Николай КЕЛИН
На санки я положил магнитофон «Айдас», в котором весу было 12 кило, и отправились мы по адресу Белоомут, улица Огородная, дом семьдесят с чем-то, к Чикану. Мострюков Сашка по прозвищу Чикан, его подруга Зоя и Вовка Долгов с Валей своей… Ну — то — сё. Пока бабы во главе с Марией Гавриловной, Сашкиной мамой, готовили салаты и холодец из козла, мы с Сашкой во дворе приняли по полстакана спирта разбавленного, от дяди Васи, Сашкиного отца и родного мне дяди по матери. У дяди Васи — отдельный вход, отдельный угол в доме; Сашка Мострюков, брательник, полагая, что вино у нас в авоське — для дам, а нам бы чё покрепче, шасть к отцу и быстренько обратно во двор, со стаканом полным. Не закусив как следует, мы вскоре — репете; а я уж тогда проявлял себя слабым на вино; видимо, судьба таким образом подготавливала меня к фактическому уже будущему. Чтобы образовался, проявился как бытописатель. А не пьяницею, норовящим лишь поскорее сверзится в яму, поудобнее устроиться в канавушке, татем, подбирающим потихоньку ночью ключ к сундуку с бутылочками, что в чулане! Автор справа
Однако не время отвлекаться. Трудно пришлось мне тады! У людей Новый год, а мне тяжко. «Может, ему скорую вызвать?» — спросила один раз Мария Гавриловна. Ништо, оклемаюсь, — ответил я. А временами нёс какую-то чушь; об этом Сашка утром рассказал. Ты, говорил он мне, рассуждал о том, на каком кладбище тебя лучше будет похоронить, разглагольствовал, и решил наконец, что лучше бы всего — на верхне-белоомутском почему-то. И похмелиться не захотелось, только туман какой-то в башке долго плавал. Невольно думалось о себе: ну, какой ты выпивоха, какой ты мужик. Сашка вот переболел тоже три года назад желтухой, а не мучается подобно мне от выпитого.
* * *
Апрель в его середке выдался необыкновенно тёплым. Позвал один приятель, как бы сейчас о том сказали, — на пикник. Там был тот самый приятель, редкостное, своеобразное хамло, имени которого я и не упомню. Его сестра, которую он, в подпитии, называл не иначе как проституткою, а это было несправедливо. Мой старинный приятель присутствовал — Паша Голованов по прозвищу Хрящ. Павел Михайлович Голованов, Хрящ, в сущности был славный малый. Прошёл он тюрьму и поселение. Женат был на моей родственнице по отцу Риммке Келиной; детей не народили, так как Хрящу пришлось некоторое время добывать Родине урановую руду. Он сам себя относил к моей родне, а мы совсем не были похожи. Много мне в жизни помог Пашка Голованов, но это всё было — позже. Пришёл уже ночью другой мой родственник, по материнской уже линии, — Евгений Евгеньевич Мострюков по прозвищу Джеймс, тремя годами меня старше; имел он также и прозвище ещё — Фигаро.
Женька первый привёз в 1969 году в Белоомут из армии, из Германии, настоящий звукосниматель к гитаре. О Джеймсе можно много рассказывать интересного. Но — не здесь. Здесь ограничимся тем, что заметим: заглянул он на огонёк. Выпили там ребята. Хрящ, знавший, что я готовлюсь поступать в институт, начал хамить, у него проблемы с законом возникли, а хамство ему было не свойственно; он решил, что я намерен поступать на юридический, — втемяшилось это ему в пьяную башку. Заставил он меня собирать сучья для костра. Я терпеливо собирал, решив в удобный момент улизнуть от такой разношерстной и — составившейся в очень неприветливую в ту пору группу — компании. Набрал напоследок им, чертям, чтоб не застудились, побольше сухих сосновых веток, бросил в костёр. И — бодро, молча направился вон, благо край леса был близко.
Из леса доносился голос Пашки Голованова:
“Ты, не выполняющий, б…, порученного дела — где ты! Вернись, а не то накажу, юрист е…ный!”
Задетый поносными словами, я оглянулся. И увидел проблеск зари — чудное, сказочное зрелище. Да не одно.
* * *
По-над чёрной возвышенностью, ограничивающей наш колдовской край с запада, висела золотистыми спицами комета Беннета, предвещая нечто: то ли покой — недолгий, лет на двадцать, как оказалось, с началом угасания великой империи под властью наших савонарол… То ли — что ещё будет!..
* * *
…1064 г. от Р.Х. “…бысть знаменье на западе, звезда превелика, луче имущи аки кровавы, выходящи с вечера по заходе солнечнем, и пребысть за 7 дний, се же проявляше не на добро, по сем бо быша усобице много и нашествие…, си бо звезда бе аки кровава, проявляющи кровопролитье. …” Под 1102 г. : “Бысть знаменье на небеси, месяца генваря в 29 день, по 3 дни: аки пожарная заря от востока и уга и запада и севера, и бысть тако свет всю нощь, акы от луны полны светящыя.” … Под 1110 годом: “В-11-й день февраля месяца явился столп огнен от земли до небеси, а молнья осветиша всю землю, и в небеси погреме в час 1-й нощи”… (ИЗ ЛЕТОПИСЕЙ).
* * *
Вышла раз мама, в ночь, через сутки где-то после моего с пикника возвращения, и слышим вдруг со двора её восклицания о чудесном видении:
“Кольк, ты иди глянь, что там на небе — будто метёлка. Огненная. Переливается будто б! Страшно! К чему-то нехорошему это!”
Затем отца моего зовёт: “Саша, ты посмотри — какая карусель на небе!” Мы с отцом проявили непростительное небрежение к лицезрению небесных огней. А напрасно.
* * *
Я, возвращаясь из леса с достопамятной ночёвки, думал о том, что вот такие пикники, походы на ночь, с такою публикою, мне теперь не нужны будут раз-навсегда-совсем. Они — останутся как пройденный этап, а я буду двигаться себе вперёд! О, какой же я был наивный, и тогда, и даже много после “тогда”! Вослед нёсся голос Пашки Голованова, предупреждающий о неизбежности наказания за самовольное оставление поста кострового! Красная заря малиновым пятном наползала на чащу леса.
