– Вы знаете, моя нация такая классная.
– Позвольте не согласиться, моя все-таки получше.
Темы национализма и патриотизма как, безусловно, неодинаковых, но при ближайшем рассмотрении схожих по своей назидательной функции явлений конструктивистского околополитического сепаратизма, чрезвычайно непроста для очеркизации. Однако кое-что об этих примечательных феноменах сказать необходимо. И мы вынуждены с прискорбием пройти мимо конструктивистской концепции большого воображалы Бенедикта Андерсона, хотя именно о них и следует говорить в первую очередь.
В социологической рамке модерна родилась и заботливо пестовалась установка, согласно которой быть патриотом правильно, нормативно и социально одобряемо. Ладно бы просто хранить и беречь свои иллюзорные чувства тихо в сердце, но порой дело доходит до абсурдных убеждений, которые человек, играющий в подобие понимания политики и языковые игры, облекает в формулировки вроде «Я горжусь тем, что я… немец, американец, русский, бразилец…» и так далее, неважно кто. Некоторые гордятся своей страной и даже государством, изображая поддельную удаль и крайнюю одухотворенность одновременно. А что, если смутить себя вопросами «Почему я горжусь своей нацией / отчего я патриот?» и попытаться хоть как-нибудь объяснить себе этот довольно незамысловатый социополитический конструкт?
Итак. Во-первых, семантически выражение некой национальной гордости включают в себя следующее значение «если бы я был условным эфиопом или перуанцем, я бы не гордился», потому что я горжусь тем, что я представитель конкретной нации, страны или государства, что автоматически актуализирует националистический субсемантический компонент. Во-вторых, автор этого суждения выделяет абсолютно произвольный фактор рождения в качестве представителя конкретной нации как ключевой. Человек никак не мог повлиять на это, и вот теперь использует результат цепочки случайных событий как повод для гордости. А если бы родился в другом месте? Тогда бы нечеловеческие страдания привели к разрыву сердца из-за принадлежности к посредственной группе непальцев или сенегальцев. С аналогичной степенью лишенной смысла надменности можно гордиться историей страны. Однако чем история Гватемалы, Вьетнама или Новой Гвинеи хуже истории страны, где чудесным, но случайным образом появился на свет я? История не может быть хуже или лучше, богаче или беднее. Она такая, как ее генерируют множественные факторы. И все… В равной мере можно гордиться, к примеру, косулями, космосом или планетой Юпитер. В-третьих, эта позиция позволяет очень легко манипулировать человеком через национальное самосознание и внушаемые символы величия победоносных экспансий или избавления от напастей, через лояльность определенной религиозной модели жизни, через принадлежность к богатейшей культуре и даже нередко уникальной географии. В-четвёртых, никто не имеет понятия, где находится граница нации, где она заканчивается и начинается другая, вместо этого конструируются собственные позитивные представления на основе ассоциатиации себя лишь со славными образами героев, культурных деятелей, известных альтруистов или сильных и мудрых политиков, никто не принимает во внимание существование в рамках каждой нации, например, убийц, насильников, алкоголиков, предателей, мошенников и террористов. В-пятых, и это, пожалуй, претендует на главное: мысль о величии страны, государства или нации никогда не является собственным творением автора, она всегда привита извне организму со слабым иммунитетом, иначе говоря, с недостаточно рациональной позицией. И, наконец, прагматический аспект патриотизма или национальной гордости состоит в том, что они не дают вам вообще ничего. Они дают преимущества не вам, а тем, кому они витально необходимы для создания и интеграции общества на его основе. В этом смысле даже религия не наносит такого вреда, так как основана на определенном обмене и предлагает нечто взамен приверженности.