Помню, последний балабановский фильм "Я тоже хочу" смотрел на "Закрытом показе" Гордона. Балабанов там был, и в итоге обсуждение фильма стало его продолжением.
- В тех кругах, где я вращаюсь, - сказала дама-философ, - никто не слышал о культе по имени Балабанов.
- Как Вы, батенька, инфантильны в этой, новой для Вас, сфере! - сказал один православный эксперт и поклонник творчества Балабанова и, в особенности, эпопеи "Брат".
- Да, действительно, где правила, где заповеди, где принцип, по которому одних – в трубу, а другим – извините? - подхватила образованная аудитория. А ответ, как всегда, на виду. Он уже в самом названии фильма.
- Я тоже хочу! - говорит не прошедший небесный face control и сам Балабанов. - Я хочу быть счастливым!
"Я хочу быть счастливым" - это не постмодерн на евангельский мотив. Это - само Евангелие. Метафора евангельской наивности. Евангельский дух в его первозданности. Вот – Петр. Это ведь он потом стал тем Петром, именем которого назвали храмы и город на Неве. А в Евангелии – это простой, неграмотный рыбак Симоне Петр, который ревнует Христа к другим таким же рыбакам и шаромыгам. Нет они, конечно, обожали Его, особенно, когда он улыбался (дескать, мы тут все свои люди, ребята, сейчас поболтаем с вами немного, превратим воду в винцо) и казалось, что все вокруг него тоже улыбается: и лодка, и озеро, и облака. Но все-таки JR-технологии, близость к Мессии, личный статус каждого в их компании - все это для Петра куда весомее тех прекрасных слов, которые произнес Учитель на горе и на озере, да и, вообще, всех этих его побасенок и прибауток, которые он рассказывал, перемежая смешком, на все лады и обязательно в лицах. И не удивительно, что потом Петр трижды предал Христа, мол, не знаю и не участвовал, но мягкая ирония Иисуса, его нежность и вера в друзей, его смерть и последующие за ней события сделали из Петра того, кем он стал для христианской Церкви и для истории человечества.
В общем, Балабанов опять всех разыграл. Он не поместил своего зрителя в среду привычных догм. Он ввергнул его на две тысячи лет назад, туда, где Христос для всех был японским кроссвордом – и для озерных рыбаков, и для священников с фарисеями и другими интеллектуалами, включая Ирода Антипу, серого кардинала Анну, зятька его Каиафу и, конечно, большую язву и, вообще, правозащитника по призванию Понтия Пилата. Разве что блудницы, которым воздалось по вере их, гнули свою линию - не свернешь. Да пьяницы, которые и так блаженны. Да разбойник, который не знал ни правил, ни заповедей, а просто пристыдил своего коллегу, а соседа, того, что в центре висел, твердо попросил: «Господи! Я тебя как человека прошу! Помяни меня, если не западло, в царствии своем!» Балабановский бандит к тому же шел, но уж больно матер. Эдакий Че Гевара преступного мира. Любитель пострелять по живым мишеням. Он тоже евангельский разбойник – но тот, второй. Он ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы колокольня его на планету счастья забрала. Да и смысл? Никто ведь не знает, по какому принципу работает эта ново-русская рулетка.
Барда и питерского рокера на "Закрытом показе" обозвали в средневековом духе. Мол, фигляр Гаркуша, и тот вылетел в трубу! Где логика и правила, товарищи? Нет, правил, а значит, и обсуждать содержание фильма нечего. Одним видится одно, другим - другое, третьим - третье, так что перейдем, наконец, к форме и поговорим о Кино...
Потом они пересмотрят картинку и прослушают еще раз фонограмму. Там есть содержание. В песне, например, которую фигляр выплевывал у костра, как чахоточный куски легкого, говорится о милостыни. Каково же было мое удивление, Что это всего лишь злое похмелье! Я дал им денег, чтоб не испытывали муки, А один из несчастных поцеловал мне руки!
Что до Балабанова – то он явно сам себе не выдал визу в Рай. Тут что скажешь? Слухи давно ходят, что он и гонорары за свои фильмы не брал. Ведь эти люди, и особенно, те, что в скитах молятся по ночам, и от кого не услышишь ни упрека, ни приговора, они, вообще, странные. Зело, мол, слаб, человеце и грешен. Мол, какая там святость, какое еще вознесение? Нам бы себя до Суда отмолить...
Балабанов, конечно, «тоже хочет», хочет быть счастливым. В этой режиссерской вольности он просто не может и не хочет отделять себя от евангельской стилистики. И потом, почему художники и великие старцы обязательно должны прямиком отправляться в Рай? Может быть, им лучше, это самое, того, - с народом? Может быть, там, на Страшном Суде, они нужней?