1. Заочный диалог можно начать с фрагмента из «Энциклопедии философских наук».
«Примечание. В моей «Феноменологии духа», которая поэтому и была обозначена при издании как первая часть системы науки, я начал с первого простейшего явления духа, с непосредственного сознания, и развивал его диалектику до точки зрения философской науки, необходимость которой доказывается этим движением. Но при выполнении этой задачи я не мог, однако, остановиться на формализме голого сознания, ибо точка зрения философской науки наиболее содержательна и наиболее конкретна в себе; будучи результатом предшествующих ступеней, она имела своей предпосылкой конкретные формы сознания, например, мораль, нравственность, искусство, религию»[1].
Что же, это примечание могло бы быть вполне трезвым ответом на вот такое замечание Эдмунда Гуссерля относительно идеализма, в том числе, видимо и философии Г.Ф.В. Гегеля. И о чем, едва ли можно только догадываться, коль скоро, теперь, этот феноменолог страдал историей, - что как известно может быть весьма бесполезно для жизни,- в еще меньшей степени, чем Г.Ф.В. Гегель.
«Как уже сказано, только идеализм, во всех его формах, пытается уловить субъективность как субъективность и сообразоваться с тем, что мир никогда не бывает дан субъекту или сообществам субъектов иначе, нежели как имеющий значимость для них с тем или иным опытным содержанием в субъективной соотнесенности, как мир, претерпевающий в этой субъективности все новые, ею же вызываемые смысловые превращения, и что неизменная аподиктическая убежденность в том, что это один и тот же мир, теми или иными сменяющими друг друга способами являющийся в субъективном представлении, тоже мотивирована чисто в субъективности, и потому свойственный ей смысл «самого мира», «действительно сущего мира» никогда не выходит за пределы породившей его субъективности. Но идеализм всегда слишком торопился со своими теориями и чаще всего не мог избавиться от скрытых объективистских предпосылок, или же, как спекулятивный идеализм, оставлял в стороне задачу конкретного аналитического исследования актуальной субъективности, в которой имел свою значимость актуальный созерцаемый мир феноменов,— задачу, которая, будучи правильно понята, представляет собой не что иное как осуществление феноменологической редукции и приведение в действие трансцендентальной феноменологии».[2]
«Остановиться на формализме голого сознания», вот что могло бы быть для Гегеля выслушиванием «Картезианских медитаций» в исполнении Гуссерля. «Формализм» тут был бы скорее метафорическим определением, коль скоро, Гуссерль различал эксплицировано формальные и материальные онтологии. И онтология сознания была бы, как раз, материальной онтологией. Теперь, было бы просто невежеством приписывать Гуссерлю стратегию формально дедуктивного развертывания общей теории сознания. Феноменология сознания, в качестве которой только и возможна онтология сознания, это описательная дисциплина. В тексте, что, кажется был призван как раз раскрыть общую историю сознания в отношении к другому, все же, встречаются только абстрактные априорные определения в общей же претензии на них, и историй таким же образом не рассказывается. «Априорный схематизм» частного опыта сознания, что выдается за всеобщий в очередной раз, взял свое, в дерзании объективного идеалиста. А вовсе не осуществление или реализация, приведение в действие в виде трансцендентальной феноменологии: «конкретного аналитического исследования актуальной субъективности». Что как стратегия принадлежит, скорее писателям: Достоевскому и Прусту, Миллеру или Фолкнеру, Набокову или Толстому, чем, в очередной раз, философу. Впрочем, действительные исследования актуальной субъективности и ее феноменов можно встретить из тех, кто все еще более или менее непосредственно был затронут 19 веком; у Маркса, Ницше или Фрейда, Ортеги-и-Гассета или Бергсона и в большей мере, Сартра. С этим именем можно открыть целую плеяду философов 20 века, что в той или иной мере были дескрипторами встреч, коль скоро, иначе определить ,то, о чем они философствовали было бы невозможно. Именно эти авторы, в том числе, и описывали действительные феномены сознания, в конкретных исторических ситуациях рефлексии, были ли их описания истины или нет.
