Тот страшен, кто за благо почитает смерть!
Публилий Сир
Дневной свет растворялся в сумерках. Остатки его взлетели к крышам домов и, будто прощаясь с городом до утра, сверкали в окнах верхних этажей огненными бликами. Холодный ветер нехотя, натужно полз по улицам, увлекая за собой коричнево-желтые листья тополей; он едва отрывал их от земли, пытался тащить вперед и бросал, как непосильную ношу, оставляя лежать на тротуаре, пока следующий поток не повторял этот привычный осенний ритуал.
По засыпанному листьями тротуару прохаживался мужчина лет сорока, высокий, с непропорционально длинными руками, кисти которых он прятал в бездонных карманах поношенного кашемирового пальто. Укрываясь от ветра, мужчина низко натянул на лоб черную вязаную шапочку, поднял ворот пальто и вжал голову в плечи, отчего стал похож на долговязого всадника без головы.
Мужчину звали Глеб Самохин. Некогда он был успешным инженером-проектировщиком и любил хвалиться тем, что новое здание краевого суда построено исключительно по его чертежам. Затем карьера дала сбой, и теперь он брался за незначительные подряды, позволявшие кое-как сводить концы с концами.
Глеб в очередной раз взглянул на часы в своем телефоне, поднял взгляд к огромному циферблату на здании ЦУМа, сверился с наручными часами. Несмотря на небольшой разбег в показаниях, все три хронометра сходились в одном: ему следовало поторопиться, чтобы успеть в управление до закрытия. Повестка в службу исполнения наказаний – не тысячерублевый заказ, от нее нельзя отмахнуться.
Глеб, однако, медлил. Убеждая самого себя в том, что его интересует узор, выложенный плиткой на тротуаре, он в очередной раз мерил шагами расстояние между двумя перекрестками, глядя себе под ноги и стараясь не замечать уныло-серой громадины с четырьмя внушительными колоннами, высоким крыльцом и массивной деревянной дверью, в которую ему следовало войти до того, как часовая и минутная стрелки образуют строгую вертикаль. Холод начал проникать под одежду, вызывая легкую дрожь, но Глеб лишь сутулился, поводил плечами, шумно дышал на руки и прятал их обратно в карманы.
Наконец, из здания стали выходить люди. Это были обычные люди, одетые в пальто и куртки, смеющиеся, жмущие друг другу руки на прощание, спешащие домой к своим семьям, выпускающие в холодный воздух облачка пара, кутающиеся в одежду под холодным октябрьским ветром. И всё же Самохину они казались существами из другого измерения, злобными и таинственными, как гремлины. Это они прятали за стенами своего жуткого серого здания инструменты расправы над преступниками. Это они молча наблюдали за тем, как власти провели референдум, на котором население решило, что смертную казнь нужно вернуть. Это они отказались приводить ее в исполнение, предложив взамен ужасную процедуру отбора палачей из народа, и это они разработали компьютерную программу, после каждого смертного приговора выбирающую гражданина, которому предстояло казнить очередного осужденного. Скорее всего, те люди, которые сейчас выходили из управления, не имели ко всем этим бесчинствам прямого отношения, но легче от этого не становилось.
Когда сотрудники расползлись по полотну стоянки, оживили свои автомобили и, пропуская друг друга вежливым морганием фар, потянулись на выезд, Самохин решил, что пора, и не спеша поднялся на крыльцо. Сейчас он войдет, узнает у вахтера, что его некому принять, развернется и пойдет домой, а назавтра придет сюда ещё раз, и, быть может, тогда мужество не оставит его. Он потянулся к ручке двери. Дверь распахнулась, больно ударив его по пальцам. Глеб вскрикнул.
– Вы что?! – рявкнул густым басом вышедший широкоплечий мужчина, одетый в черный плащ.
– Я… – начал Глеб, потирая руку. – Мне…
Он принялся шарить по карманам, пытаясь вспомнить, куда сунул повестку. Руки не слушались, и он не мог ничего нащупать. Во рту пересохло.
