Семейство Полищук славилось в деревне своим трудолюбием. Работали в их семье все: от мала до велика. Трудились самозабвенно, до ломоты в руках и ногах, до удовлетворенного “не зря день прошел - хорошо поработали”.
Родоначальниками семьи были старые Полищуки - бабка Павлина и дед Георгий.
Георгий привез Пану в родную свою деревню после войны - голодное и холодное время. Невесте едва семнадцать исполнилось. Пана была потомственной колхозницей. Георгия она, по ее же признанию, в молодости совсем не любила - просто хотела из колхоза сбежать. А Георгий на роль надежного тыла и спасения от трудодней вполне годился. Был он мужиком добрым и работящим. С таким никогда не пропадешь. В их доме все было сделано руками Георгия. Он сам построил дом, сам делал мебель. Георгий, как и большинство их деревенских мужиков, был, конечно, не дурак иногда и выпить. Но строго по выходным и всяким государственным праздникам. Чтобы жену не сердить, а она потребление горячительного не одобряла, выпивал тайно - в коровьей стайке прятал чекушку. У Полищуков долго не было детей. К сорока, когда соседи уже вовсю с внучатами возились, Пана наконец-то родила дочь.
Их единственный поздний ребенок, дочь Сашка, вместе со своей семьей жила в соседнем доме. Этот дом, добротный, высокий, с одиннадцатью большими окнами Георгий строил вместе с Сашкиным мужем, Серегой. Зять Серега был городской, а значит, криворукий и изнеженный, как девка. Интеллигенция вшивая. Но к Георгию Серега относился с большим уважением, команды его слушал, от строительства не отлынивал.
У молодых Полищуков, а называли их только так, а вовсе не по фамилии пришлого горожанина Сереги, было двое пацанов-погодок.
Старший сын Борька и младший - Миша. Братья были похожи между собой, как два две горошины: смуглые, рослые, шустрые, с темными глазами. Отец их звал “татарва”. Оба были похожи на мать, на Сашку. И совсем не похожи на рыхлого и белобрысого папку. Будто Серега к ним и отношения не имел. Хотя на самом деле имел, конечно же, и самое прямое. Мужа Серегу Сашка любила до самозабвения. Как увидела однажды в городе в кинотеатре еще школьницей, так и пропала. Невысокий блондин, очкастый, с большими ушами, совсем не привлекательный внешне. Но он так запал ей в душу, что и сейчас Сережу она по-прежнему обожала: он самый лучший.
Полищата, Борька и Мишка, были парнями рукастыми. К двенадцати своим годам любую мужскую работу делать умели. И не абы как, а с любовью и пониманием. Смотреть на них было одно удовольствие. Сашка и смотрела, любовалась - самостоятельные у нее мужики растут. Правда, учились в школе дети не очень. Не давалась учеба. Учиться им было скучно, маятно. В школе откровенно околачивали груши. Но учителя относились к ним лояльно - ни хамами, ни нарушителями дисциплины братья не были. Обычные троечники с хорошим физическим потенциалом. На лыжных соревнованиях или в “Зарнице” им не было цены. Или вот еще на уборке картофеля.
Сашка детям личный пример трудового подвига подавала. Работала всегда на износ, как и было принято у Полищуков. С пяти утра начинался ее рабочий день и до двенадцати она крутилась белкой. Держали скотину: коров, свиней и коз. Развели уток и кур. Коров и коз Сашка рано доит, на пастбище уводит, потом в свинарнике лопатой машет, птицу кормит-поит. И все бегом, все вприпрыжку. Детям обед сготовит - и на работу. Работала Сашка почтальоном. Носила тяжеленную сумку с газетами, журналами, письмами. Тогда народ много периодики выписывал - у Сашки руки до земли от нее оттягивались, от этой периодики. После работы - огородная вахта. И все это будто и не в тягость ей было, а в непонятную для мужа радость.
Интеллигент Серега стайки коровьи, а уж тем более поросячьи, не любил. Не убирал там никогда категорически - тошнило его от видов и запахов. Он работал в городе, на заводе. Был инженером-конструктором. Утром уезжал на работу на электричке, в вечером на ней же домой приезжал. Всегда чистенький, выглаженый, вычищенный, надушенный одеколоном “Саша”. Георгий звал зятя “Обломовец”. Хотя ленивым Серега не был - на заводе его очень ценили, ум у него был светлый.
Огород у “молодых” и “старых” был совместным. На этом участке, в почти двадцать соток, дружно трудилась вся семья, с апреля по октябрь. Поблажек не делалось ни для кого. Ребята, как им по пять лет исполнилось, вовсю уже копали картошку и драли траву с гряд.
Во всякие деревенские страдные времена - пахоту, посадки, прополки, сенокос, уборка урожая, заготовка дров - Полищуки работали вместе. Высыпали на участок - и давай руками, лопатами и косами махать, без отдыха и продыху. Сашка выносила магнитофон, слушали Пугачеву и Леонтьева. Под музыку им, видимо, веселее работалось. Работали без перерывов, первые начинали и первые заканчивали.