Просто потому, что актуальная и тем более конкретная субъективность как раз никогда не существует вне форм: морали, религии, искусства или права, политики или религии, науки или здравого смысла, и в виду истории ситуаций мысли, и в тех формах, в которых может эксплицировано рассматриваться философом: скептицизма, стоицизма и несчастного сознания. Парафраз всей такой возможной истории, кроме прочего может быть и таким: методическое сомнение ,это ведь и скептицизм, так же как и позиция солипсизма первого порядка, производная от множества эпохе. что наиболее близка к позиции Cogito ergo sum, так же, и случись этому скептицизму быть не совсем методическим или совсем не методическим, его ждет стоицизм, если не самоубийство или и то и другое вместе, таким образом, что несчастное сознание ап. Павла, который то, что хочет не делает, а что не хочет творит, оказывается, едва ли не единственным путем к вере, что одна только путь к спасению. Но кроме того, видимо, путь, и науки, и философии. То, что у Гегеля стоицизм предшествует скептицизму, это возможно одна из аберраций свойственная ретроспективе взгляда на историю философии, в том числе. Но скептицизм явно в известной мере, мог и опережал стоицизм, пусть бы и школы в философии могли бы появиться в иной последовательности , что и отметил в свое время Ортега -и-Гассет, в юбилейном тексте о Канте. Скептицизм это завершение пути в античности, когда последние надежды разрушены неумолимым опытом. В Новое время его начало, и именно потому, что он академически методический, что ни в чем не собирается сомневаться и именно потому что давно лишился иллюзий и наивности, но в известном смысле просто отчет о том, откуда может быть все это предлагаемое знание в его теоретических основах для заранее предпринимаемого опыта, восхождение, если не к абсолютной основе знания, то к форме всякого знания истинного или ложного, а не разочарование в его возможности.
Какая-либо из этих форм, среди прочего возможного многообразия, - что само может составлять проблему перечисления в данную эпоху, - или их переплетение, так или иначе, в том или ином виде, но является той, что владеет конкретной субъективностью, что занята в этих формах своей деятельностью прояснения и развития. Редукция философии в виде феноменологии сознания только к одной форме философской науки, трансцендентальной феноменологии, в абстрактных мыслительных определениях, нигде, может быть, так выпукло не представлена, как в КМ. Так солипсизм первого порядка, неизбежно необходимый этап в становлении и трансцендентальной феноменологии на пути к априори значимости другого и трансцендентальной субъективности и интерсубъективности и их трансцендентальной истории, не может быть просто констатацией атомарности индивида или сингулярности субъективности сознания, и точка, у него должно быть содержание «сновидческий реализм», коль скоро, явь во сне и наяву может быть одной и той же. И с той только разницей, что содержание яви во сне может быть, ничтожно, в состоянии бодрствования такое содержание может оцениваться по мере и философской критики Идолов рода.
Теперь же, в виду практически воскресения форм нарратива (малого и большого) в кино, это видимо основное место и феноменологии сознания, коль скоро, и эти феномены можно тестировать, прежде всего, только в языках и поступках.
2.Немного дистанции во взгляде.
Обобщения влекут много сложностей. Так, если обобщить понятие пространства, то характеристика протяжения может стать случайной для него, пространство- это просто некое многообразие. Вспомнить Рассела. Исходя из этого может быть странно, что он был не христианин, он мог быть нейтральным, просто потому, что материально (пространственно-протяженно и распределено во времени) многообразие или нет, может быть не важно. И потому быть атеистом вовсе не обязательно из принципиальных соображений этого рода. Правда отсюда возможны невозможные вопросы вида: может ли сознание непосредственно управлять потоком гравитационных волн и пространственными потоками? И иначе, какова возможная обратная связь? Можно ли эмоциональным возмущением, коль скоро и эмоция, это в известном смысле мысль, или, даже просто неким мыслительным тезисом, что может быть и эмоционально нейтрален, или усилием воли, непосредственно вызвать такие гравитационные потоки и кривизну континуума?
