Спускаясь по лестнице, я подслушал минирецензию.
- Такая же погань, как "Вишневый сад"! Сколько смотрю - ничего не могу понять!
Уже из этого отзыва молодой и по хорошему упертой зрительницы стало ясно, что спектакль был занесен в наши дни прямиком откуда-то с подмостков освистанной "Чайки".
Из русской классики - все еще золотой, но уже ступившей одной ногой в авангард.
Пьеса Алексея Паперного сплетена из нарочито простых историй, но их сюжеты метафоричны, они живут по законам музыки, развязки банальных фабул мерцают джазовыми вариациями и бегут от финала.
Мотивы пререплетаются, тусуются и выскакивают карточным волшебством.
Кажется, влюбленные вот-вот прыгнут в пропасть, а они, вместо этого, обливаются слезами счастья и расходятся по своим делам.
Грабители одевают голого и ведут к своему другу на шашлыки.
Грузинская девочка ломает из себя психопатического подростка и вдруг поет "Сулико", пробирая всю тусовку до копчика.
Хозяин ночного кафе рассказывает синопсис оперы собственного сочинения.
А меж героев бродит невидимый Домовой, соблазняя их мечтами о Степи и трагическом счастье.
Патриарх артхауса Андрей Кочетков доводит эту трагическую ноту до зловещего невротического предела, до безумия, до пародии на донкихотство, которое, тем не менее, и здесь имеет какую-то свою высшую, потустороннюю, ветхозаветную правоту. Пожалуй, самое точное определение для всего этого - магический реализм. Магичны уже окрестности Винзавода - то ли шведское средневековье, то ли терпкий московский соц-арт.
Магична даже "техническая" часть режиссуры и сценографии. Мальчика пианиста играет двенадцатилетний виртуоз, пятнадцатилетняя актриса даст фору взрослым, а когда главная героиня начинает вдруг петь оперную арию, это производит эффект высадки десанта итальянской оперы в Москве.
В ритме первого листопада "Август" затягивает в воронку, где кружатся "Достоевский до каторги", умирающий и веселый Чехов, Феллини, Булгаков, молодой Мураками и кто еще.
Кто-то незримый.