* * *
А допреж того? О! Было такое в 1970 году, о чём мы, старики, часто вспоминаем и молодым рассказываем. Пусть не коробит читателя: мне иногда придётся делать ретроспекции разные.
* * *
Вот в 2010 году стихия огня напрочь уничтожила сельцо Моховое. То в памяти народной надолго. Вихри огняные гуляли над нами… Мой друг Юрий Шишкин был в Белоомуте, на даче своей. И он вспоминал, — как то с тревогою сиживал во дворе у бочки, полной воды на всякий пожарный случай. То вдруг, решив разрешить для себя тяжесть проблемы, уяснить степень опасности, дёрнулся ехать на окраину посёлка, на выезд к Каданку и Моховому. Он ехал навстречу опасному ветру, навстречу огню, коего поначалу не видать было. Немного не доехав до Мохового, он услышал будто люди тревожно перекликаются вдали где-то. И — увидел как огненные завихрения стригут верхушки сосен совсем рядом. В машине же сделалось, примерно сказать, как в железной бочке, поставленной на костёр; и тут, уже ни мало не мешкая, он “поворотил оглобли” назад, беспокоясь лишь о том, чтобы мотор не заглох. И скоренько вернулся.
Вскоре стало известно, что тогда, в день эвакуации с. Моховое, погибли 13 человек. Преимущественно пожилые люди и инвалиды; и погибли более из-за страха своего. Им надо было по аду лесному до эвакуационных автомашин пройти метров 150-200. Но они решили, что отсидятся в подвалах своих домов. Жар же был таков, что никакие подвалы не спасли. Погиб мой школьный товарищ Серёжа Чачин.
Верхний Белоомут тогда спасён был отчасти переменой направления ветра, отчасти той особенностью леса, согласно которой сосновый лес не прижимался к деревянным домам посёлка — зазор порядочный. На озере Соснов или на той его части, что называют Рожком, с утра до вечера кто-нибудь купался, в том числе пожилые даже тётки.
* * *
Но настоящее пекло возымелось не в 2010 году, а в 1972-ом. Уберегло посёлок пожалуй одно обстоятельство: слабость или чаще полное отсутствие ветра. Помню сильно выгоревшую траву между Истоком и посёлком. Жалобное разноголосье голодной скотины… Помню, как купался по 2-3 раза на дню всё лето то в озере Исток, то в других озёрах ближних. Я тогда в стройотряд-то не поехал. Была, кстати, возможность потрудиться в совхозе. Одним словом, я пребывал в Белоомуте. И наблюдал, сколько мог. А мои друзья-приятели, бывшие полутора-двумя годами меня старше, уже отслужившие армейскую службу, мобилизовывались на работы в окрестные леса — бороться с лесными пожарами; они видели и чувствовали больше опасностей. И тогда были случаи гибели людей среди мобилизованных на противопожарные работы. Раз лето жаркое и купался я часто, то больше лавливал рыбы. Во время таковой ловитвы однажды ступня нащупала нечто цилиндрическое, неживое; я нырнул и из-под ноги вытащил с глинистого дна бутылку. Или её обкатали воды так, или сделана она была в той старине, когда не штамповали… Неровное горлышко и вся явно старинная; допускаю, что даже возможно из века XVIII-го. Отмыл как мог от ила и в чулане поставил. А потом как-то, сдуру конечно, я её опять в Исток бросил. Чтобы не было какой магии на алкоголизм… Теперь вот говорю себе, тогдашнему: ну и дурило ты! Это ж какой великолепный был бы экспонат для молодого нашего Белоомутовского музея!
* * *
А в 1970 г. ударила по сёлам нашей низкой поймы Окской стихия воды. И позднее были сильные паводки, но уровень 1970 года, как и уровень 1908 года, о чём записано, не превысили. В 1970 году мне весной было 17 лет.
Отцову дому на Огородной, 28 повезло, — метров 30 вода не дошла до подпола. Вода поднялась так, что дворы и дома даже в начале улиц Огородная и Фабричный переулок оказались затоплены. Озеро Исток у нас соединено с рекой, — вот ведь штука какая; а от берега Истока в его естественном состоянии до кульпиновского дома, например, четверть километра. Д к тому дворов пять-шесть, где людям с крыльца выход был либо в лодку, либо в чёлн; в противной стороне Фабричного переулка — два-три дома в том же бедственном состоянии. Вода также затопила начало нашей Огородной улицы. Мужики помогали друг другу, но не всякий всякому. Домик дяди Саши Прибыткова (отчества его не помню, так что по-деревенски, по старинному, называю дядей) был на Фабричном переулке крайний как раз. Ледоход его не снёс, но паводковые воды затопили. У В.Н. Кульпинова, соседа Прибыткова, только подпол был затоплен, да двор. Мужики — Ларины, Подболотовы, Тумановы, Кульпиновы с дядей Сашей балакали по-простецки, утешали:
“Ты — это, Сашка, не горюй, вещички мы тебе поможем вытащить. Ты чё, Сашк, сети поставил на огороде што ли?”
“А жрать-то што-то надо, мужики, мне, — там теперича — река!”
“Сашка, ты не тушуйся. На-кось, тяпни сто грамм. И смотри — вона власть едет, сам Цыкин на моторке на подмогу идёт!”
“Хто на подмогу, Цыкин Сергей Петров? Какая подмога мне от него, от конвоира… Я — в танке горел, пули глотал. Живой из войны вышел. А таперя как? Дожил вот! И некоторые, слышь, мужики, смеются, кады я из мово окна вылезаю на улицу!...”
“Дурак кто, тот смеётся, а ты плюнь и разотри!”
