"Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей...
И свет ее улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылил;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя,благословил."
Еще с петровских времен левый берег реки Фонтанки застраивался загородными усадьбами; были среди них такие крупные, как "Фонтанный дом" Шереметевых или Итальянский дворец Екатерины I, а были и совсем небольшие. Квартал между Сарской (ныне Московский проспект) и Измайловской перспективами в первой половине XVIII века был разбит на пять участков. Среди владельцев были Воронцовы, денщик Петра I А. И. Румянцев (отец знаменитого полководца П. А. Румянцева-Задунайского), Олсуфьевы, Барятинские, Мусины-Пушкины.
В 1788 году Захаровы купили у вдовы А. В. Олсуфьева неподалеку от Измайловского моста участок, простиравшийся от набережной Фонтанки до 1-й роты Измайловского полка (ныне 1-я Красноармейская). Соседями были: справа — управитель петербургских имений князя Потемкина полковник Михаил Антонович Гарновский, слева — известный геолог и путешественник граф Аполлос Аполлосович Мусин-Пушкин. На купленном участке общей площадью 7500 квадратных саженей было "огородное место" и около деревянного дома пруды. Захаровы стали возводить каменный дом. Работой руководил архитектор Конторы строений домов и садов Г. П. Пильников. Кто был автором первоначального проекта, пока установить не удалось.
К моменту продажи поставленный в глубине участка сравнительно небольшой кубической формы двухэтажный дом был отстроен только вчерне: печей не было, оконные проемы зияли пустотой, двери не были навешены. К отделочным работам еще не приступали. Этот незаконченный дом был куплен 31 июня 1791 года на имя Катерины Яковлевны за 26 тысяч рублей.
Купчую оформили только в ноябре, но 7 августа того же года Гаврила Романович в письме к В. В. Капнисту сообщал: "Катерина Яковлевна в превеликих хлопотах о строении дома, который мы купили".
К этому же времени следует отнести и черновой набросок стихотворения под названием "Дом". Написан он таким почерком, что его не смогли разобрать даже специалисты, когда готовили полное академическое издание произведений Державина в 1860-х годах.
Начинается оно так:
"Зодчий Аттики преславный,
Мне построй покойный дом,
Вот чертеж и мысли главны
<......> написаны пером.
На брегу реки Фонтанки..."
К кому обращает эти дружеские строки Державин? К Пильникову, который остался и при новых владельцах руководителем работ? Нет, его, добросовестного, но глубоко второстепенного исполнителя, не мог поэт назвать "зодчим Аттики преславным". Да и не стал бы он к чужому в сущности человеку обращаться в стихах. Ответ на вопрос об авторстве дома можно найти в эпистолярном наследии поэта.
В 1792 году Н. А. Львов начинает свое послание Державину словами:
"Домашний зодчий ваш
Не мелет ералаш..."
Это всё тот же Львов, который построит Приоратский дворец в г. Гатчине.
Но Львов непоседлив, в столице надолго не задерживается, лето проводит с семьей в родовом Никольском под Торжком. Скорей всего, он сделал проектные чертежи, передал их Пильникову и, наезжая в Петербург, следил за исполнением. Не исключено, что проект Львова был обширней того, что хотели и могли себе позволить Державины.
Покупая дом, они заложили часть деревень, употребили какую-то сумму из приданого Катерины Яковлевны, но им предстояли еще большие траты для приведения дома в жилой вид.
В упомянутом наброске стихотворения дальше с трудом читаются отдельные строчки:
"Не взошел и в долг я много...
.......................
Иль отстрой только средину,
Поколь денег наживу.
А другую половину
Ты тогда уже дострой."
Это пожелание поэта было исполнено. Первоначально к центральному двухэтажному корпусу по сторонам пристроили небольшие одноэтажные флигеля — "кухонный" и "конюшенный", соединенные с основной частью дугообразными переходами. Флигеля далеко не доходили до набережной Фонтанки, но отчетливо наметили будущий парадный двор. Главный фасад с полукруглым выступом смотрел в сад, или, вернее, в ту пору — пустопорожнее место с прудами и огородами, которое скрашивали несколько старых, раскидистых деревьев.
Но прежде чем заниматься разбивкой сада, необходимо было вымостить двор, создать возможность удобного подъезда и подхода к дому. Известно, что в те времена проезжие улицы и площади мостили булыжником, который клали особым образом, так, что создавался узор в крупную клетку.
