были вымышлены. Это были жители города, обладающие достаточной известностью. Дабы избежать скандала, мы предупредили некоторых из них о готовящейся шутке. Не всех, конечно, предупредили. Художникавангардист Сергей Буньков, обладавший приличным чувством юмора, вовсе не обиделся, прочитав в газете строчки из своего выступления на митинге:
Чёрную спесь с машин лакированных собьём!
Задавим газы запахом зелени! Звери вы!
Лопатами выроем очистные, чащи лесные
Вырастут между домами.
Мы — природы знамя. Кто с нами?
Прочитав «репортаж с митинга», мне тогда позвонила Валентина Михайловна Ерошкина, бывший секретарь горкома партии.
— Александр Леонидович, — возмущенно сказала она, прочитала стихи Бунькова. Понимаю важность проблемы, которая там поднята, но ведь это не литература и не поэзия, а черт знает что.
Я объяснил ей, что митинг, это не более чем первоапрельская шутка.
— Куда сейчас, — спросил фотокорреспондент Фима Ветринский, когда мы уже сели в автомобиль «Волга» под управлением завхоза-водителя Мазуркевича. Мазуркевич был возмущен заданием, а я получал удовольствие и от предвкушения работы, и от «неудовольствия» Мазуркевича. Короче, мы ехали на городскую свалку.
— Свалка — это часть нашей с вами жизни. Мы задумываемся о состоянии отходов человеческой жизнедеятельности, только когда сдаем анализы… сами знаете чего. Если журналисту сделать общий анализ свалки и представить это в репортаже…
— Поезжай, Лександер, — не стал меня дальше слушать Николай Петрович.— Поезжай и пиши, читатель соскучился.
Вот что мне нравилось и в нем, и в Фиме Вепринском — они не боялись авантюр. Это сейчас журналисты, гоняясь за сенсациями, идут и в огонь, и в воду, а тогда — нет. Мало кто понимал истинную ценность свалки. Разве что мы с Фимой, Миша Клименков да редактор, сочувствовавший нам. И репортаж получился пригодным к употреблению.
А ещё через какое-то время в селе Жёлтый Яр Биробиджанского района на пустыре возник «Первый Китайский Бартерный рынок». Естественно, настоящим рынком он не считался, а возник стихийно, в результате братского общения народов, живущих по разные стороны Амура. Китайцы не особо нуждались в рублях, а русские в юанях. Китайские братья меняли на термосы и жвачку старые шинели и пальто. Они быстро узнали глубокое значение русского слова «мать» и другие слова неоднозначного назначения. Хорошим обращением было слово «товарись», а плохим — «хулигана». И обо всём об этом был репортаж, который мы тоже делали с Фимой, рискуя получить по объективам от представителей, естественно, русской стороны.
Мы вместе с Лилей Скляр писали рифмованные репортажи о новогодних каникулах, а благодаря одному из моих материалов, наша молодая журналистка вышла замуж. Я не пишу об этом подробно потому, что её замужество нельзя назвать счастливым. И всё же атмосфера сама была доброй и творческой. Дай ты боже, чтобы по сей день она была такой в нашей газете.
Я вовсе не связываю свой уход из газеты с отъездом редактора. Просто так случилось. Мне предложили работу следователя в прокуратуре города, и я ушёл.
— Мы на это не рассчитывали, — сказал бы Николай Петрович Малахов, но к этому времени его в Биробиджане уже не было.