Власть на моторке, правда нам тут надо заметить, не впустую разъезжала. И помощь, какую-никакую, людям всё же оказывали. Хотя в та поры новых домов никаким пострадавшим от затопления жилья паводковыми водами не строили…
Дом у него был деревянный, небольшой. После ремонта потом он зажил, казалось, как прежде. С некоей бабой Нюшею, запомнившейся тёмными неизменно пятном под носом от нюхательного табака. Да жил недолго. Война! Оторопь от новых переживаний, волнения, - всё сказалось. А рыбак был первостатейный!
Если кому доводилось бывать в соседнем Белоомуту селе Ловцы, у переправы, тот мог обратить внимание на памятные отметки — об уровне подъёма паводковых вод в 1970 году; не уверен, но и в с. Дединово тако ж линия-отметка “1970” сделана.
* * *
Пришёл Юра Шишкин. Поехали, говорит, покатаемся. Ему родственник давал мотоцикл. А я садился на мопед (“Рига-4”), недавно отцом купленный. И по-нес-лись — по дороге на Слёмские Борки, по замечательной в сухую погоду укатанной, глинистой дороге, затем обратно. Приятные для катания взгорки предшествовали самим Слёмским Боркам. Уже менялось это село. А то в 1968 году, когда мы летом после 8 класса трудились здесь в лагере «Романтика», множество изб было крыто соломою. За высокими заборами стояли чудесные вишнёвые сады. Местная молодёжь употребляла местный самогон и отправлялась дурака валять на танцы в Белоомут; танцы могли быть организованы как в одном из двух клубов — верхнее либо нижне-белоомутском, либо в школьном спортзале — самом поместительном из помещений средней школы, — теперь в том здании полиция… Правда, полицейские ныне всё больше наезжают из райцентра, расположенного в 20 км от Белоомута. Так что, мужик, памятуя о том, что бережёного Бог бережёт, до Бога высоко, до царя далеко, — запирайся-ка в избе на ночь…
Юрка иногда останавливался и меня поджидал, а то мопед более чем до 45 км в час разогнать было невозможно. Мопед отец купил, чтобы ездить летом на рыбалку. Но вот закавыка: никак он нормально не мог отжать сцепление, чтобы мопед поехал, — мопед козлился, мотор глохнул. Тут подходил иногда старший брат Юрий Келин, инженер, у него тоже сцепление не получалось отжать. Жалко мне было оглядываясь смотреть на них, когда я делал свою попытку и — отъезжал как ни в чём не бывало. Отец объявил в конце лета, что мы имеем приобретение неисправного мопеда. С тем он пошёл к председателю местного ПОСПО. Тот — ни в какую! Мол, купили, ездят на нём, так и нечего теперь… А отец его в угол прижал и тихо, но доходчиво сказал ему: будет, слышь ты, по-моему! Отец добился сдачи машины и возвращения ему затраченных на неё денег. Так в 1970 году в лице тогдашнего председателя ПОСПО нажил он себе и семье своей недоброжелателя; это потом отразилось на пенсионном обеспечении моей матери, которая много лет в системе ПОСПО проработала на непростых должностях, а пенсия ей была назначена всего 68 рублей; чтобы было значительно лучше, следовало дать матери возможность проработать ещё хотя бы 2-3 месяца, а ей такой возможности руководство местной потребкооперации не предоставило.
* * *
Я дремал на старом отцовском диванчике. Дрёма вызвана не какою-либо необыкновенною усталостью, но последствиями хорошей порции браги. А снился мне очень тревожный сон. Откуда исходила тревога, я точно определить не мог. Тревогу усугубляла мелодия, знакомая какая-то. Она напоминала некие тенёта, которые смыкались, и это воспринималось как великая опасность от таинственной невидимой силы.
Шаги отца меня разбудили; он подошел, держа в руках синее казённое письмо со штемпелем Историко-архивного института. Мне сообщали, что я зачислен на 1 курс вышеозначенного вуза. Опередил 12 других претендентов. О-ла-ла! Слава тебе, школьная учительница русского и литературы Дина Иосифовна!.. Слава тебе, мой верный выбор авторучки (хорошая перовая авторучка — это свой почерк, это в определённой степени даже стиль!) накануне первого и вомногом определяющего экзамена - по сочинению. Слава Вам, добрая, умная, образованная преподаватель-экзаменатор МГИАИ Э.С. Паина, которая не дала меня в обиду за один явно неверный ответ по русскому языку, отметив мои отличные ответы на вопросы по литературе. Наверное мне ещё немного свезло на экзамене по истории СССР. И ещё — по немецкому, не профилирующему, на котором я мог элементарно завалиться. Или бабушкина молитва помогла? Бедная, слушая нас, она вдруг однажды подошла и обратилась ко мне так: когда трудно тебе покажется на экзамене-то, прочитай молитву, три раза скажи «Помяни, Господи, царя Давида и всю кроткость его…».
У меня ещё впереди было полтора месяца лета, дома, Белоомута. И — сорокалитровая фляга папенькина с брагою, вдобавок! Чтобы не сразу папенька заметили исчезновение браги, после каждого вычерпывания старинной железной кружкою (мой великий черпак) во флягу доливалось воды, и, как ни странно, глубокой осенью папа выгонял самогон вполне приличный.
Примерно где-то тогда, в июле, пришёл Живодров Володя; Живодровы — это прозвище ихнее фамильное. Он мне запомнился немного картавым, с чёрными волосами, с кадыком. По-лошадиному улыбнувшись, погоготывая дружелюбно, сей муж пригласил проехаться на его лодке до реки, — и всего-то полкилометра, — где следовало как-то наловить рыбы. Не вопрос, — ответил я, потому что знал ответ. Мы собрались, сели в лодку, попытались завести мотор лодочный — безуспешно; взялись за вёсла и бодро отправились. Заветный обрывчик на том месте, где река Ока делает поворот вблизи переправы, мне год назад наверно показал Володя Кульпинов. Я привычно стал нырять. Раков, немного приблизившись к берегу, бросал Живодрову, налимов приходилось таскать на берег самому, ибо они трудно шли в руки и легко из рук выскальзывали. Налимы иногда с поллоктя размером доставались. С усом на губе. Попискивал он, подлюка, будто, когда я его крепко сжимал руками. Через десять лет я попробовал половить там же раков и налимов.