В контракте от 29 апреля 1793 года сказано, что крестьянин Матвей Тимофеев берется исполнить следующие работы по благоустройству двора: "Счистить, сравнять по ватерпасу, дабы в трубу был спуск воды, усыпать весь двор песком вышиною на четверть, а сверху песку выкласть морским булыжным камнем в линейках и крестах, крупный камень на ребро, а мелкий в клиньях востряками вверх и защебенить мостовую красным щебнем из кирпича... У стен сделать возвышенные площадки для проходу пешим так точно, как мне показано было".
Двор должен был выглядеть красивым из окон дома, а плитный тротуар — как на лучших улицах столицы. Дом под зеленой железной кровлей, расположенный в глубине участка между двором и садом, в этот период имел еще вполне усадебный характер.
Современный, вид дома далек от того, каким он был при Державине. Его неоднократно перестраивали и надстраивали; в результате первоначальный объем с некоторым трудом читается среди позднейших добавлений, а фасад на Фонтанку изменился почти полностью. Осталось, правда, неизменным полуциркульное окно в центре второго этажа, освещавшее кабинет хозяина. В августе и сентябре две артели каменщиков выложили из бутовой плиты фундаменты под флигеля и возвели их стены, всего около 120 погонных сажен, на что использовали 300 000 штук кирпича. Эти цифры сами по себе говорят об объеме работ.
Следом за каменщиками шли плотники. С декабря же крестьянин Степан Леонтьев договорился строить деревянные службы (сараи, ледники, коровник) за 350 рублей. В каменном доме стекольщик вставляет стекла — всего на 591 рубль. Тем временем на карнизы привозят путиловскую плиту.
Еще не дошли до внутренней отделки, еще нет обстановки, а уже потрачена не одна тысяча рублей. Первоочередной заботой были печи. Было доставлено 9000 штук кирпича на восемь печей и кухонный очаг. Но этого мало. Только в верхнем этаже в 1792 году сложено семь "изращатых" печей.
Работы продолжались в 1792 и 1793 годах. Штукатур Егор Федотов по контракту всю внутреннюю работу в каменном доме делает за 325 рублей, и он же дополнительно "подряжон вытянуть карниз в гостиной за 25 рублей". За наружный карниз из путиловской плиты ему платят по 2 рубля с погонной сажени.
Насколько купленный дом был непригоден для жилья, свидетельствует то, что столяр Касьян еще осенью 1791 года делает зимние и летние рамы — всего 46 рам "дверных и оконишных" (окон во втором этаже было 23, соответственно столько же проемов, включая входные двери, было в нижнем этаже), да еще 16 рам полуциркульных. Кроме того, — двери "филенчатые" и "одинакие" и полы в антресолях.
Попутно тот же Касьян сделал для Катерины Яковлевны камер-обскуру — прибор, оснащенный системой зеркал, которым тогдашние художники нередко пользовались, "снимая" виды.
Когда мастера в 1793 году закончили работу, когда были повешены люстры и зеркала, расставлена мебель, дом приобрел законченность и уют.
В каждом этаже было по шести комнат. Одно из самых просторных помещений первоначального дома (около 60 м2) было отведено под кабинет хозяина дома. Он располагался во втором этаже, и большое полуциркульное окно выходило во двор в сторону Фонтанки. Здесь стоял любимый диван Державина, с многочисленными ящиками по сторонам, в которых он хранил свои рукописи. На диване лежала аспидная доска, к рамке которой был привязан грифель; сочиняя стихи, поэт постоянно ею пользовался. На боковых ящиках, которые составляли своего рода тумбы-шкафы, стояли декоративные композиции из неглазурованного фарфора- бисквита; это были модели памятников, украшавших Царскосельский парк: Чесменская колонна и Кагульский обелиск. Исполненные на Императорском фарфоровом заводе для Екатерины, они, вероятно, были ею подарены "певцу Фелицы".
