Штабной писарь
На интересный вопрос – как именно полковнику белогвардейцев удалось уцелеть, когда в Ачинск пришли большевики, есть простой ответ – опыт разведки. Янчевецкий десятилетиями учился становиться своим для всех – от поволжских крестьян и афганских дехкан до турецких пашей и румынских министров. И в Ачинске он применил довольно простой прием – не дожидаясь, пока его вычислят и пустят в расход, лично явился в уездный ревком к начальнику наробраза. Так мол и так, я мирный учитель из Петербурга и супруга моя грамотный человек, мы хотели бы трудиться на благо революции.
Для отдела народного образования подобный специалист являлся подарком судьбы – с учителями и в столичных городах в то время было грустно. У Макаренко в описании организации колонии имени Горького и завоевания Куряжа выразительно описаны подобные горе-наставники. А Янчевецкий, как ни крути, таки был потомственным преподавателем. Он читал лекции об истории социалистических движений, учил неграмотных крестьян читать и писать. А при первом удобном случае вместе с женой и сыном отправился в Урянхайский край, в глухое село Уюк. Колчака разгромили, его пособников начали расстреливать – лучше отсидеться в глуши.
Почти год они жили в тиши и покое. Когда-то богатый чиновник и популярный журналист теперь вместе с женой учил детей в крохотной сельской школе, подрабатывал писарем в сельсовете и сочинял пьесы. По весне им дали надел земли – и Янчевецкий не гнушался пахать и сеять руками, раньше знавшими лишь перо. Он все-таки любил детей и вложил толику душевного огня в школу – на Новый год организовал для малышни неведомую в тех краях елку, добыл томики Пушкина и Чехова и устраивал читки, ставил пьесы и даже сочинил для крестьян сатирическую миниатюру «Сваха из Моторского».
Янчевецкий был уже немолодым человеком – ему исполнилось 45 лет. Но новая жизнь вдохнула в него новые силы. А возможность понаблюдать за жизнью тувинцев – прямых потомков тех самых монголов, что когда-то превратили в развалины Хорезем, Бухару и Хиву, - пригодилась впоследствии при работе над знаменитой трилогией.
Пастораль длилась недолго. Летом 1920го кто-то из пришлых узнал Янчевецкого и написал донос, что в селе Уюк скрывается недобитый белый офицер. Василия Григорьевича арестовали, доставили в Кызыл, допросили и уже собрались расстрелять. Но его спас уполномоченный Сибревкома, Сафьянов, самый авторитетный большевик Тувы. Он долго беседовал с Янчевецким один на один, а потом приказал отпустить учителя. О чем они говорили – неизвестно, но в 1940 году Сафьянов получил подарок – первое издание «Батыя» с благодарственной надписью.
Янчевецкие перебрались в Минусинск, поближе к Жене с мужем. Работы не было, чтобы прокормить семью Василий Григорьевич нанялся возчиком, затем учетчиком на мельницу. Он не гнушался никакого труда, впервые в жизни столкнувшись с нехваткой денег и изнурительной бедностью. Но не оставлял попыток найти свое место в новых реалиях. И нашел – увидев коряво исполненный номер местной газеты, он предложил уездному комитету наладить выпуск приличного издания «Власть труда» и взялся за дело столь же рьяно, как когда-то за «Республиканца» и «Ученика». Вскоре у газеты появился нормальный набор, хорошая корректура, грамотная верстка и сеть корреспондентов по всем окрестным городам и селам. Мастер есть мастер, плохого не сотворит.
Что именно повлияло на перемену настроений Янчевецкого – сказать сложно. Возможно открывшиеся факты жестокости белогвардейцев, искренняя вера комиссаров в светлое будущее молодой республики, восточное «кысмет» или российское «служу отечеству». Мы не знаем и вряд ли отыщем ответ. Однако с Минусинска Янчевецкий принимает Советскую власть не только разумом, но и сердцем.
Он раскручивает газету, создает при ней студию для юных литераторов, сочиняет «красные» пьесы и адаптирует классику, самолично ставит их вместе с бывшей петербургской балериной Врочинской и вместе с женой играет на сцене. «Нита» и «Невеста красного партизана» произвели фурор в уездном городе. Спустя небольшое время он убеждает Минусинский горисполком командировать труппу в Москву на первую Всероссийскую сельскохозяйственную выставку… и остается там, поселившись у родственников жены. Столица – средоточие жизни, там можно ощутить пульс страны.