Норы в глинистом “карнизе” остались те же, но рыбы и раков увы не было… Тут важно поговорить о составе воды речной — в 1970 году и позже. Я к этой теме вернусь специально. Третий наш подельник, тогда ещё совсем подсанчик, Серёжа Аникин с гордостью показал наш улов учителю биологии Колобаеву В.С., что с удочками стоял на том же берегу, невдалеке от места моей ловитвы; Владимир Сергеевич посмотрел и поднял вверх большие пальцы рук; а на похвалу он не очень-то щедр бывал. К ракам полагалось пиво, но его не всякий раз в посёлке купить можно было. Налимов поделили с Платоновым-Живодровым. Если нету пива, употребим брагу, решили мы с моим другом Шишкиным, который удачно ко мне заглянул вскоре по возвращении.
* * *
Вот было у меня два приятеля-москвича с совсем детских лет — Юрка Шишкин и Вовка Садиков по прозвищу Фунтиков (позднее также получивший прозвище — Садок); теперь остался только Ю.В. Шишкин.
Студентом я частенько то к Шишкину, то к Садикову, наведывался в гостенёчки, не оповещая о моём местонахождении мужа сестры Натальи и брата, тож как и Наталья двоюродного, Александра (они родные между собою), когда в студиозусах-то я стал.
Разнос мне устроил, Юрий Иванович Баздырев, муж сестры Натальи!
“Ты, — говорил он, — двое суток где-то околачивался, а позвонить тебе трудно было… Зато мы — долго обзванивали больницы и морги, всё тебя искали, драгоценный ты наш!”.
Ю. Шишкин и его родители жили на улице им. Павла Андреева, недалеко от станции метро «Добрынинская», в маленькой двухкомнатной квартирке. Но мы-то с Юркой не домоседы, хотя его мама, Александра Ильинична, была очень приветливая, гостеприимная. Мы — шасть в универмаг на Люсиновской! Опа-раз — покупаем стакан “губастый” за 7 копеек. Опа-два, покупаем около, в продмаге, большую бутылку портвейна, иногда — две. И по хорошей-то погодке, в маленьком скверике, на скамейке пристроившись, винцо употребляли, не мешкая.
Также иногда я бывал у В. Садикова; его приходилось ждать, когда смена его на 1-ом МЧЗ заканчивалась, а вино покупать исключительно самому, ибо В. Садиков — Садок был скуповат от природы.
* * *
В октябре нас, студиозусов-скубентов, вывезли как-то на Каменный мост… Среди многих других, рассредоточившихся по мосту, снабжённые маленькими трёхцветными флажками, мы ждали. И вот показался он, в лимузине сидящий и невидимый нам, простым смертным, президент Французской республики Жорж Помпиду. Мы махали флажками вслед лимузину и тянули многоголосое “У-у-у-у!!!”.
* * *
Белоомут — рабочий посёлок! Там, где рабочий класс, там обязательно и присущие рабочему люду гранёные “губастые” стаканы, до края наполняемые волшебною жидкостью! А какие были питухи в Белоомуте! Не моргнув, по нескольку стаканов крепкого вина или даже самогона, могли употребить за самое короткое время белоомутовские рыцари-трубадуры — мой ровесник Коля Козлов и мой родственник Джеймс, — оба, кстати сказать, исключительно талантливые парни; или Миша Шибаев; или их старший товарищ, в ту пору также местный музыкант, Владимир Таушкин. Я однажды попробовал на один час встать с ними наравне в один Первомай и потом глубокой только ночью из дубовой рощи, едва придя в себя, домой притопал. Вот тебе и: ну-ка, Колюшка, — вскл-я-янь!
Однажды в Москве сделали вечеринку: студенческая группа собралась в каком-то ресторане, где мы лучше познакомились друг с другом. И порядочно-таки выпили. Официантки меня-юношу вежливо осаживали, предупреждали о последствиях, когда я заказывал ещё водки; на это я им бодро разъяснял: я, мол, сельский парень, привычный и не к таким… Вернувшись переночевать на 1-ю Брестскую, я зашел в туалет, меня вырвало — раз, другой. Соседи брата — сволочь — навострили уши, донесли сестре потом. Реакцию Юрия Ивановича нетрудно было и предсказать!
“Из унитаза, — улыбчиво, но недобро говорил он, обращаясь ко мне, будто читая какой-то литературный текст, — на него смотрели ласковые собачьи глаза майора Пронина…”. Он немного злился — он должен был заниматься моим воспитанием, а на кой чёрт я ему нужен!
О! Какой замечательный тогда был сентябрь! Много солнца, тепла. И вина! Не может быть? — заметит более молодой товарищ с недоверием. Может! И — было. Жить-ночевать мне приходилось по первости у брата Александра в его комнатушке; сестра с мужем жили в том же доме, только этажом повыше, опять же в коммуналке; дом находился на I Брестской улице, около станции метро «Маяковская». Обедать — где придётся. Дом тот старый-престарый уже и полвека назад до 1970 г. был. Вот пишу сейчас о нём, в декабре 2019 г., а не уверен, что дом стоит; надо проверить… На лестнице кислой капустой пахнет и ещё не вполне свежим бельём.