В архиве Державина сохранился контракт со столяром-краснодеревцем Иоганном Гратцем от 22 января 1792 года, по которому он должен был изготовить для кабинета девять книжных шкафов, большой письменный стол "с подъемным налоем" красного дерева, маленькое квадратное в плане бюро ("в полтора аршина") с одним ящиком и диван с двумя шкафами по сторонам, тоже из красного дерева. При этом специально оговаривалось, что мастер обязуется "все оное сделать так, как договаривался с Николаем Александровичем Львовым". То есть вся обстановка кабинета была выполнена по эскизам Львова. Он постоянно занимался проектированием предметов внутреннего убранства для своих друзей и добрых знакомых. Любимой комнатой хозяйки была небольшая квадратная в верхнем этаже, которая в обиходе называлась "диванчик". В ней принимали только самых близких друзей и родственников. Была она весьма своеобразна, и в ее убранстве запечатлелась фантазия Львова. Два окна выходили в сад, между окнами перед большим зеркалом на столике стояли мраморные бюсты Гаврилы Романовича и Катерины Яковлевны работы Ж. — Д. Рашетта. У стены против окон стоял большой мягкий П-образный диван. Над диваном был устроен своеобразный балдахин; тонкие колонки поддерживали драпировки из белой кисеи на розовой подкладке, которые при желании можно было задернуть со всех сторон.
Гаврила Романович тоже любил эту комнату и даже воспел ее в стихотворении "Гостю":
"Сядь, милый гость, здесь на пуховом
Диване мягком отдохни;
В сем тонком пологу перловом
И в зеркалах вокруг усни..."
Неизменное восхищение посетителей дома вызывала также овальная, или, как ее называли, "соломенная", гостиная в нижнем этаже. Своеобразие этой комнаты заключалось в том, что стены были затянуты, как обоями, соломенными вышитыми панно. Подобранные по цвету и длине соломинки незаметно крепились на какую-нибудь прочную основу, а потом по золотистому мерцающему фону мастерицы вышивали разноцветными нитками или стеклярусом орнаментальную кайму или целые картины.
С домом на Фонтанке для Державина связано много светлых, радостных дней, проведенных с Пленирой и друзьями. Но в этом же доме суждено было Гавриле Романовичу пережить и самое большое горе: 15 июля 1794 года он потерял свою горячо любимую жену.
Он проводил гроб с ее телом на Лазаревское кладбище Александро-Невского монастыря, написал эпитафию:
"Где добродетель, где краса?
Кто мне следы ее приметит?
Увы! Здесь дверь на небеса...
Сокрылась в ней — да солнце встретит!"
Это четверостишие было помещено на мраморном памятнике с рельефным изображением женской фигуры, держащей в руках овальный медальон с профилем Плениры.
Существует рассказ о том, что на следующий день после смерти Катерины Яковлевны Державин проснулся до восхода солнца и еще не вставал с дивана, когда ему показалось, что из дверей течет к нему и ложится белый туман; потом он почувствовал как бы ласковое прикосновение. Через некоторое время из-под его пера явились стихи "Призывание и явление Плениры".
"Приди ко мне, Пленира,
В блистании луны,
В дыхании зефира,
Во мраке тишины!..
И все мои ты мысли
Проникни и поверь:
Хоть острый серп судьбины
Моих не косит дней,
Но нет уж половины
Во мне души моей...
Меня ты утешаешь
И шепчешь нежно в слух:
"Почто так сокрушаешь
Себя, мой милый друг?
Нельзя смягчить судьбину,
Ты столько слез не лей,
Миленой половину
Займи души твоей".
Здесь впервые появилось имя Милены — той, которую ровно через полгода Державин ввел хозяйкой в дом на Фонтанке. Миленой он называл в стихах свою вторую жену — Дарью Алексеевну, урожденную Дьякову, младшую сестру Марии Алексеевны Львовой и Александры Алексеевны Капнист.
Войдя в дом на Фонтанке в качестве хозяйки, Дарья Алексеевна прекрасно стала справляться со своими нелегкими обязанностями. К тому времени в связи со строительством дома у Державина завелись долги, часть деревень была заложена, а гости у Державина не переводились. Даша все взяла в свои руки, везде завела образцовый порядок. Высокая, статная, с правильными чертами лица, которое почти никогда не оживляла улыбка, она была добра и расчетлива одновременно; суховатая и сдержанная в чувствах, она порой становилась сентиментальна и восторженна. Характер имела властный. Державин ценил ее добродетели и даже в "Записках" отметил, что она "поправила расстроенное состояние, присовокупила в течение семнадцати лет недвижимого имения, считая с великолепными пристройками домов, едва ли не половину, так что в 1812 году было за ними вообще в разных губерниях уже около 2000 душ и два в Петербурге каменные знатные дома".
Тем временем Державин поднимался по чиновной лестнице; стал он тайным, а потом и действительным тайным советником (в переводе на военные чины — "полным генералом"), и должности у него были высокие: сенатор, член Государственного совета, наконец, министр юстиции. Положение обязывало. И прекрасный "храмовидный" дом как-то почти незаметно стал тесен.
