Перевел статью с Medium — наслаждайтесь. Есть видео, но на английском, которое не дают перевести (пока).
Однажды ты проснулся с чувством страха, сначала подумав, что это обычное раздражение от работы, не зная о падении, которое предстоит прожить в течение следующих нескольких месяцев. Бессонные ночи, недостаток удовольствия, невозможность выразить свои чувства, казалось бы, счастливым и цельным людям, окружающим тебя. Образуется барьер между тобой прошлым и настоящим. Хобби больше не удовлетворяют потребность в выходном эскапизме. Твои близкие замечают странное поведение, но, в отличие от потери руки, симптомы не настолько заметны, чтобы дать ордер на обеспокоенность. И, конечно, вы бы не хотели их расстраивать.
Разговор об этом только и делает это реальным.
Время от времени, ты чувствуешь себя ликующим, вне себя от радости из-за жизни и почти богоподобно. Твоя мания и дальше отталкивает, и путает тех единственных, готовых выслушать. В сумеречных моментах самоанализа ты видишь страдания во всей её полноте. Твое рентгеновское зрение отчаяния пробивается через непостоянство всего вокруг, настойчивое мучение “быть”; единственное твое чувство комфорта, стабильности — это твое признание того, что в самом деле не на что надеяться.
Дэвид Фостер Уоллес сравнивал ситуацию тех, у кого серьезная депрессия, со сценарием прыжка из горящего здания.
“Не делайте ошибочных рассуждений о людях, прыгающих с горящих окон. Их страх упасть с огромной высоты все так же велик, как это было бы для тебя или меня, гипотетически стоящим в том же окне, просто любуясь видом; т.е. страх падения остается постоянным. Фактор здесь — это другой ужас, пламя огня: когда пламя достаточно приблизилось, падение насмерть становится чуть менее ужасным из двух ужасов. Это не желание упасть — это ужас пламени.”
I. Обезьяны с тревожностью.
Что такое депрессия? Разумеется, есть строгое разделение депрессии по её характеристике как состояния или настроения и полноценного расстройства. В то время как первый — ожидаемый компонент в гобелене человеческого опыта, то второй — разрушительный и формируется через генетику и внешние стрессы.
Серьезное депрессивное расстройство несёт с собой симптомы грусти, плаксивости, безнадежности, тревожности, состояние бессонницы, мысли о смерти и потерю интереса к деятельности, которая раньше давалась с удовольствием. Вдобавок, для того, чтобы отделить это от грусти, симптомы депрессии, как правило, постоянны на протяжении более чем несколько месяцев.
Депрессия — непроста. Хоть и считалось, что это вызвано главным образом из-за химического дисбаланса, ученые выяснили, что сама структура мозга и неврология (особенно такие признаки, как сужающийся гиппокамп) также играют свою роль.
Интересно, что многие из этих генов также имеют связь с воспалительными процессами, и это говорит (по крайней мере, согласно эволюционной психологии) о том, что депрессия могла на самом деле застрять в нашем генофонде, как способ сохранить людям здоровье и меньше подвергать болезням. Это объясняет, почему часто предписываемые профилактические меры против депрессии — физические упражнения, достаточный сон, снижение уровня сахара в крови — это также противовоспалительные действия.
В целом известно, что фармацевтические растворы, такие как Прозак, компенсируют эти дисбалансы. Судя по всему, во многих случаях, решением проблемы депрессии — лекарственное.
Также, депрессия несёт с собой чувство необоснованного страха и отчаяния. В отличии от тех, кто испытывают грусть, кто могут найти причину их печали, депрессивные не в состоянии определить, почему они так себя чувствуют. Они могут зацикливаться на универсальных проблемах человеческого состояния, будь это явное отсутствие смысла в существовании или трагедия смерти, или могут даже проецировать свое отчаяние на такие непреодолимые конфликты, как изменение климата, экономический кризис или волны преступности.
Шопенгауэр уловил это:
“тщеславие бытия раскрывается в полной мере бытия, предполагая: в бесконечности времени и пространства контрастирует с конечностью индивидуума в обоих случаях; в мимолетном настоящем виде как единственной формы, в которой существует действительность; в непредвиденных обстоятельствах и относительности всех вещей; в постоянном становлении без бытия; в постоянном желании без его удовлетворения; в постоянном разочаровании стремления из которого и состоит жизнь.”
