Я вышел на станции, которой не было. Люди в вагоне косо посмотрели на меня, ну еще бы, где это видано, чтобы человек сошел на станции, которой не было. Люди в вагоне даже засомневались, да можно ли вообще выходить на этой станции, которой нет, её же нет – но зачем-то же дверь открывают, объявляют станцию, так неразборчиво, что непонятно, что хотели сказать. Но зачем же выходить, тем более, что там, за дверью, ничего нет. То есть, совсем ничего, ни травы, ни деревьев, ни дороги, ни неба, ни земли, как будто ни верха, ни низа, ни самого воздуха – нет.
А вот, тем не менее, сходит человек на станции (это они про меня), идет налегке, держится как-то на пустоте, удаляется, становится все более расплывчатым…
…я не слышу, как отъезжает поезд.
Он тает где-то в пустоте, вернее, он-то как раз не в пустоте, а в плотном, реальном мире, а в пустоте оказываюсь я, иду по вехам, которые кто-то расставил в пустоте, от вехи к вехе – иногда приходится напрягать зрение, уже жалею, что не взял с собой бинокль. Да я каждый раз жалею, что не взял бинокль, каждый раз обещаю себе, что в следующий раз непременно возьму, - и снова забываю…
Кое-как по вехам добираюсь до фонарей, - дальше идти проще, дальше в пустоте белеют камни, по которым можно ступать, иногда большими шагами, иногда – прыгая с одного на другой, дальше, дальше, в пустоту, подсвеченную фонарями и светом окон.
Окон.
Наконец-то я вижу окна.
А если подойти еще поближе, можно увидеть не только окна, но и сам дом, - причудливое нагромождение этажей, башенок, комнат, колонн, лестниц…
Хозяева ждут меня.
Я знаю – ждут.
Он и она, муж и жена, для которых, как будто, бы остановилось время, - они откроют мне двери, и хозяйка как всегда будет во всем праздничном, и хозяин тоже, и стол будет накрыт, и из кухни повеет аппетитными запахами, и дрова будут потрескивать в очаге.
Мы сядем ужинать. Сначала, разумеется, сядем ужинать, да, да, а потом поиграем во что-нибудь такое, настольное, с кубиками, картами, фишками, шахматными фигурками и загадками. Потом – когда снаружи совсем стемнеет – посидим у очага, подбрасывая поленья, помолчим о чем-то, сами не знаем, о чем.
И только тогда можно будет спрашивать.
Только тогда.
Осторожно.
За легким разговором, как бы невзначай.
А что будет дальше.
Через год.
Через два.
Через десять лет.
А будет война, или не будет войны. А будет пожар, или не будет пожара. А оставаться мне еще в нашем маленьком городке, или бежать оттуда, или…
…и хозяин отвечает, тоже осторожно, как бы невзначай, что войны пока не будет, и в городе будет пожар, но мой дом не тронет, так что надо остаться в городе, и помогать тушить – потом у меня будет ожог, хороший такой ожог на плече, зато я стану героем города, и будет мне почет и уважение. А вот когда следующим летом будет мальчик в реке тонуть, я за ним прыгать не должен, ни в коем случае, как раз наоборот, я должен затаиться, и уйти подальше, как будто меня там и не было – потому что мальчика все равно не спасу, только сам погибну. Осторожно спрашиваю, а нельзя ли как-нибудь предупредить мальчика, ну, не предупредить, отвлечь, - хозяин мотает головой, нет, так не получится… Хочу спросить, почему не получится, или не знает хозяин, что за мальчик, или еще какая беда со мной случится, если я мальчика спасать пойду – не спрашиваю.
Здесь я уже давно усвоил, нет – значит, нет.
.
…выхожу на станции.
Как выходил всегда.
Люди оторопело смотрят на меня, не верят, не понимают, что за странный человек, вышел на станции, на которой ничего нет. Да зачем она эта станция, если на ней ничего нет, кто её вообще придумал, эту станцию, вот, из-за этой дурацкой станции даже человек запутался, взял и вышел, а выходить-то не надо было, потому что… ну, потому что там ничего нет. Эй, кто-нибудь, верните его назад… а нет, поздно уже, ушел куда-то в пустоту, в никуда, пропал без вести. Ладно, не наше дело, пропал и пропал, сам виноват, нечего было выходить, куда не следует…
Выхожу.
С легким содроганием думаю, что здесь, и правда, пропадали люди.
Так говорят.
Иду в пустоту, по вехам, по вехам, каждый раз боюсь, что не увижу вехи, что их не будет, да кто мне вообще сказал, что здесь что-то должно быть. Наконец, вижу палочки, воткнутые в землю, одну, две, три, и дальше, в бесконечность.
Иду.
Стараюсь не смотреть под ноги, потому что страшно.
Потому что там – под ногами – ничего нет.
Наконец-то вижу свет фонарей и камни, по которым можно где-то широко переступать, а где-то прыгать.
Переступаю.
Прыгаю.
Звоню в колокольчик, хозяйка открывает дверь, - почему я всегда опускаю глаза, когда вижу хозяйку, почему стараюсь не краснеть, что мне до хозяйки, где я, и где она, и вообще, она замужем, и вообще…
…ужинаем.