Однажды я съел чуть более половины предложенной мне Натальей-сестрой, предложенной в присутствии её мужа Баздырева, утки, приготовленной в т.н. гусятнице. С оговоркою: ты, мол, Коль, кусочек можешь отрезать… Они, вишь, ушли, а меня оставили наедине с гусятницею. Последствия были расценены, по количеству, отъеденного, как мой проступок, и — более про себя решил никогда у них, у Баздыревых, не столоваться. Прошло полвека! А история с уткою — жива по сих пор; она используется в качестве укора, звучит подлою насмешкою, меня она рисует плохо воспитанным, недоделанным деревенщиною. По этому поводу мне вспоминается одна фраза из исторического повествования писателя В.Я. Шишкова; думайте, мол, с кем Вы, с такими вот честными дураками каковы есть мы…, или с некоторыми премудрыми… Стипендия была сначала 28 рублей в месяц, и если бы по-умному ею распоряжаться… Да ка-ккое там! Баздырев Юрий Иванович давал, надо тут отдать ему должное, разумные советы: совет первый — питайся в ресторане «Узбекистан» — пловом, чаем зелёным и лепёшкою, это будет в размере рубля по расходам; утром и вечером — перехватывай что тебе бог послал… Странные люди — эти москвичи, уж слишком рациональные. Когда я во второй всего раз позвонил, путая кнопки звонков, Юрий Иванович открыл и сказал: тише ты в следующий раз, наша кнопка — третья сверху, а то ты всех евреев перебудил… Я тогда не понял, и некоторое время никак не мог понять и принять, почему сестра и её муж живут в одной коммуналке с евреями.
Муж сестры был артист Московской филармонии, преподаватель по вокалу; выступал на сцене ЦДКЖ. Ему тогда было 36 лет. Фамилия — русская… В комнате у них было опрятно, уютно, интеллигентно; только злобная тварь — пёс их Рыжик — мне очень не нравился. Я, знаете ли, не люблю собак, а собаки не любят меня. Иногда приходили родители Юрия Ивановича: мама, я запомнил, что она была женщина рослая, с вьющимися короткими волосами; всякий при взгляде мог с большой достоверностью указать, что из евреев; сложением и лицом Юрий Иванович очень походил на отца. Было впечатление, что они приходили лишь для дел, - заводить или поддерживать разговоры — такого ни-ни.
Абрам Яковлевич и его жена Клара, которая угощала меня сигаретами с фабрики «Ява», проживали в левой от входа комнате. Абрам Яковлевич во время войны руководил неким крупным заводом. В 1970 году это был старик с трясущимися губами и руками. Иногда помогал мне, переводя с немецкого учебные тексты из учебника Шпеера. Он был старикан любопытный и порою заглядывал в комнату, — они её не запирали, — к Наталье, сразу при том ласково оповещая о своём появлении собаку: "Гыжик, Гыжик, хогошая собака!"
Но Рыжик однажды тяпнул его. По той же левой стороне рядом с комнатой Натальи жила Евгения Абрамовна! Я не представляю себе — как можно жить не моясь и даже, по всей видимости, умываясь лишь вследствие острой необходимости. От балахона, в коем она неизменно пребывала, дурно попахивало пожилою немытою женщиною. Книгу художественную мне предложила почитать; достала её из сундука, что стоял посреди комнаты, напоминающей средневековую пещеру; корешок и обложки засаленные. Иногда она подолгу говорила по телефону с врачом-окулистом; слыша интеллигентную речь, доктор вряд ли мог вообразить настоящий портрет субъекта.
В коммуналке был туалет, пользоваться которым разрешалось и мне. А ванна? Ванна — это табу. Ах так, подумалось однажды мне, не в лучший момент жизни, когда я завалил в первый раз зачёт по истории госучреждений России! Чесались пятки. Носки были грязными. На душе — погано! На кухне — ни души! Я аккуратно и тихо снимаю свои мокасики со скрипом, носочки, и промываю ноги под струёй холодной воды на кухне.
Пяти секунд было достаточно. Но в тот момент на кухню зачем-то потянуло Клару Самойловну! Из груди её исторгнут был стон-возглас-вскрик, т.е. звук, долженствующий обозначить неожиданное обнаружение присутствия чего-то запретного; я не очень смутился, быстренько надел ботинки и был таков.
Второе поучение студиозусу от Юрия Ивановича: периодически посещай баню. Как понимаю, чтобы не просился в ванную (?). Впрочем, совет был правильный. Однако я на выходные уезжал в Белоомут, а там у родителей своя баня во дворе.
В настоящую баню общественную поселковую, с парилкою, я ходил с 10-летнего возраста, раз в неделю; после летних работ на садовом участке можно ополоснуться (так и бывало) в домашней баньке. Или под душем, устроенным отцом во дворе ж.
Насчёт вина — вот что на 1970 год достойно внимания! В центре Москвы, едва ли не на площади Маяковского аж, можно было войти в специально оборудованный павильончик, где был ряд автоматов — стального цвета ящиков, из коих, яко из самовара кипяток, лилась струя сухонького… . Небольшое количество опущенных в щель-приемник монет — и приходи кума любоваться! Хошь — ризлинг! Хошь — каберне! Хошь — фетясочка!..
Но это всё недолго продолжалось, поелику вскоре ужесточились в стране антиалкогольные требования: член Политбюро ЦК КПСС М.А. Суслов алкашей и выпивох терпеть не мог! Через год или два автоматы убрали. А возможно просто имели место злоупотребления ответственных лиц; надо принимать во внимание несовершенство тогдашних технических средств автоматического розлива.
* * *
О свойствах и качестве воды на малой родине! Ледоходы были — ого-го! А когда большие льдины уходили, ребята катались на маленьких, возле берега, понятное дело. Я один раз тоже прокатился, в 7-ом будучи классе школы.
В марте 1971-го уже года, числа 20-го, поехал я в Белоомут. От Коломны на автобусе. Около восьми вечера подъезжаем к переправе, в салоне оставалось уже два человека — я и девушка одна, тоже студентка, наверное, спешившая под родительский кров на выходные. “Что-то будет”, - шевельнулась тревога. Тропинка пешеходная на льду — вроде, всё как обычно зимой. Идём, и — видится тёмное будто полотно у противоположного берега, шириною не менее десяти метров. Ба! Увидали конец тропинки и рябь воды тёмной. Где-то внизу-около шумела-шипела вода. Спокойный голос с белоомутского берега объявил нам: куда дальше двигаться — чуть правее, к доскам идите, молодёжь… К доскам, которые мы уже разглядели; по доскам - перейти шипящую гладь, держа друг друга за руки — метра три всего. И — вот, ступаем на прочный ледяной покров почти у берега. Всё! Нашим вергилием был работавший на переправе в ту пору мужчина-инвалид, однорукий, по фамилии Шишокин. На следующий день белоомутцы узнали, что на реке начался ледоход.