Тем не менее, видимо, фоновым образом некое знание книги "Бытия" "Науки логики" или тем более знание античной философии, историю которой, кроме прочих, написал Рассел, могло относительно верно направлять Рассела. Любое многообразие материально, просто потому, что его составных частей много, не одна часть, оно не просто, пусть, может быть, и однородно. И это многообразие не может не быть известным образом протяженным, просто потому, что если части исключают друг друга, иначе они не были бы частями, или это была бы одна часть, коль скоро, они сливались бы, то известное протяженное распространение многообразия видимо неизбежно необходимо. Даже если допустить, что многообразие может протяженно распространяться в отрицательных измерениях, оно будет распространяться известным образом, протяженно. Поэтому можно считать, в известной традиции, что пространство и протяжение связаны аналитически, или даже априорно аналитически. Но тогда обобщение понятия геометрии не будет искомым обобщением. И кроме того, пусть и наивным образом, но любые мыслимые геометрии сразу же становятся, как бы материальными, существующими, а не несуществующими в протяженном пространстве в виде теорий, какими их могут полагать. И разве не очевидно, что многообразие моментов теперь временной формы сознания или многообразие интенциональных переживаний, что, пусть и непротяженные, могут быть в известном смысле пространством, как такие многообразия, если пространству придать более общий смысл, не связывая его с понятием протяжения исключительно?
Быть может иная философия, нежели чем логический атомизм, окажется более доходчивой в этом вопросе?
Тезис трансцендентального идеализма в том, что сознание пространственно не протяженно.
Иначе, если, едва ли не единственной субстанциальной характеристикой материи в марксистско-ленинской философии является то, что материя независима от сознания. То сознание предполагается известным, подобно тому, как и Фрейд находил, что бессознательное может быть гораздо очевиднее менее известным, чем сознание. То есть, даже, если определить бытие, как материальное множественное многообразие, что независимо от сознания, дабы избежать сведения к до кантовской онтологии в ее наивности, сознание известным образом окажется предварительно положенным, само собой разумеющимся.
И, каково оно сознание, материализм мог, если не предпочитал, чаще всего, умалчивать, о конкретной субъективности сознания индивида, в отличие от общественного сознания в виде исторического материализма. В этом был свой резон, индивид это апейрон, идет ли речь о его субъективных состояниях сознания или тела. Медицина лечит муляж. Врач пациента.
Один из возможных до сих пор мотивов интереса к трансцендентальному идеализму, состоит в том, что тот дает ответ на вопрос, каково сознание. пусть бы только и в виде общей теории. Последнее мотив для критики уже феноменологии. Сознание – это не протяженное многообразие интенциональных переживаний во времени. Опять же, непротяженные: чувственная материя и мыслящая форма, непротяженная самоочевидная самоданность, и т.д. Но коль скоро, это возможные тезисы трансцендентального идеализма, то как же быть с тезисом, что любое многообразие материально, коль скоро, количественно? Если ответ будет состоять в том, что сознание это тема материальной онтологии –эйдетики (инвентаря свойств сознания) и как раз потому, что сознание, явно не пусто и не просто, то в чем же, тогда, первостепенное отличие формального матезиса от материальных онтологий, и этот формальный матезис, теперь, что же, не имеет отношения ни к какому многообразию, количетву к материи? В известном смысле это возможно так, формальный матезис, видимо, не имеет отношения к выделенному качественному многообразию сознания. И каково же качество сознания? Ответ может быть прост, сознание идеально по горизонту достижения объективности и идей бесконечности. Матезис же, математическая логика и математика, просто, видимо, не существует вне сознания, вне ума подобно тому, как формы, существуют в уме в философии Аристотеля. Будучи, в известном смысле, более содержательным по количеству информации, нежели чем пустой формальный регион, но в отличие от материальных эйдетик, матезис, имеет дело только с формой и формально, в абстрактных определениях и дефинициях, и в этом, видимо, и состоит его качество. И потому, видимо, феноменология сознания занята конкретным, дискрептивным, недифинитивным многообразием, что идеально не протяженно. И несмотря на то, что в Идеях к трансцендентальной феноменологии, в этом большем эссе, в первом томе, Гуссерль выводит особенность феноменологии сознания из заранее распределенной и упорядоченной структуры и системы наук, по их методам, - прежде