И вот включается полноэкранное изображение… Интернет, с помощью которого можно посмотреть тот или иной избранный фильм, конечно, удобное изобретение. Но последовательно погрузиться в сценарные события позволяет лишь старомодный широкий экран…
Перечислять то, что происходит на экране, было бы неоправданным буквализмом, а вот исподволь осмыслить кинофильм хотелось бы. «Время вещь необычайно длинная…» когда-то сказал Маяковский, однако ужав почти бесконечные нити времени в короткое ёмкое слово «вещь», слово в один слог. В самом деле, даже события истории, требующие развёртывания в отмеренных сроках, в каком-то смысле совершаются одновременно, поскольку они расположены на единой хронологической шкале (и каждая её точка связана с иной её точкой). Время способно как бы свернуться в клубок, и события взаимно удалённые обнаружат свою связь, своё сходство, прямую преемственность меж прошлым и будущим или прошлым и настоящим.
Мысли о едином и в этом смысле всё-таки компактном ходе времени или о латентно статической природе времени высказывали различные философы от Декарта («Пролегомены») до Дерриды («Грамматология»). Мировое время по-своему компактно, а пребывающее в нём (и сбоку от него) древо человечества на удивление едино.
Вот почему те или иные явления прошлого или яркие люди из прошлого, пусть причудливым, ребусным путём влияют на настоящее и даже привходят в настоящее. Так, согласно художественной концепции фильма «Кензели», в наши дни входит поэт Игорь Северянин. В фильме он играет почти закадровую, эпизодическую, но внутренне решающую роль.
Заставка к действию - это поэтическое состязание, которое происходит в серебряном веке. Выходит тяжеловес Маяковский (неплохо узнаваемый) и пытается охватить мир мощью голоса, силой личности. Выходит изнеженный интеллигент Бальмонт (тоже портретно узнаваемый) и говорит о своих индивидуальных творческих прозрениях, которыми не хочет делиться с обывателем. При своей взаимной противоположности, Маяковский и Бальмонт в кадре выступают как поэты-нарциссы.
И вот выходит Северянин (актёр, хорошо подобранный на роль Северянина). Северянин не вдаётся в ячество, но благодарно и самоотверженно пропускает через себя энергию вселенной. Ему-то в итоге и достаётся венок короля поэтов. Северянин принимает его скромно и с достоинством. Такова своеобразная экранная притча, облечённая в форму исторического анекдота из серебряного века.
Не важно, происходило ли с Северянином в действительности то, что происходило на экране, ибо «сказка ложь да в ней намёк». Замысел фильма направлен против романтического (неоромантического?) ячества, и положительным героем эпохи, более того, литературным святым волею создателей фильма сделан Игорь Северянин, некогда воспевший «ананасы в шампанском». И в самом деле, поэзия Северянина даёт повод усмотреть в ней признаки творческого альтруизма.
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на Марс!
Здесь нет или почти нет местоимения «я» и есть интенция, направленная поэтом вовне - в хор мироздания.
Как же поэзия Северянина связана с нашей современностью? По логике фильма - связана напрямую (Северянин по сценарному замыслу - ещё и скрытый футурист, случайно ли, что он состязается с Маяковским?). Навязчивый фантом или прозрачная реальность личности Северянина является на экране в среде современных олигархов - с их, казалось бы, почти небывалыми материальными возможностями и с их мало кому понятными проблемами. (Ведь нам порою кажется, что если кошелёк туго набит, то и проблем никаких быть не может).
Иначе говоря, в картине изображаются те, кому в прямом и переносном смысле доступны «ананасы в шампанском». В категорию «тех» попадают даже не столько люди, у которых на счетах большие суммы (для зрителя они - числовая абстракция), сколько люди, коим доступна роскошь, успех и «красивая жизнь». Иначе говоря, деньги, на которые можно приобрести те же ананасы, выступают на экране всё же не в самодовлеющем качестве, а в качестве условия «красивой жизни» с богемным привкусом. (В сходном ключе «новые русские» показаны в фильме Александра Зельдовича «Москва», снятому по одноимённому произведению Владимира Сорокина; и в «Москве» состоятельные люди - это не столько толстосумы, сколько капризные эстеты и утончённые романтики).