А ныне, даже после суровой зимы, не бывает ни грандиозных ледоходов, ни постепенного таяния; теперь так — сегодня могут идти себе через реку по льду, а через день — ух! Лёд как куски сахара-рафинада в кипятке исчезает в водах, остатки за час проплыли, и река свободна! Значит, изменился состав воды? Да. Это аксиома. Это, к сожалению, приобретение на век, на век мой и моих детей — это уж точно. Дальше можно узнать и уточнять о составе воды. И делать выводы насчёт уменьшения количества рыбы в реке, о чём печалуются многие местные рыбаки; а наш посёлок искони ведь рыбацкий…
* * *
Когда мы стали студенты, то в один торжественный день повели нас на “теремок” — здание XVII века, что во дворе МГИАИ. Вдвоём с вьюношем одним, очкариком близоруким как и я, мы поднялись по каменной длинной лестнице. Остался от того дня снимок и очерк Ванды Белецкой в журнале… Юноша был Игорь Курукин, ныне известный историк. Вот уж кто наперед знал — в какую профессию он идёт, так это Игорь. Поэтому сорок лет спустя В. Ерёмченко, другой наш товарищ студенческих лет, прямо заявил мне, по телефону, впрочем, что между И.В. Курукиным и мною… . Ну — дальше не хотелось бы цитировать, да и не стоит оно того. В.А. Ерёмченко длительный период времени входил в число руководителей Росархива; однажды мне помог, преодолев бюрократическую препону, получить одну заслуженную награду.
Было два человека после армейской службы. Николай Моисеев, - он ныне один из иерархов Русской Православной церкви, владыка Феофилакт.
Другой был Валерий Калякин по прозвищу Клещ, он являлся старостой нашей студенческой группы. Часто заботился обо мне, опекал меня, помогал в учёбе. Но характер имел скверный, как и все эгоистичные люди.
Чрезмерно говорив иногда бывал, при этом тон выдерживая поучающий.
Тише, Валерка, несть спасения во многом глаголании! Жадноват. В.Г. Калякин долго работал в Московском областном архиве на скромной должности. Но архивист первостатейный, знающий. Умел хорошо заработать на своём деле. В соседней группе тоже был один — изначально личность, звали его Владимир Кондратьев; он познакомил нас с творчеством Булата Окуджавы, песни которого мастерски исполнял под гитару. Был в соседней группе студент Саша Трубачёв, родственник П.А. Флоренского, ныне священнослужитель немалого чина… Но — здесь надо бы множество оговорок делать, о таких людях рассказывая, либо рассказывать с великою осторожностью, потому что о каждом после 1975 года я немного и знаю. Н. Моисеев, В. Калякин - жили в общежитии на Стромынке.
Неплохие отношения много лет спустя сложились у меня с Н.В. Цапуком, что по сей занимает значительную должность в Главархиве Москвы; он поспешил однажды прийти мне на помощь, обеспечив на несколько месяцев небольшим заработком. Надеюсь, что в том не разочаровался.
А вот был случай характерный. Он относится к осени 1972 года. Фамилии называть не буду, чтоб не смутить… . Андрей — так звали одного моего однокурсника, с которым вместе мы в 1973-1975 г. проживали в общежитии на Стромынке. Андрей — светловолосый с пшеничными усами, крепкий русский парень — это так сказать главный герой. Второй — Игорь, человек интеллигентного склада, в ту пору мало способный к самозащите… Вечером как-то мы отдыхали в центральной усадьбе одного совхоза после уборки картошки; заставляли нас, вишь, ездить ”на картошку.” Пели чего-то под гитару. Девчонки слушали, смеялись, лузгали семечки. Тут подходит компания. Вожак был сильно приурезамши. Он сперва подёргал струны гитары, взяв её без спроса. Потом ему чем-то не понравился Игорь. И он вдруг заорал на него: пойдём за ворота! Все притихли. Вожак опять на Игоря : пойдём за ворота!! Тишина.
И здесь раздался тихий, спокойный, увещевающий голос Андрея. Тот спросил вожака — как того звать, как гуляется, что изволил выпить и хорошо ли пошла… . И как-то утишил и свёл на нет агрессивность… . Андрей-Андрюхан спас ситуацию. Часто вообще проявлял себя по отношению к товарищам по учёбе он по-приятельски; был простым, отзывчивым, честным, компанейским. Однако — если кто-либо говорил то, что ему не нравилось, он проделывал следующее: молча хватал неудачливого или не в меру речистого собеседника за известное “хозяйство”, ниже пупка расположенное, и держал, совсем не сильно нажимая, одну минуту.
Затем — отпускал. То бывало в 1973 г. и с вашим покорным слугою. Вредных для организма последствий, конечно, не было. Я не удивился, когда узнал, что в 1990-е годы Андрей был охранник, да не простой! Уточнять не стану, ибо мне он лично не рассказывал о своей охранной деятельности. Теперь удобно сидит в кресле немалой должности одной властной газеты.
В моей жизни мне помог более всех остальных Виталий Васильевич Костыгов, долго работавший директором Архива Москвы (ЦАГМ). В нём сразу виден был след хорошего воспитания. В студенческие годы — малообщительный; друзей выбирал весьма разборчиво; раз друга выбрав, бывал этой дружбе верен до конца. Очень любил книги, а хорошую книгу купить тогда было проблематично; попался он однажды на книжной “толкучке”, был задержан и отдан под суд, но, слава Богу, всё обошлось! О нём ещё. Мог за себя постоять! Но я никогда не слышал, чтобы он грязно ругался или выходил из себя!...
Они были студенты МГИАИ в первой половине 1970-х годов.
* * *
До сих пор не могу толком разобраться — меняет время людей к лучшему или же нет!..