Эта неспособность найти источник печали не означает, что есть отсутствие определенной личной причины, но скорее нераскрытый стресс в их жизнях, такие как проблемные отношения или неудовлетворительная работа, или даже подавленная травма. Это, как правило, работа терапевта — предложить пациенту адекватную свободу для противостояния этим очень спорным моментам.
II. Философия депрессии.
Если депрессию можно лечить фармацевтически и терапевтически, какой смысл философствовать над ней? Ведь у нас нет философии болезни Лайма. Его следует лечить, а не интеллектуализировать, и я бы ни в коем случае не призвал променять профессиональную помощь на вечер с Шопенгауэром.
И все же депрессия сильно отличается от других недугов. Порой она сливалась в проспекте гениев, особенно когда мы берем в расчет работы Ницше, Джона Стюарта Милля и Витгенштейна. На самом деле, вышеупомянутая лазерная фокусировка через дерьмо жизни, которую дает вам депрессия, может быть полезной, как полезная доза философского пессимизма. Будем ли мы отмахиваться от всех наших темных открытий о мире, как только наши уровни серотонина будут скорректированы?
Возможно, это может быть даже выгодно, поскольку те, кто верят в депрессивный реализм, видят это: теория о том, что депрессивные личности делают более реалистичные выводы, чем не депрессивные люди. Особенно в условиях ФМРТ-сканирования, депрессивные могут делать более точные суждения о причинно-следственных связях позитивных и негативных социальных событий.
Конечно, с точки зрения преследования заглавной П в правде, депрессия может быть полезной, но в области проживания хорошей или счастливой жизни, кажется, лучше предположить, что невежество является благом. Эти более крупные “истины”, которые могут лишь прибавить весу нашему отчаянию, — классические экзистенциальные дилеммы жизни: предстоящая смерть и смерть близких, тревога абсолютной свободы, неспособность по-настоящему понять друг друга, накладывающаяся на болезненный опыт изоляции, и, наконец, но, конечно, не в последнюю очередь, бессмысленность всего этого.
Экзистенциальная психотерапия стремится смягчить обеспокоенность тех, кто испытывает эти неразрешимые наблюдения. Если диагнозы химического дисбаланса оказываются не способными выполнить свою задачу, эта форма терапии используется, когда те, кто находится в депрессии, просто не могут жить с невыносимостью человеческого состояния. Она заимствована из гуманистической психологии, экзистенциализма и феноменологии, чтобы напомнить страдающему, что, например, нужно меньше времени тратить на размышления о жизни после смерти и больше — проживать свою жизнь до нее через здоровое признание её смертности.
Это также помогает людям строить свой собственный смысл и превращает нашу свободу в ответственность.
Но почему мы должны обо всем этом думать, чтобы не чувствовать тяжесть нашей трагической жизни? Не так ли уже очевидно трагично существование; быть без согласия на это?
III. Абсурд
Дэвид Фостер Уоллес пользуется этой классической шуткой для начал вступительной речи.
Две молодые рыбы плывут вместе и случайно встречают старую рыбу, плывущую навстречу. Он кивает им и говорит: “Доброе утро, ребята. Как водичка?” И две молодые рыбы плывут дальше, а потом одна из них смотрит на другую и спрашивает: «Что такое вода, черт подери?» Уоллес использовал это не для утверждения, что он — мудрая старая рыба, но для того, чтобы показать — наиболее очевидные, распространенные, важные истины часто труднее всего увидеть и объяснить. Именно депрессивный человек несет с собой это простое и полезное осознание. Что жизнь совершенно абсурдна.
Альбер Камю, французско-алжирский философ (хотя и предпочитал так его не называть), популяризировал этот термин в своей философии абсурда. Камю утверждал, что между человеком и вселенной существует определенная несостыковка. Точнее, люди всегда стремятся к какой-то цели и, к сожалению, мы не можем найти такой смысл во Вселенной. Продукт этого раскола — “Абсурд”, фундаментальная дисгармония в основе самого существования.