Играем во что-то настольное, кубиково-шахматно-карточное.
Сидим у очага.
Молчим о чем-то ни о чем.
Говорим вполголоса, - тоже как будто ни о чем, хозяин вскользь упоминает какое-то непонятное слово, повторяет – еще и еще, по слогам, по буквам, многозначительно смотрит на меня.
Я не спрашиваю, что это.
Я понимаю – что узнаю, когда придет время.
Почему я по-прежнему стараюсь не смотреть на хозяйку – даже украдкой.
Почему я потом буду жалеть об этом…
Почему…
.
…выхожу на станции, где ничего нет…
.
- …ай, ах!
- Из-звините…
Оторопело смотрю на прохожую, почему я принял её в сумерках за хозяйку дома там, в нигде, вижу ведь теперь, что это не она, откуда ей здесь взяться, эта вообще моложе, и одета не так, и вообще…
- Вы… извините, а где здесь вокзал, не скажете?
- Уже уезжаете?
Зачем я это ляпнул – уже уезжаете, мне-то какое дело… Она бормочет что-то про какой-то магазин у вокзала, вспоминаю, где вокзал, ничего не вспоминается, чувствую, что проще проводить…
.
…выхожу на станции, где ничего нет…
Станция такая.
На которой ничего нет.
И никто не понимает, зачем она нужна, если там ничего нет, а ведь останавливаются поезда, замирают в тумане…
.
Мне тогда было пять лет.
Нет, вру, меньше.
Или вру, больше.
Нет, все-таки меньше, потому что еще не понимал ничего, мне еще сказали – не отходить от каких-то там тетушек, дядюшек, с кем я там ехал, а потом открылись двери, и вспыхнуло в голове воспоминание из какой-то там книжки, что если двери открываются, то надо выходить, так в какой-то книжке было написано, так я и сделал, двери открылись, я вышел на станцию, на которой ничего не было.
А потом свист электрички, уходящей в никуда, а потом я совсем один перед рельсами, и ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – бегом-бегом за электричкой, которую не догнать, а потом ы-ы-ы-ы-ы-ы! – бегом в пустоту, по вехам, как-то вот сразу дошло, что надо по вехам, от палки к палке, а потом по камням, к свету фонарей, и дальше, к мерцанию окон, и кто-то поднимает занавеску, смотрит на меня из окна, выходит на крыльцо, обнимает, утешает, ведет в дом, где из кухни пахнет пряностями, где в очаге уютно потрескивают дрова. И хозяин с хозяйкой кормят пирогом, утешают, хозяйка рассказывает какие-то сказки про дальние странствия и удивительные миры…
…потом хозяин проводил меня на станцию, усадил в поезд, потом были какие-то другие станции, люди в форме, какие-то звонки кому-то куда-то, мы нашли его, нашли, какие-то скандалы, чтоб-это-было-в-последний-раз, как-тебе-не-стыдно, и все такое.
.
…а тогда мне было…
…не помню, сколько.
Сколько-то было, когда – я плохой, мир плохой, все плохо, все не так, все неправильно, родоки достали, и бежать, бежать отсюда надо, и чем дальше, тем лучше, в никуда, вот-вот, в никуда, я даже знаю, где это – никуда…
…стук колес замирает на станции, на которой ничего нет. Я уже у дверей, я уже жду, и люди смотрят на меня изумленно, куда это его черт понес, и кто-то даже неуверенно протягивает руку, пытается меня остановить – не успевает, я уже там, на подножке, и дальше, на куске асфальта, за которым начинается пустота.
Бегу. Не сразу понимаю, что бежать-то нельзя, надо осмотреться, прислушаться к тишине и пустоте, чтобы понять, куда идти – это нельзя увидеть или услышать, можно только понять. А теперь вот черт пойми, что, куда, зачем, - иду в пустоту, в никуда, понимаю, что иду не туда, да здесь какое направление ни выбери, все будет неправильно, все будет не туда, и оставалось только метаться по пустоте, искать неведомо что, не находить…
…я нашел их тогда случайно, вернее, они нашли меня, как-то узнали, что я здесь, хозяин вышел мне навстречу с фонарем, повел к дому. Сидели за столом, говорили о чем-то, уже не помню, о чем, нет, ни разу не было такого, чтобы хозяин или хозяйка сказали мне – иди назад, твое место не здесь – нет, оно все как-то само все решилось, само дошло, что надо идти домой, назад, да как идти, если уже неделя прошла, если не больше, как возвращаться…
А вот так, сказал хозяин, а вот так, просто возвращаться, и все, и я просто вернулся, и все, и никакая неделя не прошла, как будто ничего и не было…
.
Я никогда не рассказывал об этом Франческе.
Никогда.
Даже странно, - о чем только не говорили, в чем только не признавались друг другу, а об этом я не говорил никогда…
Даже странно…
- Ты куда?
Франческа смотрит на меня недоверчиво, сейчас придется что-то врать, выкручиваться, что по делам, да в город, сейчас придется придумывать какие-то дела, какой-то город, отшучиваться, садиться в электричку...