* * *
В. Костыгов, Н. Цапук! Слава вам! Хорошими также людьми, как выявил безжалостный Хронос, точно являлись Валерий Скрябин из Саха (Якутии), В. Кривошлыков (он, казак, а проживает теперь в Новосибирске), Вадим Спирин (Мацкявичус) из Литвы. С. Шулятьев, которого, к сожалению, среди нас уже нет…
Обо многих других можно было сказу говорить следующее, к ним обращаясь: верю всякому зверю, волку и ежу, а тебе погожу.
Вот был в 1-й группе на ФАДе один студент по имени Ворожко из города Туапсе. Он был таков: вызнав тебя хорошенько, старался всячески извлечь из тебя, козла, материальную выгоду. То пиджак продаст приятелю копеечный за четвертной, то квартиру на месяц чужую тебе сдаст за ту же сумму; сам обитает где ему надо, а квартиру чужую (право проживать по договорённости с хозяйкой) придерживает за твой счёт. Если читатель знаком с российской классикой, то он должен вспомнить такой персонаж как поручик Телянин из романа Л.Н. Толстого «Война и мир». Он видите ли продал молодому графу Ростову хромую лошадь за семьсот рублей, а она и половины той суммы не стоила… Причём этот новый Телянин — Валерий Павлович Ворожко, обирая простоватых и добродушных однокурсников, не терзался угрызениями совести. Он даже мог прийти на помощь в учёбе, давая бесплатные советы, делясь знанием.
Нет бы всякое фуфло преподать на I курсе (чтоб мы поскорее его забыли). А необходимые предметы — для палеографов, специалистов по хронологии, геральдике, по архивному, безусловно, делу, по археографии, палеографии, древнерусскому языку, истории государственных учреждений и т.п. давать потом и спрашивать за них вплоть до выпускного! Увы! При тех-то временах! При ректоре Сергее Ильиче Мурашове! Господь с вами — это было всё равно, что развести пары в котле и сесть на него, на котёл тот!
Правда, с I курса начинали давать полезные знания — по вспомогательным историческим дисциплинам, истории России, истории древнего мира и средних веков, а затем — истории нового времени, по древнерусскому языку. Но уйму времени поглощала с I по V курс История КПСС, в виде лекций и семинарских занятий — предмет, выносивший мозги.
Историю древнего мира преподавала Фаина Абрамовна Коган-Бернштейн, эмоциональная, энергичная пожилая женщина. С кафедры она нередко обращалась к нам в такой манере (привожу эпизод по памяти): и вот, дети мои, персидский флот потерпел сокрушительное поражение — то было выдающееся личное достижение и выдающаяся победа Фемистокла как политика и стратега…
Из вспомогательных исторических дисциплин мне запомнилась, прежде всего, палеография, которой более всего остального обучал Александр Александрович Зимин, выдающийся учёный; ему не по чину было возиться со студентами, но он занятия вёл долго. Он учил разбираться с временем составления документа. С переводом на современный язык некоторых средневековых русских словес, терминов. Но палеография была главным предметом его семинара. Палеография — это вам не однокурсница Зина. Надо было соображать, искать ответы, преодолевать непонимание. И я эту самую палеографию полюбил. И даже стал в ней довольно успешным, т.е. — нормально читал средневековые тексты. Где-то в белоомутском доме сохранялись долго тетрадки с транскрипцией и хорошими оценками, проставленными рукой А.А. Зимина.
Сухонький старичок с маленькой головой и сморщенным лицом, почти совсем слепой, Евгений Алексеевич Луцкий преподавал библиографию; мне интересно было старикана разглядывать — это был всамделишный потомок Рюриковичей. Хронологии русской обучала Е.И. Каменцева.
Древнерусскому языку — Э.С. Паина. Добрые женщины. Полезные, важные предметы.
Однако на дворе были 1970-е годы. И поэтому в числе наиважнейших держали — Историю КПСС, в лекциях и семинарских занятиях. Семинарские занятия вёл молодой преподаватель, которого звали Виктором Борисовичем. Я услышал его фамилию и то, что он из Прибалтики; ну, думаю себе, у прибалтов для нашего, русаков, слуха странные бывают фамилии. А потом выяснилось, что он детдомовский, а фамилия его составлена из сокращений понятий Коммунистический интернационал и Октябрьская революция. Он как-то быстро определился со мной — стал я у него козлом отпущения.
Сказать по правде — история КПСС составлялась из много чего непонятного, ибо недосказанного. Непонятны были пояснения, к примеру, о личности А.Ф. Керенского, о генерале Л.Г. Корнилове… Да много о ком и о чём. Уж чего только не напридумывали составители учебника тогдашнего, под редакцией Пономарёва (пишу по памяти) — о том, например, почему большевики… якобы вовсе не стремились взять власть в июле 1917 года! Народное, вишь, возмущение поддерживали, а власть брать — полагали, что рановато будет. Теперь-то ясно, что пытались, да у них тогда руки коротки были, только и всего. …Большевики были непогрешимы. Их представляли какими-то героями — людьми “из стали и огня”, в которых была самоотверженность персонажей-нигилистов из оперы У. Джордано «Федора», фанатизм Д. Савонаролы и духовная прозорливость бабы Ванги… Всё движение определялось колоссальной — внушали — гениальностью В. И. Ленина, который единственный знал верно — куда следует вести массы. (И — чего это будет стоить тоже наверно провидел, да — наплевать на цену вопроса, главное — что? Ась?).
Результат — слышь ты! В мировом масштабе, чтобы результат! Не беда, если скудно питается наш российский Балда! А важно, чтоб — спроть капиталу; чтоб по всей планете социализм побеждал! Воистину: благими намерениями вымощена дорога в ад. Как тут не вспомнить нам про Работягу из произведения Д. Оруэлла “Скотный двор”! Таковых работяг довелось мне немало в середине 1990-х направлять на досрочную пенсию, по состоянию здоровья. Когда я работал на бирже труда в одном маленьком подмосковном городишке.