всего, конкретности или абстрактности определений и/или дедуктивной дифинитивности или нет,- среди прочего, а не исходя, прежде всего, из различия предметов, геометрия, не может быть методом феноменологии сознания, просто потому, что многообразие переживаний не является вообще математическим, не дано, как математическое многообразие, и, видимо, как протяженное. То есть, самоочевидность многообразия переживаний отличает его от очевидности любого математического многообразия, даже если это математическое многообразие «материально» и содержательно, как геометрия, или «материально» и конкретно, но дефинитно, как физика. Применима же геометрия в физике. Это различие, возможное теоретическое основание, для простого и не простого обстоятельства, что невозможно воздействовать на сознание и его не протяженную часть, умонастроение какими-либо физическими энергиями, подобно тому, как это происходит в романе братьев Стругатских "Обитаемый остров", по мотивам которого Федор Бондарчук снял художественный фильм в жанре фантастики. Впрочем, мало ли кому, что может быть дано. Но Гуссерль претендовал на общезначимую науку философию, что разразилась эссе. Двусмысленность рефлексивных понятий, быть может, вовсе не лишняя часть кантовской Критики чистого разума, но сущностный момент проблематичности и трансцендентальной рефлексии. Синонимия и омонимия понятий, что возрастает кратно и многократно, в виду все большей формализации знания и возрастания пирамид смысла, удвоений и умножений горизонтов исследования для которых остается все меньше устоявшихся терминов и, прежде всего, в рефлексии, рекурсивном и рефлексивном обращении взгляда на проделанную работу, и что стали, как трудности языка науки, предметом анализа скорее аналитической философии, чем трансцендентальной феноменологии. Каким образом материальные геометрии протяженных фигур могут быть частью не протяженного сознания и каким образом наука о сознании в самом идеальном и не протяженном, не материальном сознании может быть материальной эйдетикой в основе своей теории о сознании? Сознание это непротяженное, идеальное бытие, что по достижению идеальности объективно, и скорее всего, объективно по достижению идеальности бесконечности. Что для начала может выглядеть предельно сомнительным, едва ли не для всякого здравого смысла, коль скоро, ни бесконечность, ни идеальность и связанная с ним объективность, ближайшим образом не встречаются, как характеристики сознания, но скорее субъективность, если ни вина коллективная или индивидуальная, или нечистая совесть. И именно в виду простого и не простого обстоятельства, что сознание ближайшим образом большей частью всегда занято не собой, но каким-либо делом или занятием, обращено к предметам и лицам, повседневных и обыденных практик. Тем не менее, тезис трансцендентального идеализма Гуссерля таков: ничто не имеет смысла, кроме как в виду придания, в том числе, и в виду какого-либо объективного этого смысла сознанием. И вопрос в этом отношении может быть сложен, как никакой другой, откуда это: не протяженное, идеальное с бесконечными идеями сущего сознание? И этому вопросу вторит следующий, каким образом субъективное и не материальное, не протяженное по форме сознание может быть объективно по содержанию, которое распадается на формальные (пустые информационно и дефинитивно-дедуктивные) и содержательные (информационно насыщенные, но дискриптивные) эйдетики, как основы всяческих теорий всяческих наук?
История и генезис, в том числе, и научного знания, так и философии -это ахиллесова пята трансцендентальной феноменологии, так же, как и солипсизм.
Если сознание - это просто сокращение, имя для любого вида разумной и смеженной сознанию практики, то да, им, возможно, когда-либо можно будет управлять гравитационными волнами, если они и действительно существуют. Но сможет ли это делать, теперь, ведунья или колдун за 100 долларов, вряд ли.
И все же, не локальность взаимодействия фотонов, "глаза как уголья", может быть и действительно физический, материальный, независимый от сознания, субстрат всяческих мистических поветрий, субстрат не только философских мыслей, но и распространения веры в то, что маги могут вызвать гравитационные возмущения. Тем не менее, скорее всего, ЧИТД, "Марвел", коль скоро эти сюжеты так инспирируют самые безумные идеи, дерзания и вопросы "Дзен", но транслируются в кино, в сети Интернет, на ТВ, если не по радио и в газетах, в комиксах. В институтах общественного сознания, в том числе, и одной из его форм, искусства.
«СТЛА».
Караваев В.Г.
[1] Г.В.Ф. Гегель Энциклопедия философских наук. Том.1. Москва. 1975, Стр. 132.
[2] Эдмунд Гуссерль. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПБ, 2004, стр. 353.