При жестком финансовом режиме, который ввела Дарья Алексеевна, нашлись средства для значительного расширения дома. И конечно же опять обратились к Николаю Александровичу Львову, который был теперь через жену свойственником Державиных.
В конце 1790-х годов начались новые крупные строительные работы. Справа и слева от основного объема параллельно набережной Фонтанки выросли двухэтажные корпуса, садовый фасад которых оформлен ионическими полуколоннами. Восточное крыло заняла большая столовая, которую при случае молодежь использовала для танцев. К ней примыкали подсобные помещения, вроде буфетной, а также комнаты для приезжих. Западное крыло было отведено под парадный двусветный зал с хорами, которые опирались на колонны, облицованные искусственным мрамором. Простенки между окнами обработаны сдвоенными пилястрами. В соседнем помещении устроили домашний театр с довольно большой сценой и маленьким зрительным залом.
После создания пристроек дом сильно разросся; если первоначально в сад выходил корпус "на семь осей", то есть с семью окнами в каждом этаже, то теперь их было по двадцать четыре. Но это было не все. Со стороны Фонтанки дом также приобрел совсем иной вид. Одноэтажные кухонный и конюшенный флигеля были продолжены до набережной, и над ними был возведен второй этаж. Аскетически строгие торцовые фасады флигелей, оформленные лишь различно чередующимися дверными и оконными проемами, выведенные на "красную линию" набережной, как бы включили весь дом в общегородскую застройку.
В то же время флигеля были связаны между собой двойной колоннадой с решеткой. Так образовался большой замкнутый парадный двор, который в свою очередь был окружен колоннадой высотой в один этаж с таким расчетом, чтобы она поддерживала на уровне второго этажа своего рода галерею.
По окончании строительных работ небольшой усадебный дом превратился в оригинальный городской особняк. Пристройки не испортили его, наоборот, они придали ему неповторимое обаяние — дом получил собственное лицо, чувствовалось, что весь он создан рукой одного, и притом большого, мастера.
Державинский дом знали и любили русские писатели и поэты той поры, а также все, кто ценил русскую литературу. Не говоря о Львове и Капнисте, здесь постоянно бывали И. И. Дмитриев и Н. М. Карамзин, М. Н. Муравьев и Н. И. Гнедич, И. А. Крылов и М. М. Херасков, В. А. Озеров и А. С. Хвостов, А. В. Храповицкий и А. Н. Оленин. В этом доме провел последний вечер своей жизни Д. И. Фонвизин, который и раньше бывал здесь желанным гостем. На этот раз его, уже полупарализованного, ввели под руки, язык не сразу повиновался ему, тем не менее он вскоре разговорился, несколько часов кряду, как всегда, интересно и живо рассказывал о своих путешествиях, о разных житейских случаях и засиделся допоздна. На следующее утро его не стало.
Бывали здесь и композиторы Д. С. Бортнянский, О. А. Козловский, Е. И. Фомин, а также художники Д. Г. Левицкий и В. Л. Боровиковский.
Весь цвет просвещенного русского общества приезжал к маститому поэту. Посещали его и государственные деятели и вельможи — И. И. Шувалов, А. А. Безбородко, П. А. Зубов.
"Правосудие изображено в виде скалы, пророческий дух — в румяном восходе, а сердце и честность — в белизне снегов".
Славился державинский дом также своим хлебосольством, памятником чему является его стихотворное "Приглашение к обеду", начинающееся необычайно живописно:
"Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В графинах вина, пунш, блистая,
То льдом, то искрами манят;
С курильниц благовонья льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая,
Хозяйка статная, младая
Готова руку протянуть."
Общество издавало свой журнал и регулярно проводило встречи в этом доме вплоть до 1815 года.
В начале июля 1816 года слабеющей рукой Державин записывает на аспидной доске:
"Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы."
Эти восемь строк стали последним его сочинением. Через два дня (8 июля 1816 года) поэт умер.
Дом перешел к его вдове, а потом к ее племянникам. 4 июня 1846 года дом Державина был продан Римско-католической духовной коллегии, которая владела им до 1920 года.
В советское время в нём сделали коммунальные квартиры...
Сейчас в особняке, в котором жил первый поэт России Гавриил Романович Державин, работает филиал музея А. С. Пушкина -
«Музей Г. Р. Державина и русской словесности его времени».