Особенно в последние несколько десятилетий, когда человечество оказывается в самом далёком конце бассейна, где мало за что цепляться, абсурд подкрадывается каждую секунду бодрствования. Надежды найти смысл через Бога, мета-повествования и даже концепцию индивидуальности — все это попало под микроскоп. Камю утверждает, что надежда — это реальный вопрос, стоящий за всем этим.
Он ссылается на историю Ницше о ящике Пандоры. Все зло мира — чума, наводнения, голод — развязаны Зевсом, а оставшееся зло оставлено в ящике. Почему надежда такая злая?
“Это, в конце концов, причина, почему люди позволяют себе мучиться — потому что они предвосхищают окончательное вознаграждение”.
Вместо того, чтобы ценить свою жизнь здесь и сейчас, люди надеются на лучшую жизнь вне неё — например, в последующей жизни. По словам Камю, только после того, как мы поймем, что наши надежды быть бессмертными и значимыми никогда не будут удовлетворены, т.е. как только мы признаем Абсурд, мы сможем жить хорошей жизнью. “Мир прекрасен и снаружи нет спасения” — пишет он.
Сам Камю пытался жить без надежды и принял участие в мирской супружеской измене, поспособствовавшее последующей попытке самоубийства его жены. На самом деле бурные попытки Камю жить за пределами надежды, с чем депрессивный может бороться регулярно, раскрывают некоторые вопросы с уже отсутствующей надеждой. Например, мы можем в итоге сделать больно другим из-за наших гедонистических поблажек в настоящем, как уже показал Камю. И, что немаловажно, “не надеяться” кажется почти совершенно невозможным с психологической точки зрения.
IV. Странная надежда
Камю даже признал неспособность человека жить без надежды, даже если бы мы захотели. Очень вероятно, что мы всегда на что-то надеемся и что, психологически говоря, перестать надеяться может быть практически невозможно. Недавно было высказано предположение, что философия абсурда Камю дает место для этой невозможности, в том, что было названо “Странной надеждой… направленной на возможности, присущие настоящему”.
Эта линия мышления взята на вооружение в философии французского экзистенциалиста Габриэля Марселя. Марсель видел человека в странном положении. Он признает, что уже существует, и все же хочет доказать, что его жизнь важнее этого. Это во многом соответствует “Абсурду” Камю.
Марсель утверждает, что человек, стремясь к большей значимости, изначально считает, что окружающие его вещи могут придать ему смысл и ценность. Вдруг желание обладать преодолевает желание просто быть. Жизнь тогда становится рядом случаев обладания, контроля и владения тем, что, по его мнению, придаст ценность его существованию.
Это стремление к обладанию, чтобы удовлетворить надежду на смысл, возникает в самом сердце Марсельского различия между проблемой и тайной. По большей части мы рассматриваем это абсурдное несоответствие, между бытием и становлением чем-то значимым, как проблему, которую необходимо решить. Депрессивный, например, рассматривает депрессию как проблему, препятствие для покорения. Это, утверждает он в определенной степени, продукт технического характера современного общества, стремление систематизировать все в проблемы, ожидающие решения. Проблема не связана с лицом, которое задает вопрос или продавливает его. Фактически, личность респондента может быть изменена, пока проблема остается постоянной.
Марсель призывает нас переосмыслить нашу проблему с существованием в тайну существования или бытия. Тайна, в отличие от проблемы, мета-проблематична. Личность ответчика является неотъемлемой частью поднимаемого вопроса. Это тайна бытия. Он не может решать, что такое бытие и кто он отдельно. Они являются связными как вопросы только тогда, когда рассматриваются вместе.
Кроме того, решение тайн очень отличается от решения проблем. Тайны могут быть даже не открыты для решений. Однако они требуют участия и вовлечения; они требуют всего нашего бытия. Когда мы сталкиваемся с проблемой, как чувство болезни, мы надеемся почувствовать себя лучше. Однако, когда мы сталкиваемся с такой тайной, как депрессия или жизнь, не всегда четко ясно, на что нам надеяться. Марсель благосклонно относится к этой надежде, к общей и абсолютной надежде, “акт, с помощью которого […] искушение отчаяться активно или победно преодолевается”. Вместо того, чтобы надеяться на X или Y, мы просто надеемся. Не предвидится конкретного события, а скорее странное, но глубокое утверждение, что “все не обязательно потеряно”.