Чтобы прокормиться, Янчевецкий какое-то время служил корректором в еврейской газете Der Emes – Правда. Идиша он не знал, а вот иврит и немецкий хорошо помнил. И театральных затей не оставлял – после смерти Ленина в рекордные сроки написал пьесу, посвященную этому событию, и поставил ее с детьми сотрудников газеты. Затем последовали другие детские пьесы – «Волшебный цветок», «Летчик-колдун», «Икар». О чем они были – мы сейчас не узнаем, тексты утеряны. Помимо пьес Янчевецкий писал рецензии на спектакли и успешно публиковал их, быстро заработав имя в театральной среде Москвы. Несколько месяцев он проработал в банке и даже несколько поправил финансовые дела семьи, но вскоре перевелся – в Самарканд, Восток снова позвал Хаджи Рахима.
Год Янчевецкий проработал в Сельхозбанке Узбекистана, помогая налаживать хозяйство молодой республики. В 1927 году арестовали Николая Можаровского –этот умный человек учинил авантюру по поиску клада в старом кресле – и предсказуемо доигрался до казенного дома. Историю напечатали в газете «Гудок», Ильф и Петров оценили сюжет – и на свет появились «Двенадцать стульев». Следом за решетку попал и Дмитрий, любимый брат Василия Григорьевича – ему вменили в вину белогвардейское прошлое. А затем и самого Янчевецкого без объяснения причин сократили из банка. Он вернулся в Москву. Но год жизни в Самарканде не прошел бесследно – как писал Киплинг, тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не мила. Василий Григорьевич Янчевецкий всерьез взялся за перо – и стал Василием Яном.
Батый идет!
Первую повесть из тех, что получили широкую известность, Ян начал писать в 1928 году и опубликовал в 1931м. «Финикийский корабль», история мальчика, путешествующего с мудрым учителем, чтобы отыскать пропавшего отца. Повесть выдержана в каноне пропагандистской литературы – с жадными обманщиками жрецами, ненасытными богачами и справедливыми честными бедняками. Отдельный цимес произведения – в качестве финикийского языка для алфавита и имен собственных использован иврит, который Янчевецкий прекрасно знал, а вот советские цензоры и тем паче советские дети – нет.
Софер-рафа – книжник-врач, Кохав-Цафон – северная звезда, сандляр – сапожник и далее по тексту. Географию повести Ян взял из собственного путешествия по Востоку, по памяти воспроизводя реалии – Сайду, город Соломона, Яффу, Акко и прочая он видел своими глазами, помнил, как торговались купцы в старом городе, как покачивались на волнах Средиземного моря рыбацкие лодочки. А открытый финал свойственен многим его произведениям.
Второй книгой, значимой для писателя, но по мнению современников не вполне удавшейся ему, были «Огни на курганах». Ян первым из российских писателей замахнулся на образ Александра Македонского, противопоставляя жестокому завоевателю храбрых скифов. Не исключено, что именно благодаря «Огням» фантаст Ефремов впоследствии рискнул взяться за «Таис Афинскую» - лучшее из русскоязычных произведений на античную тематику. Одной из причин скромного успеха книги оказалась цензура – из книги пришлось выкинуть несколько глав, обрисовывающих трансформацию Александра.
Следующим произведением стал «Спартак» - будем честны, переосмысление Джованьоли, с поправкой на советские реалии. Дань времени, не более того. Но «социально близкое» произведение обрело популярность и сделало Яну новое имя.
Пожилой писатель избавился от унизительной необходимости зарабатывать на хлеб побочным трудом и смог всецело посвятить себя литературе. Он работал в Публичной библиотеке, поглощая невероятное количество книг. Новая повесть «Молотобойцы» тоже имела успех, благодаря ей Ян обзавелся отдельной квартирой с кабинетом, гостиной и даже камином, где горели неудачные обрывки рукописей.
И наконец к 1935 году Ян взялся за программное произведение – призрак старого Чингиза снова явился ему.
Я был вчера в объятьях Чингиз-хана,
Он мне хотел сломать спинной хребет!