– С повесткой?! – допытывался мужчина.
Самохин поднял на собеседника полные паники глаза.
– Опоздун? – черный плащ ядовито хохотнул. – Рабочий день закончился, там никого нет. Приходи завтра!
Глебу этого было достаточно. Не сказав ни слова, он стремглав бросился вниз по ступеням, на нижней запнулся, с трудом поймал равновесие и рванул по направлению к автобусной остановке, распугав дремавших на теплотрассе голубей.
***
Глеб открыл дверь своим ключом и протиснулся в прихожую.
По квартире разливался аромат зажаренной моркови, с кухни доносилось шипение и стук ножа по разделочной доске. Когда мужчина затворил дверь, стук прекратился. Вытирая руки полотенцем, в прихожую вышла жена, высокая сутулая женщина со строгим лицом. Потрепанный синий халат, неприлично короткий для ее фигуры, и выцветший фартук, повязанный изнанкой вверх, добавляли ее виду небрежность и некоторую обреченность. В тусклых глазах ее читался интерес, смешанный с нетерпеливостью и раздражением.
– Ну? – спросила она. – Сходил?
– Светик… – начал Глеб.
– Опять не зашел, да? – в голосе жены послышались нотки горечи.
– Я хотел! Я ж не виноват, что они до шести только работают! Как можно…
– Глеб! – оборвала его Света. – Ты ушел три часа назад!
Дверь детской приоткрылась, в проеме сверкнули два любопытных глаза. До Глеба донеслись едва различимые звуки давно забытой, но очень знакомой мелодии.
– Самохин, – сказала она, глядя мужу в глаза. – Хватит ерундой заниматься. В конце концов, он ведь нескольких человек убил, он убийца.
– Ну, а я то – нет, – развел руками Глеб.
– А что, вон Толя, Анжелкин муж, в прошлом году тоже ходил, и ничего, – будто бы смягчилась Света. – Ему там грамоту какую-то дали, на работу благодарность прислали, проезд бесплатный у него… был. Потом, правда, финансирование там что-то сократили, забрали проездной…
– Да при чем тут проездной, Света?! – крикнул Глеб. – Это же… Своими руками! Ты понимаешь?!
– Ну знаешь… – подбородок жены задрожал. – Кто-то должен это делать. Другие вон делают. Ты решил в тюрьму загреметь? За отказ сажают! Одних нас оставишь? Как я одна-то?! Совесть у него! Нет её у тебя, совести!
Дверь детской захлопнулась.
– Я ему… ужин! – когда Света заводилась, остановить ее бывало сложно. – Тефтели! Да не просто тефтели! С подливой! Что ж ты за человек-то такой, а?! Размазня ты, Глеб Александрович, а не человек!
Муж попятился к входной двери.
– Так! – женщину трясло, ее руки нервно крутили полотенце, силясь порвать его. – Чтоб духу твоего здесь не было! Кормить не буду, пока не сходишь! Ты понял?!
Глеб энергично закивал, поджав губы, чуть слышно прошипел: «Ладно», и выбежал за дверь.
***
Во дворе было темно и тихо. Где-то вдалеке подвывала собака. Ветер почти стих, и лишь едва слышный шорох оставшихся на ветвях листьев напоминал о его присутствии.
Идти было некуда.
Глеб свернул за угол. Навстречу ему хромал старик, одетый в грязный изодранный армейский тулуп, расползающиеся ботинки с подвязанными подошвами и натянутую на глаза засаленную меховую шапку. Темное морщинистое лицо обезображивала глубокая кровоточащая язва, разъевшая большую часть левой щеки и уже начавшая пожирать нос. От этого левая сторона лица заплыла, глаз был практически не виден, так что казалось, будто старик ехидно подмигивает, говоря всем своим видом: «Ну что, друг, ты следующий!». В тусклом свете фонарей он казался еще более зловещим и страшным.
Глеб невольно отшатнулся, чуть не вскрикнув, и вжался в стену.