Так вот, особая порода нынешних «новых русских», особая модальность материального блага, материального успеха в фильме, которая странно и узнаваемо - через век - рифмуется с Северяниным, наводит на мысли, если не крамольные, то, во всяком случае, рискованные. Да, порою приобретательство считается делом зазорным. И всё-таки мир, в котором есть благо, создан Богом, а не дьяволом. Так уж ли губительны блага природы и блага цивилизации? И не во власти ли человека пользоваться благом жизни так, чтобы петь благодарственный гимн Творцу (а не просто набивать брюхо)? С другой же стороны, те люди, которые питаются акридами, это избранники и счастливцы, наделённые особой благодатью, им дано общаться не с творением, но с Творцом. Общение с Богом, разумеется, есть нечто несоизмеримо высшее, чем материальное благо, но едва ли те люди, которые не имеют высшего призвания к аскезе, не имеют особого монашеского дара, принесут себе духовную пользу, заменив «ананасы в шампанском» акридами. Без дара особой любви, доступного лишь немногим, акриды могут не принести пользы душе и могут лишь расстроить здоровье, которое как-никак тоже является даром Божьим. Если мы все удалимся в глубокий лес и будем там питаться корой с деревьев, едва ли мы тут же спасёмся - скорее мы в этом случае совершим коллективное самоубийство.
Святой Тихон Задонский писал: «Скажет кто: ”Неужели всем христианам идти в пустыню и от людей удаляться?”. Нет, о том здесь речи нет. Да будет тебе пустыней дом твой, какой Бог тебе дал для упокоения твоего» (Святой Тихон Задонский. Бальзам для души. Таинство радости. М.: «Никея», 2020. С. 20).
Вот на какие неоднозначные мысли наводит рецензента показанное в фильме явление Северянина - с нетипичным для русской ментальности культом житейского благополучия. От него-то и протягивается ниточка к непопулярной ныне породе «новых русских» (нередко встречающей зависть и упрёки со стороны неимущего большинства). А что если этим людям порой присуща своего рода эстетическая святость? - невольно побуждает думать кинокартина с Игорем Северяниным в смысловом центре.
Иное дело, что помимо «ананасов в шампанском» и акрид (своего рода крайностей скудости и богатства) в мире есть и много чего другого… Причём это иное не сводится просто к градациям между благом жизни и аскезой.
У человека, который смертен, имеется не только жажда жить во что бы то ни стало, но и противоположный инстинкт, поясняющий разницу между двумя пиршественными поэтами - Северяниным и Есениным. Есенину было присуще прожигание жизни, способность скандалить и неистовствовать, совершая добровольный путь к гибели, тогда как Северянин остался воспевателем комфорта, подчас даже сытости - в отличие от Есенина он пытался «трагедию жизни превратить в грезофарс». Есенин трагедию жизни и страны в грезофарс не претворял! Будучи в отличие от Северянина натурой внутренне жертвенной, но в то же время и празднично бесшабашной, Есенин жил такими поэтическими фантомами, которые не равны акридам, но не равны и торжествующей материи:
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне,
- писал о себе Есенин, словно привнося в северянинскую пастозность ощутимую долю лирической прозрачности. В отличие от ананасов розовый конь отсутствует в круге естества - однако этим он и прекрасен. Он имеет неземную природу. Sic! Высшие формы лирики несколько парадоксально сопровождает и доля видимой неестественности (а значит, высшей естественности).
Автор этих строк, сухарь-традиционалист, весьма банально предпочитает общеизвестного Есенина не общеизвестному Северянину, но данное обстоятельство никак не отменяет неотъемлемого права сценариста и режиссёра: поставить в центр русской поэтической вселенной XX века и сделать предтечей XXI века Игоря Северянина. Более того, кинорежиссёр в отличие от литературоведа имеет неоспоримое право создавать художественный миф - например, такой миф, где в русской поэзии неоспоримо царит Игорь Северянин.
Единственный эпизод, связанный в фильме с поэтами серебряного века, который вызывает некоторое недоумение (именно в рамках режиссёрского замысла), это эпизод, в котором Цветаева выражает Северянину своё безусловное восхищение. Марина со своими «беспутными кудрями» - и такой, какой она показана на экране (не только памятна в жизни) - слишком эксцентрична, чтобы быть просто робкой почитательницей Северянина. Даже если б Марина влюбилась в поэзию Северянина (и фактически пришла бы к отказу от собственного творчества), она бы выражала это более безумно, более эксцентрично. Меж тем, экранная Цветаева (которая мелькает в кадре лишь на несколько минут) психически половинчата. Кто она, впечатлительная гимназистка, которая вздыхает над стихами Северянина, или тигрица, роковая женщина, чей нрав безумен и непредсказуем?
Читайте первую часть . ФИЛЬМ ФЁДОРА ПЕТРУХИНА «КЕНЗЕЛИ» КАК СОБЫТИЕ В СОВРЕМЕННОМ КИНЕМАТОГРАФЕ Часть первая. На подступах к художественному событию. Подписывайтесь на мой канал. делитесь публикацией. Ставьте лайки. Московский литератор
Василий Геронимус.
