Русские цеппелины шли цепью.
Грошовый каламбур. Стоимостью ровно в жизнь той кучки людей, что залегла сейчас россыпью, размазавшись по земле, укрывшись под сенью вековых дубов Шварцвальда, более всего желая навсегда стать невидимками.
С юго-востока в лес вошел полуэскадрон боевых медведей русских, и уже его одного могло хватить, чтобы покончить с жалкой горсткой окруженцев - того последнего, что осталось от разгромленной Шестой Гренадерской императорских войск. Четыреста шестьдесят два человека - четверо суток прорывавшихся из котла, измотанных, оборванных и израненных - еще могли дать один бой.
Пожалуй что, могли. Но только кому-то одному - или страшному полуэскадрону, или семи цеппелинам, что шарили сейчас лучами прожекторов по черным кронам Шварцвальда. Лес не зря получил свое имя, он не хотел отдавать бойцов - но спрашивать у него никто не собирался.
Пушки и пулеметы русских дирижаблей.
Клыки и когти медведей, и длинные кончары медвежьих всадников - все это ждало остатки бывшей отборной дивизии австрийского императора.
Возможно, они бы и хотели сдаться. Но в плен их брать никто не собирался: еще месяц назад Российская империя официально объявила директиву, которая у солдат Антанты именовалась кратко, двумя словами, но зато точно по содержанию: "Кормить нечем".
Пленных больше не берут. Нечем кормить. Еды с трудом хватает даже медведям.
Великая война шла шестой год...
Фон Регенсберг снял шлем, пригладил волосы на вспотевшей голове и нахлобучил каску обратно. Рука привычно скользнула по рваной дыре над правым виском - осколок прошелся рикошетом, прорвал металл, почти как бумагу, но все-таки отвильнул, ушел в сторону. Поэтому фон Регенсберг каску свою любил. И искренне не понимал тех недоумков, что пытаются "терять" и "забывать" где-нибудь в блиндаже тяжелые стальные шлемы, полагая, что от них нет никакого проку.
Это от прежних, кожаных, проку не было, а от новых есть.
Еще больше, чем шлем, гауптманн любил свой верный огнемет. Тяжеленное и громоздкое устройство: два баллона жидкой смеси за спиной, гибкий шланг, спусковой крючок, раструб и горелка. Инструкция обещала два тридцатисекундных залпа - фон Регенсберг надеялся, что этого хватит хотя бы на двух русских медведей.
Сколько их там, в полуэскадроне? Четыре по полному штату? Скорее три: русские тоже несли потери. Ах, если бы шесть лет назад ему, тогда еще поручику фон Регенсбергу, сказали, что он будет сомневаться в итоге схватки "четверо против четырехсот", он бы искренне рассмеялся.
А зря. Шесть лет назад огнеметов в армии еще не было.
Сверху слепо шарили пронзительно-белые лучи прожекторов. Надрывно стрекотали моторы. Откуда-то с юго-востока продвигались медведи, абсолютно неслышно, но фон Регенсберг знал, что они там есть.
Он этих тварей печенкой чуял. Подкожным жиром, которого, впрочем, уже почти и не осталось: жрать после шести лет войны было нечего не только у русских.
-Идут. Трое. Дистанция меж зверями триста метров. - Пробурчали ему почти прямо в щеку. - До наших позиций примерно столько же.
Фельдфебель Финкель, как всегда, ползком перемещался беззвучно, не хуже русских пластунов. Фон Регенсберг мрачно покосился на длинный шрам, проходивший как раз над усом фельдфебеля: наследство бурной юности и студенческих игрищ, подарок от шлегера - длинного гибкого палаша.
-Откуда знаешь?
-С наветренной стороны идут.
-Недочет с их стороны. - Хмыкнул фон Регенсберг, взваливая на спину огнемет. - Тихая тревога по команде.
Три медведя не проблема, если есть огнемет - но проклятые русские дирижабли...
Он воспламенил горелку, с трудом удержавшись пустить пробную струю огня, и, согнувшись, как мог неслышно побежал за юрким фельдфебелем, почти струившимся по земле.
Он опоздал.
-Урраа!.. - Залихватское, страшное грянуло по Шварцвальду, нечеловеческое, рыкающее, и звериный же громогласный рев дополнил этот крик. Сквозь темные кроны рванулась красная ракета, расцвела алым лотосом где-то над ними - и немедленно под нею скрестились белые лучи.
-Доннер веттер!..
С дирижаблей ударили пушки. Вслепую, но довольно точно; трехдюймовые снаряды прошивали кроны и рвали древнюю землю Шварцвальда, вздымали ее океанскими волнами, швыряли под ноги и в лицо, и осколки привычно рвали воздух...
Фон Регенсберг не обращал на это внимания. Он привык. За шесть лет трудно не привыкнуть. По все той же многолетней привычке сгибаясь чуть ли не пополам, он бежал туда, где звериный крик мешался с человеческим, протяжным, гулким, опустошающим душу первобытным страхом - куда там жалким трехдюймовкам русских дирижаблей...
Фон Регенсберг не боялся. Он давно устал бояться, страх атрофировался в нем, выбитый, как из окопа, всеподавляющей, непереносимой усталостью и апатией. Его делало живым лишь одно желание, что прорывало душу холодным айсбергом: МЕДВЕДЬ.
Фон Регенсберг страшно хочет медведя. Он молит, молит белыми губами неизвестно кого: пусть у меня будет медведь!.. Хоть один... Мне хватит...
-Форвартс!!!
-РРРАА-А!!! - Все перемешано с грохотом выстрелов и разрывов, свернуто в гулкий рулет войны, и лишь тонкий, как иглы, подсвист осколков оттеняет ноткой фальцета это жуткое блюдо. В канонаде теряется привычное гавканье карабинов, откуда-то справа и сверху тонкими струйками брызжет огонь: их единственный пулемет бьет короткими трассерами, и еще одна ракета, запутавшись в ветвях, озаряет алым дьявольским светом жуткую фигуру: вздыбившийся медведь, чудом удерживающийся на его плечах всадник в пышной меховой шапке - и растерзанные тела кругом...
-ГОРИ! - И фон Регенсберг направляет на исчадие ада струю переливчато-желтого огня, и хохочет, хохочет, глядя, как она окутывается облаком невероятно жаркого пламени. Он не слышит криков, ни своих, ни чужих, он не слышит выстрелов дирижаблей, он не чувствует жара от сопла огнемета. Он помнит только себя, он видит огонь - и весь растворяется в нем. Они оба тонут в нем, как в море жидкого золота: немец - и русский медведь.
Фон Регенсберг счастлив.
...На исступленно смеющейся фигуре с огнеметом сходятся прожекторы боевых дирижаблей.
Взрыва последнего снаряда он не слышит.
*********************************************
Что это и откуда - я не знаю. Само пришло. Ко мне иногда приходит, знаете ли... Образы, картины, глюки - называйте как хотите. Что-то, что хочет быть написанным - увы, я хорошо умею передавать лишь батальные сцены.
Да, это тот мир, где существует урсолерия. Существуют русские боевые медведи. Первая Мировая война там шла шесть лет, а не четыре: история с шестнадцатого года пошла немножечко иначе. Возможно, я когда-нибудь про это напишу.
Но еще не сейчас...