– Дай десять рублей на хлеб! – просипел старик, протянув к случайному встречному дрожащую черную руку.
– Дед, – сказал Глеб первое, что пришло в голову, – тебе не хватит десять рублей на хлеб…
– Дай десять рублей! – потребовал старик и сунул руку чуть ли не под нос мужчине.
Самохин пошарил в кармане, выгреб всю мелочь, бросил ее в ладонь бродяге и, обогнув его по большой дуге, быстро зашагал на выход из переулка. Пройдя несколько шагов, вдруг остановился и обернулся. Старик пересчитывал монеты, беззвучно шевеля губами.
– Дед, – сказал Глеб, приблизившись к старику на безопасное расстояние. – Ты же не участвуешь во всем этом безумии, да?
Старик поднял на него здоровый глаз, во взгляде читалось непонимание.
– У тебя ведь даже адреса нет, – продолжал Глеб. – Тебе и повестки приносить некуда, так?
– Лишнее не отдам! – бродяга поспешно сунул мелочь в карман тулупа.
– Да не надо мне, – махнул рукой Самохин. – Ты вот что скажи… Хорошо живется, когда знаешь, что к тебе не придут с повесткой?
– Закурить есть?
– А, да ну тебя!
Глеб стремительно зашагал прочь.
***
– Два дня просрочки по повестке, – безразлично сказала пожилая женщина в форме ФСИН, глядя на Глеба поверх очков. Специалист 2-го класса Перепелкина З.Е., если верить табличке на двери. – Штраф пять тыщ рублей. Оформляем?
Самохин пожал плечами. После ссоры с женой и ночи, проведенной на лавке в зале ожидания автовокзала, ему было всё равно. Он чувствовал себя помятым, больным и, что беспокоило его больше всего, сломленным системой. Вот он сидит перед чиновницей, которая оформит его как очередного палача и передаст в умелые руки тех, кто научит его убивать. А за дверью, в коридоре, на скамье сидели еще три человека, и они тоже должны стать палачами.
«Вроде бы мы хотели при помощи смертной казни сократить число убийц, – думал Глеб, – да только удвоили их число. Что за бред? Я вообще голосовал против».
– И что с того, что вы голосовали против? – спросила Перепелкина, и Самохин понял, что сказал мысль вслух. – Мое какое дело?
Глеб зажал руки между колен и начал покачиваться вперед-назад, глупо улыбаясь.
– Штраф платить будем? – повторила женщина и хитро прищурилась. – Или пообещаем больше не опаздывать?
«Пообещаем больше здесь не появляться», – подумал Глеб.
– Пообещаем, да, – сказал он.
Перепелкина удовлетворенно кивнула, порвала повестку и выбросила ее в мусорное ведро. Затем долго писала что-то в разных журналах, в каждом из которых Самохин расписался, не пытаясь понять, за что он расписывается.
– Вам в двести сорок пятый кабинет, – наконец, сказала она. – Вот талон.
Глеб рванул было к двери, но остановился.
– Скажите, – спросил он, – вот вы каждый день оформляете несколько человек. Пишете много, талоны эти выписываете… В двести сорок пятом тоже кто-то занят. Оттуда меня, наверное, ещё куда-то отправят, там тоже люди работают. Столько затрат! А не проще было по старинке, своими силами обходиться? К чему весь этот абсурд?
Женщина сняла очки и внимательно посмотрела на Глеба. Через несколько секунд он начал жалеть, что задал этот вопрос, а она всё смотрела.
– А знаете, мне самой интересно, – задумчиво сказала она. – Хотя, собственно, без разницы. Зарплату-то мне всё равно платят. Кабинет двести сорок пять! Следующий!
***
«Надо бы жене позвонить, – думал Самохин, глядя на дверь двести сорок пятого кабинета, обитую жестяными листами, выкрашенными в синий цвет. – Разогретые тефтели, они тоже ничего. Сейчас, тут закончу и позвоню».
Глеб постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.
