11 марта мой самолет улетел в Берлин, а я нет. Из-за коронавируса отпуск накрылся, но зато открылись другие перспективы — куча времени для чтения хороших книг. И вот одна из них — «58-я. Неизъятое» Елены Рачевой и Анны Артемьевой.
Герои книги — те, кто отбывал срок в лагерях по политической 58-ой статье, и те, кто там работал охранниками, врачами и конвоирами. Книга их воспоминаний.
Журналисты «Новой газеты» Елена и Анна собирали интервью в течение 4 лет. Они объехали Россию и Литву, записали около 60 бесед с людьми, которые оказались по ту и другую сторону ГУЛАГа в период с 1937 по 1958 год.
В этой книге нет разделения на жертв и палачей, нет обобщений, что все эти люди стали жертвами государственной репрессивной системы и т. п. Здесь другое. То, чего не смогли отнять при обысках, не смогли запретить по инструкции. Это неизъятое: любовь к жизни, человечность, память.
Воспоминания надзирательницы
***
Политические у нас сидели. Господи боже мой, да их сразу видно! Эти, которая шпана, обзовут тебя не знаю как, а политические культурно разговаривают, никогда «ты» не скажут.
Было их много. Целая партия ленинградцев (осужденных по «ленинградскому делу», жертвами которого в конце 1940-х стали крупные партийные руководители. — Авт.). Такие порядочные, хорошие... За что попадали? Ну, если попал — значит, заслужил. Может, что плохо сказал, что языком смолол...
***
Их (заключенных. — Авт.) я не помню. Я с ними не разговаривала, никакой полемики не вела. И не жалела. Сама голодная ходила, кто б меня пожалел?
А Русланову я жалела. [Певица Лидия Русланова была приговорена в 1948 году к 10 годам ИТЛ за антисоветскую пропаганду, «грабеж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах», отправлена в Тайшет, а в 1950 году переведена во Владимирский централ].
Она настолько простая, душевная... У них раньше радива (радио. — Авт.) не было, а тут Первомай, «Валенки» (главная песня из репертуара Руслановой. — Авт.). Так Русланова давай у нас по камере плясать! И петь! Сначала тизонько, потом все громче, громче! Я ей стучу в дверь, а она разошлася-я! На весь коридор кричит! (Смеется.) Вызвали старшего, повели ее в карцер, меня обыскивать заставили, а чего обыскивать, нет у ней ничего. карцере она сразу успокоилась (смеется).
А потом пустили ее, освободили (после смерти Сталина дело Руслановой было пересмотрено и прекращено. — Авт.). Приехали за ней, наверное, три «Волги». Все прощаются, руки жмут. А нас она давай обнимать, целовать! Мы что — нам можно, она уже свободный человек. Со всеми душевно прощалась. А что, господи, наша работа такая, она на нас не обиделась.
А пришла к нам понурая-понурая. Одно только говорила: «Я ни за что сижу, ни за что . Так я и не знаю, за что. Не выясняла и не спрашивала. Пока сидела — нельзя было, а когда уходит, чего выяснять-то, раз уходит. Меньше знаешь — легче спишь.
Воспоминания заключенной
***
Один раз я попала в карцер. Это было 1946-й год, Новый год. Отбой, всем надо лежать, а на моих нарах несколько женщин собралися погадать на будущее. Надзиратель посмотрел в волчок, забежал — и меня сразу в карцер.
Холодища-а! Подвал, толстые стены, окно без стекла — а я в одном платье. Так я все время танцевала. Устану, посижу немножко — и опять. Потом начала карабкаться на скошенный подоконник. Зацеплюсь за решетки — и качусь вниз. Потом опять. Согреваюсь. Устала, села в уголочек, скорчилась... А чувствую, надзиратель, пожилой человек, все время смотрит в волчок. Открывает двери: «Выходи». Я вышла — в коридоре тепло, столик стоит, табуретка. «Посиди», — говорит. Пошел, принес стакан чая, булочку: «Погрейся, маленькая». Я сидела, грелась, он смотрел на меня... Кажется, даже плакал. Несколько часов посидела... «А теперь, — говорит, — иди». Вернулась в карцер — слышу, новогодний салют!
***
Летом меня и украинок отправили на сенопокос. Мы собрали сено, на быках возили дрова. Лошадь по снегу не пройдет, а быки выходили. Мы построили им на горке сарай, а сами весь год жили в землянках в очень красивом месте около реки Уса.
В землянках жить можно! Внутри буржуйка, нары на восемь человек. Когда снега много, даже не очень холодно.
Конвоиры жили в соседней землянке. Они сначала думали, что мы враги, а потом и у костра вместе сидели, и песни пели.
Пришла весна — Уса поднялась, разлилась, залила наши землянки. Мы тогда вместе с быками забрались наверх на сарай. Еда закончилась, вода шумит, гудит, поднимается и несет и деревья, и глыбы льда. Думаем: все, снесет наш сарай. Охранники отложили винтовки, мы назвали друг другу свои имена и стали прощаться. И все были такие друзья! А потом в одну ночь перестала подниматься вода. Конвоиры взяли винтовки и снова стали нас охранять.
Только главного ихнего я называла уже не «гражданин начальник», а Сашенька. А он меня — Яночка.
Это лишь фрагменты историй. В книге их больше — около 40 больших монологов и 21 врезка коротких воспоминаний с фотографиями.
Меня поразил эпизод, рассказанный одним из героев. Про девушку, которую ссылка разлучила с женихом, и она его встретила в лагере. Она — узница, он — конвоир. Или, например, воспоминания чекиста Александра Сорокина, который рассказывает, как вербовали «стукачей», как славно жили в те времена (круизы по Европе, квартира от государства), как люди нигде не умирали в лагерях, что на Колыме — море и «своя прелесть», а у него в лагере своя. Читаешь и диву даешься, какой ГУЛАГ разный для всех. В этой книге ты встречаешь человека, который отсидел 10 лет в исправительно-трудовом лагере и считает, что Сталину надо поставить памятник. Или начальника лагеря, который переписывается с бывшими заключенными. Очень хотелось бы рассказать вам обо всех, но о них уже издана целая книга, почитайте.
В Печоре, в доме окнами на бывшие лагерные бараки, удивительно красивая украинка Ольга Гончарук, плача и не закрывая лица, говорила про исковерканную лагерем жизнь, а ее немолодой уже сын смотрел на мать с ужасом и любовью: все это он слышал впервые.
Из предисловия