Это не значит, что человек, надеющийся подобным образом, принимает вещи такими, какие они есть. Марсель рассматривал эту странную надежду как активное терпение. Она анализирует, исследует и активно стремится к бытию, при этом принимая загадочный характер самой работы. Это не оптимизм, который предвосхищает или желает определенного результата. Желания оптимистов могут быть разрушены поворотом событий, но тот, кто принимает эту туманную надежду, герой, который поддерживает свою надежду, преодолевает отчаяние, заложенное во всех тайнах.
“Надежда состоит в том, что в основе существования, помимо всех данных, помимо всех перечней и всех расчетов, лежит таинственный принцип, который сговорился со мной”.
Когда вся надежда кажется утраченной, мы, тем не менее, надеемся на что-то, на что можно надеяться. Надежда тогда, как и Гомер Симпсон также защищал алкоголь, — источник и решение всех наших проблем. И, как пишет Юнг
“наиболее серьезные и важные жизненные проблемы неразрешимы. Они никогда не могут быть решены, но только превзойдены…. Это не означает, что проблема лишена своей реальности — это означает, что вместо нахождения в ней, она теперь над ней “.
Мы — тайна нашего бытия. Мы надеемся на ее разрешение. Мы, пожалуй, наша единственная надежда. И до последнего вздоха, позволим непоколебимому свету, будь то психологическому или метафизическому, направлять нас через отчаяние, призывая нас двигаться дальше. Иногда мы можем найти распри в надежде на лучший день, на облегчение от депрессии, на солнечное утро и нежные поцелуи. Тем не менее, в полном принятии твоей личной борьбы и ночных полётов мучений, твоего чувства никчемности, твоего страха, даже в глубине твоей безнадежности я прошу тебя предать всю логику и разум; прошу тебя, тем не менее, надеяться.
Эпилог
Когда он слишком философствовал и чувствовал невыносимый страх в своем сердце, философ Дэвид Юм уходил в свои покои и играл в игры со своими друзьями, смеялся и ел.
“И когда, после трех-четырех часов развлечения, я бы вернулся к этим домыслам, они казались такими холодными, напряженными и нелепыми, что не мог найти в своем сердце, что бы мне помогло погрузиться в них дальше”.
Я не собирался создавать аргументы против или решать антинатализм, нигилизм, или глубокое одиночество, которое ты испытывал к той девушке с работы, оставлявшей тебя в игноре. Я не думаю, что тайны бытия должны быть решены в любом случае. Излишняя интеллектуализация может заточить кого-то в жизнь задумчивого несчастья, жертвуя несколькими вдохами на Земле для шанса на какую-то истину высшего порядка.
Мы не должны забывать жить, смеяться, слушать хорошую музыку, ошибаться, творить красивое, и уродливое, искусство. Я не могу надеяться решить вашу депрессию и призвать вас искать ресурсы, которые есть. И философия тоже не может давать надежду на решение ваших проблем, она не всегда лишь лекарственная. Взгляните на всех философов, которые уже жили. В некоторых смысле, помочь себе можешь только ты. Только ты можешь решить, хороша ли жизнь. Я хотел бы убедить вас, но слова всегда имеют отличный способ обнищать самые необходимые истины.
После этой длинной тирады и перефразируя завершающий абзац “Мифа о Сизифе” Камю, я оставляю тебя у подножия горы. Ты всегда найдешь свою ношу снова. Но ты обладаешь странной надеждой, которая отвергает потребность в Богах и вместо этого поднимает камни. Ты тоже пришёл к выводу, что все хорошо. Эта вселенная, отныне без хозяина, не кажется тебе ни стерильной, ни бесполезной.
Каждый атом этого камня, каждая минеральная частичка той ночи заполнила гору, сама по себе образует мир.
Самой борьбы к высотам достаточно, чтобы наполнить твоё сердце.
Я думаю, ты счастлив.