Помещение ослепляло идеально белыми стенами и светом флуоресцентных ламп. Посреди комнаты стоял длинный защитного цвета стол, всю правую стену занимали высокие серые шкафы с небольшими навесными замками на створках. Прямо напротив входной двери была другая дверь, точно такая же. В кабинете никого не было.
Спустя минуту вторая дверь отворилась, и вошел тот самый мужчина, который накануне назвал Глеба опоздуном. Сейчас он был одет в военную форму, гладко выбрит, на ремне висела кобура с пистолетом, из уголка рта торчала спичка.
– Майор Макаров! – зычным басом представился вошедший и достал из кобуры пистолет. – А это – пистолет Макарова! Но сделал его не я!
И майор зашелся раскатистым хохотом, заставившим стены комнаты зазвенеть. Глеб понял, что шутка эта старая, как сам майор, и он единственный, кто до сих пор над ней смеется.
– Оружие простое, надежное, как швейцарские часы, – продолжил Макаров, пригласив Глеба к столу. – Устройство элементарное: затвор, рамка, пружина, ударно-спусковой механизм, магазин. Вот тут затворная задержка, тут – предохранитель. Уяснил?
Глеб уяснил. Он несколько раз разобрал и собрал пистолет, пока майор не остался доволен.
– Стрелять будешь в затылок с двух метров, – сказал инструктор, и Глеб вздрогнул. – Не промажешь. А промажешь – у тебя еще один патрон в магазине, можно добить. Но только чтоб насмерть, понял?
– Н-насмерть?
– Конечно, насмерть, – Макаров сплюнул спичку на пол и пронзил горе-палача холодным взглядом. – А ты как думал? Поэтому стреляй в голову. Это наверняка. Полетят мозги, так что сразу после выстрела можешь закрыть глаза. Да не трясись ты! Он твоего лица даже не увидит. Умрет тихонечко и всё. Он заслужил.
– А я? – тихо спросил Глеб.
– А ты – народный избранник, несущий волю граждан и… что-то там и бла-бла-бла, – махнул рукой майор. – Пошли в тир, тренироваться.
***
Тефтели оказались безвкусными, картошка – пересоленной, в салате было слишком много майонеза.
Глеб машинально жевал ужин, глядя в тарелку, и молча выслушивал причитания жены о том, что вот теперь-то они заживут, вот теперь-то государство о них позаботится. Из морозильника на стол выплыла запотевшая бутылка водки, «по случаю». Самохин поднес рюмку к губам, но в нос ударил не запах алкоголя, а вонь пороховых газов и оружейного масла, въевшаяся в кожу. Он выпил. Затем ещё одну. После третьей Глеб понял, что не пьянеет, и бросил это занятие.
– Когда… ну… мероприятие? – спросила Света.
– Завтра, – сказал Глеб, не глядя на жену.
– Волнуешься?
– С чего бы? – поднял он на нее удивленный взгляд. – Анжелкин муж ведь ходил. Там, – он махнул рукой в сторону, – этих п-палачей у них в конторе… хоть самих отстреливай! Отбою нет!
Глеб почувствовал, что его опять начинает трясти.
– Схожу, грохну этого бедолагу, и делу конец! Только учти, дорогая моя, – Самохин наклонился к супруге, – с завтрашнего дня ты будешь жить с убийцей, и убийца, – он встал из-за стола, – будет растить твоего ребенка. Спасибо за ужин!
Глеб протиснулся мимо ошеломленной жены и вышел из кухни. Он заперся в ванной, включил душ и присел на крышку унитаза.
Пути назад не было, он это понимал. Паниковать было поздно. Страха и неуверенности в нем не осталось, лишь душили ненависть и отвращение к системе и всем, кто ее поддерживает: жене, Анжелке с ее мужем, специалисту 2-го класса Перепелкиной З.Е., майору Макарову с пистолетом, который не он сделал, даже к деду, ценой бродяжничества избежавшему этой позорной обязанности. Беззвучно размазывая слезы бессилия по лицу, Глеб Александрович Самохин, некогда успешный инженер-проектировщик, неумолимо превращался в безжалостного убийцу, не успев ещё никого убить. Мысленно он расстреливал всех, кто толкал его на это чудовищное преступление, и радовался тому, как они падают под ударами невидимых пуль, заливая землю густой алой кровью.