…ждать станции, которой нет.
Выйти в пустоту.
Искать вехи – пообветшавшие от времени, надо бы их подправить, правда что, подправить, а то хозяева-то немолоды, им уже трудновато ходить по пустоте, расставлять вехи… и камни надо бы почистить, и подправить кое-какие, которые растрескались уже, и поменять свет в фонарях, там не масло, там другое что-то… неведомое…
Звоню в колокольчик.
Выжидаю.
Дверь открывается не сразу, вижу старого хозяина, он смотрит на меня подслеповатыми глазами, не сразу узнает, улыбается.
Дразнящие запахи из кухни – но какие-то тусклые, слабеющие, и пламя в очаге тускнеет, мне приходится разжигать камин. Пытается играть во что-то кубично-карточное – игра не клеится, рассыпается, шахматные фигуры закатываются куда-то в никуда, карты вспархивают, подхваченные сквозняком из окна, кубик беспомощно зависает и вертится в воздухе, загадки теряют ответ на самих себя.
Устраиваемся у очага.
Молчим – ни о чем, и в то же время обо всем на свете, только сейчас понимаю, о скольком многом нам предстоит помолчать…
Говорим. Ни о чем, и в то же время обо всем, про природу, про погоду, про…
…осторожно спрашиваю, как бы между делом, не будет ли войны, а то поговаривают, всё к этому идёт, а мы-то в своем городке толком и не знаем…
Будет, говорит хозяин.
Будет, говорит хозяйка.
Гром среди ясного неба.
Земля из-под ног.
Чашка дрожит в моей руке, я хочу спросить, а нельзя ли нам с Франческой… а может… а то дом у вас большой… а мы… а то…
Хозяин снова говорит о чем-то, ничего не значащем, сквозь фразы понимаю – хватай Франческу, беги сюда, прочь от войны, в которой не будет победителей…
…сердечно благодарю хозяев.
Франческа не верит, Франческа не понимает, как, почему, зачем. Мне и самому неловко перед Франческой, это же – цветы, горько, кольца - все было только потому, что она до черта похожа на хозяйку дома, при одном взгляде на которую у меня перехватывало дыхание, а теперь перехватывает дыхание при взгляде на Франческу…
…садимся в электричку, еще слышим по радио обрывки новостей, что войны не будет, что вы, что вы.
Я уже знаю, что это значит.
Уже знаю.
Волоку рюкзаки, набитые ветками, камнями, фонарями, еще чем-то, что может пригодиться там, подлатать дом.
Франческа покорно выходит за мной на станции, на которой ничего нет. веду её за собой в пустоту, ищу вехи, почему я не вижу вехи, что за черт, почему, почему… в отчаянии втыкаю в пустоту ветки, принесенные с собой в рюкзаке, одну, две, десять, все дальше, дальше…
Почему я не вижу фонарей, спрашиваю я себя, почему я вытаскиваю из сумок палки, много палок, выставляю по пустоте, развешиваю фонари, вкручиваю лампочки, подключаю батарейки…
Франческа идет за мной, помогает вешать фонари, смотрит, как я выкладываю каменные плитки на таком расстоянии, чтобы можно было легко ступить с одной на другую.
Ищу окна в серой пустоте.
Не нахожу.
Ищу ступени крыльца, но их тоже нет.
Холодеет сердце, я еще не верю, не понимаю, что случилось, - дома нет, не так нет, как не было бы его, если бы он истлел от старости, от времени – а нет, как будто его не было никогда…
Мне становится не по себе.
Я не понимаю, почему нет дома – когда он должен быть, просто обязан, я вытаскиваю из сумок материалы, с которыми сам толком не знаю, как управляться, разворачиваю стены, вставляю оконные рамы, двери, стелю полы – Франческа помогает, вешает занавески, укрывает пол коврами, раскладывает мебель…
.
…ужинаем.
Франческа старается меня приободрить, говорит, что дом получился просто чудесным. Я тоже стараюсь держаться бодрячком, хоть и исходил сегодня всю пустоту от края до края (нет у неё никаких краев), искал дом, искал своих друзей, так и не нашел…
…показалось…
…нет, не показалось, так и есть, крик – там, в пустоте, где ничего нет, и не может быть.
Распахиваю дверь.
Прислушиваюсь.
Франческа опережает меня, бежит в пустоту, ищет кого-то, выхватывает из пустоты ревущего мальчонку в синей курточке, ведет к дому, на крыльцо, пошли, пошли, - мальчик приутихает, принюхивается к запахам из кухни…
Мне не по себе, мне не верится, что после того, что случилось там, там, по ту сторону пустоты, там осталась жизнь, расспрашиваю мальчишку про него самого, про его семью, а кто твои папа с мамой, а где они, а ты не на той станции сошел, да? Понимаю, что надо отвести его на станцию, нет, не сейчас, пусть сначала успокоится, поужинает, спать его положим, а утром отведем на станцию, на девятичасовой поезд…
Что-то подсказывает мне, что мальчик вернется снова.
Что-то.
Не знаю, почему….