Рушиться все началось неожиданно.
К Полищукам пришла беда. Сгорел дом стариков, в пожаре погибла бабка Пана. Почему случился пожар, так и осталось неизвестным. В деревне поговаривали, что это дед Полищук, приняв за ворот лишку, пошел ночью покурить к печи. Там окурок тлеющий из его нетрезвых пальцев выскользнул, загорелся коврик кухонный. Дед испугался, выскочил, про бабку в панике забыл. А Павлина осталась в доме, спала она. Так и угорела.
Бабушку хоронили по всем правилам. С горючими слезами, гробом на машине марки “ЗИЛ”, чей кузов был укрыт красным ковром. Оркестром, рвущим душу, и поминками для всех соседей. Про павлину говорили: “хорошая женщина была, работящая”.
Отца Сашка к себе в дом жить забрала. Дед Георгий, который и раньше от самогона отказаться был не в силах, начал пить до потери человеческого облика. Напивался до бессознательности, садился на порог и плакал пьяными своими слезами. Глаза у деда Георгия были светлые и бессмысленные, нос в бордовых прожилках, губы мокрые и сморщенные. Сашка уже и не понимала: то ли отец и правда чудовищно горюет, “заливая” страдание, то ли он, что называется, “дорвался”: гонять за самогон-то больше было некому.
Но как-то жили Полищуки. Те времена вообще были нелегкими для страны и граждан ее. Дети росли, тянулись вверх, вырастали из всех своих одежек стремительно. Сашка тянула на себе хозяйство. Дед Георгий незаметно спивался. Муж Серега отдалялся. Приезжал с работы уже не вечерней электричкой, а добирался на проходном поезде - к десяти вечера. От коров и свиней избавились, их было тяжело прокормить.
Осталась у них одна коза Манька. Капризное и драчливое животное.
Огород Сашка тоже “урезала”. Большую часть пустила под траву для Маньки.
С почты ее уже “попросили”. Сашка ходила мыть пол в магазины. Магазины отчего-то сплошь тогда назывались “У Егорыча”, “У Иваныча” или “Кристина”. Эти магазины тогда свои же, деревенские, начали открывать прямо в бывших своих жилых домах. Сашка мыла пол сразу в двух магазинах: в “Алине” и “Кристине”. Метила мыть еще и “У Петровича”, но конкуренция среди уборщиц была велика, работы-то на селе не было.
А сама Сашка вдруг начала выпивать. По чуть-чуть, перед сном, украдкой. Брала себе шкалик и выпивала его мелкими “лечебными” дозами. Зажевывала лавровым листом. Своего постыдного этого секрета она стеснялась. Никому бы не призналась, что выпивает. Но ей так лучше было, с фуфыриком под мартрасом.
В огород теперь Сашка выходила только с сыновьями. Иногда выползал и дед Георгий, но толку с него не было, отец начал быстро сдавать. Сашка включала Валерия Леонтьева, для настроения. Мальчишки плевались, а ей очень нравилось. Саша любила про дельтаплан: “Меня любовь оторвала от суеты, от суеты…”
Но вот мужа Серегу, как выяснилось, от суеты любовь не отрывала. То ли потому, что любви никогда не было, то ли оттого, что любовь у Сереги была, но не к ней, не к Саше.
Муж буднично, буквально на ходу, сообщил однажды Саше, что уходит. Что у него есть карьерные перспективы. Его зовут работать в областной центр. Что он, Сергей, не обязан себя в сорок лет хоронить в этой спивающейся деревне. Деревня и правда спивалась, тут Саша и не спорила. Почти в каждом доме был свой персональный алкаш. У них вот, у Полищуков, было даже сразу два - дед да она сама, Сашка.
В этот областной центр Серега собирался ехать один. Ни Сашку, ни детей он с собой в новую жизнь не звал. Почему не звал - тоже пояснил. У Сереги, как выяснилось, давно есть другая женщина, коллега. Эта коллега, в отличие от жены, женщина интеллигентная, книг читает и в театр ходит. С ней можно продуктивно разговаривать, обмениваться информацией. А Сашкой - нет. Сашка пахнет навозом и носит закатанные рейтузы. Она моет заплеванный пол в своих “У Иванычей”, а потом намазывает потресканную кожу рук жирным вазелином. Она не женщина, а какой-то комбайн “Сталинец”. Почему же он, Сергей, должен губить свою жизнь? Дети уже большие, скоро и школу закончат. Он отмучился свое, отбыл срок. И сама Сашка может еще найти свое личное женское счастье - вон их полдеревни со стеклянными глазами и запахом сивухи ходит. Рукастых и хозяйственных, как Сашка любит.
Муж уехал. На прощание, пряча глаза, пообещал помогать деньгами. Но исчез, домой он больше не приезжал. Сашка знала, что жил с новой семьей вполне счастливо, там даже намечался ребенок.
А у Сашки начались серые, а иногда и густо-черные дни. В магазинах пол мыли теперь сами продавцы, хозяева “Егорычей” тоже экономили, не до жиру.
