INTRO
Благодаря таким писателям современности, как Пауло Коэльо и Габриэль Маркес интерес русских читателей к латиноамериканской литературе не иссякает. Наверное, читателю нравится легкий слог, любовно-эротические сюжетные линии и тот самый, как и прежде, — магический реализм. Вроде бы про реальную жизнь нам рассказывают латиноамериканские писатели, но все это подается под призмой некого сюрреализма, сугубо личностного видения и ощущения писателя. Единожды сделав ставку на подобный стиль, один популярный русский писатель не отступает от него до сих пор. Кажется, что уже третье поколение растет на его книгах.
Почему «магические реалисты» Южной Америки были востребованы советскими издательствами? Ведь если бы там была одна «магическая муть», то навряд ли их стали печатать в СССР.
За сюрреализмом всегда стоит реальность, которую этот самый сюрреализм и отражает. Все придуманные миры являются отпечатком именно этого бренного мира, в котором живет любой художник. Кортасар, Маркес, Астуриас, Фуэнтес – делали в первую очередь книги политические. Но вся их «политика» преподносилась в тумане иносказания, притчи.
Выработался ли этот стиль под влиянием древней магической культуры индейцев, проживающих на этих теплых землях или же в следствии жесткой правительственной реакции, когда писатель мог только намекать, но не говорить конкретно, вполне справедливо опасаясь за жизнь и здоровье?
Хулио Кортасар
Хулио Кортасар был одним из тех писателей, кто говорил конкретно и не боялся выражать свои политические взгляды открыто. Вместе с другими интеллигентами Аргентины, он выступал против военной диктатуры Хуана Перона.
Из-за этого он потерял место преподавателя в университете города Мендосы. Вначале 50-х Кортасар покидает Аргентину и всю оставшуюся жизнь проводит в Париже.
Я думаю, что своим творчеством и мыслями писатель все же остался с Аргентиной и своим народом. Южная Америка – прижатая под пятой капиталистической империи США, которая совсем не думает о благоденствии этой земли и ее народа. Местные князьки и диктаторы от Чили до Мексики, служат лишь удобным административным персоналом, для перекачки ресурсов и богатств с этого континента в пользу США.
Поэтому нет и ничего удивительного, что интеллигенция как «совесть нации» пытается с этим что-нибудь поделать. А местные писатели все как один пропагандируют левацкие идеи. Что общего, казалось бы, у двух земляков интеллигентов – доктора Гевары и преподавателя Кортасара? Конечно же, понимание вопиющих проблем и нищеты своего народа, которая прорывается в ненависти к диктатуре.
"ВОССОЕДИНЕНИЕ", 1964 г.
Рассказ 1964 года «Воссоединение» Кортасар посвящает именно своему земляку Эрнесто. Писатель проникся Кубинской революцией и на другом конце планеты с интересом наблюдает за ее хрониками.
По сути, «Воссоединение» -- это записки Че Гевары о первых днях герильи в предгорьях Сьерра-Маэстры, которые писатель перекроил на свой лад, внеся свою личностную оценку.
Все было хуже некуда, но по крайней мере мы избавились от проклятой яхты, от блевотины, качки и раскрошившихся волглых галет, от пулеметов, молчавших в присутствии наших до омерзения заросших щетиной лиц, когда утеху мы черпали лишь в крохах чудом неподмокшего табака…
Все начинается с высадки повстанцев, которые болтались всю ночь на борту «Грандмы». Боевой отряд бродит по джунглям, скрываясь от самолетов-разведчиков и федералов. Претерпевая многие бедствия, бойцы так или иначе должны воссоединиться с основной группой, которой командует некий Луис – понятное дело, что это Фидель Кастро.
Но пока Че бродит по предгорьям Сьерра Маэстры и не знает, случится ли это Воссоединение с друзьями. Велика вероятность, что горстку бойцов найдут и уничтожат федералы, проходившие подготовку у американских военных спецов.