Можно бы поймать меня на слове и спросить: ты сам считаешь этот наш бывший социализм (не книжный), а натуральный, который в 1991 году приказал долго жить, - благом? Отвечаю: в немалой мере — да! Хотя при нём и драконов, и горлохватства, и дурости хватало! Не говоря уж о дефиците. Тогда — каждому предоставлялась возможность выбиться в люди; тогда ценился трудовой вклад в экономику и социальную сферу; а сейчас, родные мои, государство у нас всё ещё разделено на земщину и опричнину… А если разделится царство внутри, устоит ли? Как там в главной книге православных христиан о сём сказано?!
Многие мои товарищи-студенты усердно читали, слушали лекции, ведя записи, не жалея бумаги и чернил. Но я эту абракадабру, умещающуюся в период с 1896 года по 1970-й, не понимал ни на йоту. Выручала только память о прочитанном.
* * *
“…И однажды, дети мои, — вещает доверительно нам с кафедры преподаватель Истории древнего мира и средних веков Фаина Абрамовна Коган-Бернштейн, — пришёл ко мне студент-заочник сдавать зачёт. Так. По теме о достоверности сведений в поэмах Гомера. Он едва начал: Гомер…, сделав ударение на первом слоге. Я остановила и спросила — о том, кто он по профессии; оказалось — кинорежиссёр, т. е. профессия его гуманитарная… Я попросила его подготовиться поосновательнее и прийти на зачёт попозже…”.
Моисей Наумович Черноморский — о нём передавали — на занятиях по Источниковедению истории СССР иногда, отвлекаясь, откровенничал: “Что смог бы я, простой мальчик, из многодетной еврейской семьи, без Советской власти”. Он не приветствовал женскую половину среди студентов. Оценки девушкам выставлял иногда заниженные, а когда те возмущались, отвечал: ты, мол, хорошая сама по себе девочка, но как ты можешь правильно разобраться в вопросе по данной теме? И пытаться тебе не стоит! Вот этому я сам был однажды свидетелем, а жертвою оказалась однокурсница Наташа Ложникова.
О Н.П. Ерошкине сразу предупредили — крут! На зачёт к нему, по Истории госучреждений дореволюционного периода раз пять точно сходишь. Помню как перед зачётом, когда мы робко толпились перед дверью, Николай Петрович к нам вышел, и мы услышали его голос, немного схожий с голосом А.Д. Папанова, да в зловещих интонациях: “Я должен вас всех предупредить — о добросовестном отношении к моему зачёту. А то тут недавно ко мне наведывались два нахала; молодые люди пытались списать… И я не остановился даже перед применением физических методов пресечения их действий!”.
Кстати сказать, если к Ф.А. Коган-Бернштейн я на зачёт сходил один раз, то Н.П. Ерошкину удалось сдать только с шестого захода!
Самым главным человеком из преподавательского состава для меня был А.Д. Степанский. Он семинарские занятия вёл по истории госучреждений досоветского периода. Менторского тона у него не было; иногда отвлекался от семинара и рассказывал что-то весёлое, смешное о чиновниках XIX века. Этого свойства перлы он извлекал из страниц старых газет, из мемуаров чиновников царской России... Помню, приходил он к нам в общежитие на Стромынке, когда я уж на 3 курсе был, рассказывал о новинках современной отечественной художественной литературы, и его все студенты с сугубым интересом слушали. К концу обучения я его попросил стать моим научным руководителем по дипломной работе — историко-филологические факультеты русских университетов 1884—1905 гг. Когда он познакомился с продуктом моего творчества на ниве науки, то подсказал — как надо держаться на защите; ещё было сказано, что твердая четверка обеспечена, а “пять” за такие темы у нас мол не ставят (!?). Став доктором наук, он при редких встречах много после 1975 года приглашал “не теряться”, Александр Давидович готов был вести меня далее по научной стезе, помочь, но судьба вела иными путями — судьба, которая правит всем!
* * *
Правильным шагом со стороны руководства МГИАИ была организация нашего знакомства с Государственной публичной исторической библиотекой РСФСР в Старосадском переулке. Именно там можно было заказать и почитать книги именитых историков прошлого, которые в СССР не переиздавались. ГПИБ для меня — это надолго. Многие десятки посещений, если не сотни. Многие разыскания, иные из коих увенчались успехом. Что касается её справочного значения, то его трудно переоценить, по крайней мере, до начала массового использования компьютеров.
С.М. Соловьёва и В.О. Ключевского я читал именно в ГПИБ, лишь немного мне свезло, когда позже, в 1972 г., проживая на квартире у одного древнего старикана, Н.С. Жилина, я воспользовался его благорасположением, и читывал немало В.О. Ключевского из его сундука.
* * *
С кем-чем мне сравнить МГИАИ периода моего студенчества? Ну, наверное, это как строгий, во многом полезный образованием и воспитанием, но всё таки чужой дядька!
* * *
Полвека прошло. Вот, думается иногда, какова она жисть-то — сладкая ветчина! Всякого было довольно. Эпоха перемен, свержение идолов, по историческим меркам довольно свежих! Это ж не египетские пирамиды!
Вырос я, выросли сверстники. Они в массе своей выросли как т.н. нормальные люди: сформировались, обучились, отработали на пользу Родине; иным удалось даже и для себя крохи оставить. Они взяли старт, как и я, в 1970 году. Вдарились бечь. Прошли почитай всю дистанцию. А я отстал. Волей судьбы я очень давно отстал и встал в стороне, чтобы лучше их видеть. Чтобы лучше видеть прошлое, зрением более внутренним, составленным из воспоминаний, понимания, сравнений, запечатленных мгновений. Кто-то должен отставать, чтобы увидеть и — рассказать.
Надеюсь всё же, завершая здесь свои писания, что Бог позволит мне сделать продолжение, ибо нельзя так просто расстаться с некоторыми из наших героев; нельзя их отпустить, не вспомнив отдельные, памятные их проделки, относящиеся к старым, 1960—1970 годам — своего рода штрихи, заканчивающие портреты!