Почта стояла и вовсе закрытая. Большой амбарный замок на двери даже успел заржаветь. На крыльце здания, в тени навеса, лежали коровы, спасались от палящего солнца.
Сашка подалась в город, устроилась в привокзальный киоск. Торговать пивом, соком и шоколадками. Киоск работал 24/7. Часто Сашка сутками не бывала дома. Пацаны были одни на хозяйстве. Сашка не переживала, старшему уже пятнадцать - взрослый мужик, справятся.
Сама она днями сидела в своем душном киоске, пялилась на пассажиров и встречающих их граждан. Скучала, зевала, читала газеты “Спид-инфо” или про лечение народными средствами, курила, разгадывала кроссворды, потягивала пиво.
Было у нее и небольшое развлечение. Через их станцию проходил “китайский поезд”. Поезд шел в Пекин. Горожане собирались на перроне к назначенному времени, толпа была такая, будто Первомай.
Когда заветный состав останавливался, китайцы из вагонов не выходили. Они прямо из вагонных окон кидали в толпу всякий свой товар: одежду, обувь, чайники, фены. Даже люстры кидали, Сашка и такое как-то видела. Граждане суетливо хватали эти вещи, топтали друг друга, толкались, остервенело матерились, иногда даже дрались. Шла борьба за дефицит. Китайские вещи были некачественные и дешевые. А в магазинах было тоже не качественное, но дорогое. Пестрое шмотье покупали без примерок, любых размеров - в семье кому-то да подойдет. Времени на разглядывание не было, поезд стоял минут двадцать. Толкали продавцам взамен мятые рубли, поспешно отходили от вагонов.
Потом народ хвастался обновами, договаривался о будущих набегах.
Саша бы тоже потолкалась, она давно мечтала о ярком плаще, такие пачками кидали из вагонов. Длинные, цветные, весенние. Но денег не было, нечего и мечтать.
Иногда к Саше приходили знакомые, деревенские бабы. Заходили в ее киоск переждать время до электрички. Саша такие визиты любила, за разговорами время бежало быстрее.
Через полгода хозяин киоска, Арсен, обвинил Сашу в серьезной недостаче. Пригрозил расправой: засудит воровку, изобьет, ославит на весь их городишко. Договорились, что Сашка отработает “украденное”. В киоск она больше никого не пускала. И не могла понять, то ли это она сама, перебрав пива, выдавала покупателям лишнее пиво и водку, то ли какая-то нечестная односельчанка, пользуясь Сашиным гостеприимством, крала товар, стоящий на полу киоска в ящиках.
Денег у них тогда не стало вообще. Саша и раньше получала тут копейки. а сейчас и вовсе ничего домой не приносила. Ее пацаны ели одну картошку. И пили козье молоко, это было спасением. Сами доили Маньку, тут же жадно выпивали его теплым. Иногда, вместо школы, мальчишки ходили по соседям - предлагали пилить или рубить дрова. На заработанные копейки, а большего им не давали, брали самую дешевую быстрорастворимую лапшу: себе и матери.
Однажды в окно киоска громко постучали. Был сентябрь, дождливый и туманный. В киоске было сыро и холодно. Сашка, которая уже с утра “намахнула”, чтоб хоть немного согреться, лениво открыла. В окне маячило перекошенное лицо Сашиной соседки, Зинки. Зинка, краснолицая, чем-то встревоженная, тяжело дыша, прокричала, что с Мишкой случилось несчастье, погиб Мишка. И быстро, путано говорила еще что-то про ток, про взрослых дураков, про то, что “парнишка сгорел в момент”.
Выяснилось, что Мишка, младший сын, погиб. Взрослые мужики подговорили его, четырнадцатилетнего дурачка, забраться на столб - воровать кабель прямо с работающей ЛЭП. Кабель можно было сдать и получить деньги. Мужики “сторожили”, а Мишка полез, купился халявный на заработок. И вот Мишки нет.
Хоронили Мишку соседи. Собирали для него одежду и обувь, скидывались на гроб. Зинка принесла свитер своей матери. Свитер был женский, красный, растянутый на животе, с блестящей “нарядной” ниткой. Он был мал для высокого и крепкого Мишки, еле натянули. У самого Мишки одежды, которая не была бы заношена до дыр, не оказалось.
Через год Сашка пила уже по-черному. Работать она бросила. Притащила в дом парня соседского. Этому парню, Серене, было всего двадцать, он годился ей в сыновья. С Сереней они пили на пару, пили и не могли напиться. Дом Сашкин был пустой, грязный, темный. Козу Машку Сереня заколол, ему хотелось приличной закуси к самогону.
Старший сын Борька влип в историю. После похорон брата пошел мстить тем мужикам, что подбили глупого Мишку кабель спереть.Закончилось все жестокой дракой с тяжелыми последствиями. Борьку посадили на десять лет.
Дом Полищуков уже не сиял всеми одиннадцатью окнами, он ими зиял. Пустыми, черными, затянутыми тряпками, а гле-то и вовсе заколоченными.