А если даже они и останутся в живых, то где гарантия, что основной отряд под командованием Луиса уже не уничтожили? В такие условия ставит Кортасар Че. Гевара еще вчера был аргентинским интеллигентом, врачом, выходцем из богатой семьи с перспективами на блестящую докторскую карьеру.
Если Кортасар и взял за основу сами воспоминания Че о первых днях кубинской герильи, сделал их «скелетом», то ответ на важный вопрос он может лишь предполагать. Но это предположение писателя, как мне думается, мало будет отличаться от мыслей самого Эрнеста Че Гевары.
Вопрос ведь напрашивается тут сам собой: какого черта, парень, ты делаешь здесь, не сегодня-завтра погибший либо от голода, либо от пули федеральных солдат? Ведь у тебя не было на руках нищей семьи и твое положение в обществе устойчиво, не так ли? Зачем ты полез сюда, парень?
Мыслями героя «Воссоединения», Кортасар отвечает так:
"Это не была галлюцинация - я просто вспоминал те годы, что мы прожили так близко друг от друга, разделяя вкусы в политике, женщинах и книгах, ежедневно встречаясь в больнице; каждый его жест, каждую гримасу я знал наизусть, и это были не только его жесты, его гримасы - они заключали в себе весь мой тогдашний мир: меня самого, мою жену, моего отца, пламенные передовицы моей газеты, мой полуденный кофе с дежурными коллегами и мое чтение, мои фильмы и мои идеалы. Я спросил себя, что обо всем этом подумал бы мой друг - о Луисе или обо мне, и на лице его как будто проступил ответ (да, но вот это уже лихорадка, надо принять хинин), на сытом, самодовольном лице, именно таком, какое приличествует опытному хирургу, уверенно держащему в руке скальпель, на лице, загрунтованном - как холст - отличной жизнью и превосходными книжными изданиями.
Даже рот не надо открывать, чтобы сказать мне: "Я думаю, что твоя революция - просто..." В этом не было абсолютно никакой надобности, так и следует, эти люди не могли принять перемену, которая обнаруживала подлинную цену их дешевого милосердия в часы больничного приема, их регламентированной филантропии в складчину, их добродушия среди своих, их показного антирасизма в салонах, пока кто-нибудь не соберется замуж за мулата... их католицизма при ежегодных солидных дивидендах и пышных праздниках на украшенных флагами площадях, их "розовой" литературы, их любви к фольклору в дорогих нумерованных изданиях и к мате из серебряной виролы, их собраний коленопреклоненных чинуш, их идиотского и неизбежного загнивания (хинину бы, хинину, и опять эта астма!). Бедный друг, мне так было его жаль - как остолоп защищает ложные ценности, которым придет конец на его веку или, в лучшем случае, на веку его детей: защищает феодальное право собственности и неограниченного богатства, когда у самого лишь врачебный кабинет да добротно обставленный дом; защищает церковь, когда буржуазный католицизм жены вынуждает его искать утешения в объятиях любовниц; защищает мнимую свободу личности, когда полиция оцепляет университеты, цензура душит печать, - и защищает все это из страха, из ужаса перед переменой, из скептицизма и недоверия - единственных живых божеств в его несчастной, пропащей стране!"
Советские литературоведы разжевали все до меня, а поэтому я лишь добавлю их слова о том, что «Воссоединение» -- название символистское, обозначающее не соединение двух отрядов повстанцев, а обретение главным героем (то есть Че) самого себя, «воссоединение» с самим собой. Вопреки потерям отряда и жесткому прорыву, встреча с основным отрядом все-таки состоялась.
- Как дела, гаучо? – сказал Луис
- Идут, барбудо, -- парировал я, и мы зашлись от хохота, и он прижался челюстью к моему лицу, от чего рана невыносимо заныла, но эту боль я счастлив был бы терпеть до конца своих дней.
- Так ты все-таки пришел, че.
Разумеется, «че» он произносил не так, как надо.
