Калейдоскоп столичной жизни времен Первой мировой глазами очевидца: спиритические сеансы и стачки, рестораны и кинематограф, баронессы и биржевые маклеры, поээты и буддийские монахи, сыщики и шпионы...
Отрывок из книги Ю_ШУТОВОЙ "Дао Евсея Козлова":
Елена уговаривает меня поехать с ними на дачу. Одна с детьми без мужа ехать в Райволу она опасается. Мне, признаться, ехать очень не хочется. Я не любитель дачной жизни. Прогулки по одним и тем же немногочисленным дорожкам с раскланиваем со всяким встречным, вечный чай в саду или на террасе с разговорами ни о чем, доморощенные таланты с гитарой или стихами, домашние концерты и спектакли. Скука, скука, скука...
Хотя ехать, видимо, придется. А может и к лучшему. Уехать от городской суеты, от жалоб на длинные очереди, на пропадающие из продажи продукты, от патриотической истерии в газетах, от сборов пожертвований на каждом шагу. И от своих философских штудий. Я как-то устал от всех этих древних умников, знающих все наперед и пригодных на любой случай, от Ибн-Араби и от Аль Кашани, от Конфуция и Чжуан Цзы. Оставлю все это в городе, все свои выписки, все свои записи, все свои мысли, наберу с собой авантюрных романов, закрою глаза как окна в доме, запрусь от окружающей действительности...
Да, едем в Райволу.
* * *
Я совсем отвык от города. Да и город совсем другой. Вышел на Невский, там как обычно толпа, но толпа совсем иная, серая, армяки, гимнастерки, военные мундиры, шинели, шинели, шинели... На головах все картузы, фуражки, редко проплывет светлая шляпа над светлым же (еще тепло) костюмом или дамская шляпка с цветочным кустиком. Серая толпа, серые лица, усталые, безнадежные. Все больше вокруг женщин. Вместо кондукторов в трамваях — женщины-кондуктриссы. В ресторанах и трактирах теперь вместо официантов тоже работают женщины.
Вчера сходили вместе с Ксенией, Еленой и Санькой на выставку военных трофеев в Адмиралтействе, она открыта уже последние дни. Народу пришло в честь выходного дня море. Всем интересно взглянуть на германские знамена и оружие. Была и захваченная в боях техника, аэропланы, самодвижущиеся мины. Несмотря на то, что положение на фронте совсем не в нашу пользу, жители столицы продолжают свято верить в победу русского оружия. Если бы еще этого оружия было в достатке в нашей армии.
* * *
Напишу немного про свое дачное лето. Как я и пообещал сам себе, не стал брать с собой ничего кроме авантюрных романов Конан Дойла, Уэлса, Буссенара и прочих в том же духе. Кстати, все эти книги буквально вырывала у меня из рук Санька, она просто зачитывалась буссенаровскими приключениями воздухоплавателей и его же Фрикеттой. Санька взрослая уже совсем, выросла за лето, остепенилась как-то, стала такой задумчиво-радостной, будто все время прислушивается к чему-то, ожидает чего-то. К ней пришла юность.
Дачная жизнь наша протекала, как я и ожидал тихо и размеренно. Да-да, те самые прогулки, тот самый чай в саду, от которых ждал я вяжущей зубы скуки. Но скучно не было. Море за тонкой штриховкой сосен, подсвеченной холодным солнцем, желтый песок на берегу и черные блестящие как спины дельфинов камни. Я и раньше приезжал к брату на дачу, но не часто и не на долго, на денек другой. Поэтому ни соседей-дачников, ни местных жителей этого вовсе не маленького поселка так и не узнал. Зато теперь познакомился. Более всех понравилось мне проводить время с Эдит Сёдергран, одной и приятельниц Елены. Они знакомы уже не первый год. Эдит — шведка, вместе с матерью она постоянно живет в Райволе, хотя и училась в городе. Она закончила гимназию Петришуле, поэтому говорит по-русски и прекрасно владеет немецким, даже пишет на нем стихи. Мы очень подружились. Эдит красивая молодая девушка, ей, если не ошибаюсь года двадцать три — двадцать четыре, мягкий взгляд чуть близоруких глаз, она обычно носит пенсне, не хочет казаться беспомощной. Но эта беспомощность или, вернее, незащищенность, открытость всем ветрам, она в ней во всем, ее не спрятать. Эдит больна чахоткой, от этой болезни умер ее отец лет восемь назад, от нее же умрет и она сама. Она знает, что умрет, через три года, через пять, а может через год, знает, приняла это и живет. Вот сколько ей отпущено, она проживет как сумеет полно, без жалоб и сетований на несправедливость судьбы. Я никогда не встречал такого спокойного, ровного и светлого человека как она. Это не влюбленность, нет, я совсем не был в нее влюблен как в женщину. Чувство мое скорее похоже на благодарность. Благодарность за то, что она светит, освещает меня, согревает, дарит мне свой покой. Эдит — это равновесие.
Мы много гуляли с ней по сосновому лесу, прекрасному, похожему на колонный зал. Ей очень к лицу ее платья, она сама шьет их, обычно светлые, бежевые или цвета слоновой кости. Особенно одно из шелкового муслина, открытый ворот и рукава с широкими полосками кружев, а все платье отделано цветочной вышивкой розово-зеленых, очень натуральных тонов. Я спросил ее, сама ли она вышивала, она рассмеялась. Оказывается, эта ткань досталась ей чуть ли не от прабабки, та привезла ее из Англии еще в начале прошлого века, она должна была пойти в приданое дочери, но рождались только мальчики поколение за поколением, и вот первой девочкой в семье оказалась Эдит, и ткань, пролежавшая в сундуке больше сотни лет, досталась ей.
С удивлением я увидел, что ее волновали те же вопросы, что и меня, о выборе Пути или обреченности на этот Путь, о правильности или ложности выбора, о мире и нашем месте в нем, о единстве и разъединенности. Но она искала ответы скорее интуитивно, а не как я, разбивая свой разум о нагроможденья бумажных истин.
Фальшивой мудрости забудь уроки,
Теперь наставники твои сосна и вереск.
Из книг твоих любимых лжепророков
Мы славный разожжем костер на берегу,
Под ветром весело огонь запляшет…
Это ее стихи. Написано это было по-немецки, но я, как смог, перевел. Вот так я и прожил это лето, забросив «фальшивую мудрость» за печку.