***
Утром в день казни в подвале большого серого здания с колоннами Глеба встретил Макаров. Форма сидела на нем идеально, на кителе не было ни складочки. На левой стороне мундира позвякивали медали за выслугу лет.
– Товарищ майор! – воскликнул Самохин. – Вы и здесь тоже?
– Так точно! – расплылся в улыбке военный. – Я и жнец, и… дудец, и… за того парня в общем!
– Ну, ведите, гражданин начальник, – Глеб похлопал его по плечу и подмигнул. – Где тут у вас расстреливают?
Несколько минут они шли в полумраке грязных подвальных переходов, петлявших, как в лабиринте, спустились по лестнице на уровень ниже и вскоре очутились у решетчатой двери с толстыми прутьями. Дважды лязгнул замок, и шествие продолжилось.
– Вот, – сказал Макаров, когда они подошли к массивной металлической двери с громадным засовом, – он там. Сидит у стены, на голове мешок. Справа от двери столик с пистолетом, магазин рядом. Я дам команду по громкой связи. Заряжаешь, стреляешь, кладешь пистолет на столик, выходишь. Вздумаешь выйти с пистолетом и что-то учудить – не советую. Стреляю я быстрее тебя. Вопросы?
Вопросов не было.
Глеб вошел. В нос ударил затхлый смрад подвальной сырости, смешанный с вонью впитавшейся в бетонный пол крови. В детстве отец как-то взял Глеба на скотобойню, где покупал мясо, и там всюду была эта вонь. После того случая мальчик долго не мог спать с выключенным светом.
Макаров задвинул засов, заперев Самохина с преступником. Тот сидел у противоположной стены спиной к двери, пристегнутый к стулу, одетый в тюремную робу и с мешком на голове. Стена перед ним была затянута куском желтого линолеума. Голова заворочалась, человек замычал. «Ему ещё и рот заткнули», – понял Глеб. Он взял со столика пистолет и магазин. Два патрона, как и обещал майор. Сухой щелчок зафиксировал магазин в рукоятке. Дрожи в руках не было, только сердце забилось чаще. Глеб осознал, что вчера в ванной он изменился навсегда. Система сделала его другим человеком, безжалостным, беспощадным, грубым.
Пистолет лег в ладонь мягко, удобно. Сталь приятно холодила руку, запах оружейной смазки теперь казался родным и сладким. Глеб поднес оружие к лицу и втянул в себя этот аромат. Черная глянцевая поверхность затвора блестела в тусклом свете одинокой лампочки над дверью.
– Приговор! Привести! В исполнение! – рявкнул громкоговоритель голосом майора Макарова.
«Что ж, – подумал Глеб, – вы решили смертной казнью избавиться от убийц в обществе. Думаю, это можно устроить».
Он снял пистолет с предохранителя, дослал патрон в патронник, шумно выдохнул, вытянул руку вперед и, почти не целясь, выстрелил. Преступник дернулся и обмяк. Желтый линолеум расцвел красным. Наклонив голову набок, Глеб смотрел, как по полотну медленно стекают алые капли крови и кусочки мозгов. Затем взглянул на пистолет.
«Отель Калифорния, – подумал Самохин. – Вот какая песня играла позавчера в комнате сына. «Ты можешь сдать свой номер когда угодно, но уйти – никогда…».
***
Услыхав выстрел, майор Макаров, сидевший за столом в нескольких метрах от двери, улыбнулся. Он встал и не спеша направился к камере, чтобы выпустить Самохина и поздравить его с успешным выполнением гражданского долга. Едва он прикоснулся к засову, прогремел второй выстрел.
«Добил», – подумал Макаров и открыл дверь.