Но человек — игра и радостей и бед,
И светится ещё звезда Софера-Яна!
«Чингисхан» меньше, чем другие книги трилогии, пострадал от цензорских ножниц, хотя если приглядеться в тексте местами видны следы торопливой редакторской склейки. Многие эпизоды книги взяты из ранних заметок и наблюдений – те же имена, обстоятельства и сюжетные ходы. Ян вспоминал, все что встречал в юности в Персии и Хиве – дервишей, хакимов, улямов, веселых босоногих девчушек с кувшинами на головах, финики и лепешки, ямы-зинданы и узорчатые фасады дворцов. И развалины, так обильно политые кровью, что и века спустя люди не хотели селиться там. И благородных могучих русских князей, которые – как и колчаковские генералы – отказались объединиться, чтобы противостоять общей напасти. И общее ощущение тревоги, надвигающейся войны. Разведчик и журналист Ян наверняка умел читать между газетных строк и догадывался, что пламя вот-вот вспыхнет.
«Чингисхана» в редакции отвергли, холодно и брезгливо.
Я стал возражать, что исторических неточностей нет, но это было бесполезно. Катастрофа, т.к. платить не будут… В душе ад и отчаяние… Я не хочу никого видеть, хочу уйти от людей. Был бы счастлив брести по беспредельной степи, на бодром коне, как делал когда-то.
Ян взялся за переработку, приложил к рукописи авторитетное свидетельство известного тюрколога, сделал детскую версию. Однажды среди ночи он проснулся и за час набросал полный план «Батыя», второй части трилогии. Самой цельной, самой эмоциональной, насыщенной событиями и размышлениями книги Яна. Тощая баба Опалениха и старый лис Субудай-багатур, нежная звездочка Юлдуз и ее возлюбленный Мусук, грозный богатырь Евпатий Коловрат, жестокий штурм Козельска, гибель городов русских – и надежда на будущую победу. Книгу можно перечитывать бесконечно – настолько она правдива и в судьбоносных событиях и в смешных мелочах вроде кусочков тростникового сахара, настолько ярки звуки и запахи, вкусы и ощущения.
К началу Второй Мировой истории о завоевателях пришлись как нельзя кстати, они поднимали боевой дух народа, напоминали о великих подвигах и великих победах. Недаром в 1942 году «Чингисхан» заслужил Сталинскую премию. По слухам, Иосиф Виссарионович, изучая списки кандидатов, поинтересовался, сколько лет Яну, и услышав, что 67, приказал дать награду ему. «Остальные еще успеют».
К сожалению премия запоздала. Василий, еще не оправившийся от смерти жены в 1939 году, узнал о гибели в лагерях любимого брата Дмитрия, и о гибели на фронте внука Игоря, сына Евгении. Последнего внука, Мишу, трехлетнего малыша не уберегли в Ташкенте – он скончался от дистрофии и даже проданный золотой перстень его не спас. Пожилой писатель заболел плевритом, слег и тоже мог умереть, но его выходила Лида Макарова, подруга дочери Евгении и добровольная помощница. На склоне лет Василий Григорьевич последний раз обрел счастье, он женился на своей «Эльве» и обожал ее со всем трепетом поздней любви.
Поздние произведения Яна к сожалению написаны уже на выдохе. Где-то дал знать возраст, где-то пережитые драмы, где-то вину можно скинуть на ту же жестокую цензуру и непонимание коллег. Последние романы Яна встречали холодный прием у чопорных писателей (кстати, самого Василия Григорьевича, несмотря на Сталинскую премию в СП СССР так и не приняли). На «Юность полководца» обрушился шквал критики. В 1949 году был арестован сын писателя Михаил «за антисоветскую пропаганду». По счастью Янчевецкого младшего освободили меньше чем через три года – незадолго до смерти отца.
У Василия Григорьевича оставались большие творческие планы, но возраст взял свое. Писатель тяжело проболел несколько месяцев, Лида преданно ухаживала за ним, но на этот раз ее заботливые руки не смогли вырвать мужа у смерти. Ян умер мирно и спокойно, как жил. И оставил после себя бессмертные книги.
Я иду перечитывать «Батыя» в тысячный наверное раз… и вам советую!