Не могу умолчать еще об одной «бедной женщине», которая приехала в Москву на заработки. Она из России. Мы жили вместе в хостеле, моя кровать была наверху, ее – внизу. Катя занавесила ее легкой шторкой, и получилась клетушка-домик.
Всего в нем было вдоволь: на коробе для электрических проводов стояла косметика; в корзинке, подвешенной на пружинке, лежали расчески, фен, зеркало, выпрямитель и разные причиндалы для волос (волосы у нее были шикарные); на подоконнике, который являлся продолжением кровати, она расставила кастрюльки, дощечки, мисочки и чашечки; одежда Кати висела не в общем шифоньере, а здесь же, на раскладной вешалке. Катя попросила себе у администратора второй матрас и второе одеяло – так мягче и теплей. Несмотря на обилие вещей, всё у нее было аккуратно, чисто, уютно. Спала она тихо, просыпалась беззвучно, разговаривала мало.
Встанет утром, копошится в тумбочке, как мышка, шелестит пакетиками. Там у нее тоже целая кухня собрана, и всё крошечное, почти игрушечное: сковородка порционная, кастрюлька на пол-литра, соковыжималка для цитрусовых, овощечистка, овощерезка; коробочки, баночки, пузырьки, мочалочки. По количеству ее вещей (уложенных в строгом порядке) можно было подумать, что женщина эта обосновалась здесь на годы, но со дня на день шли разговоры о том, что Катя съезжает; что работы нет, денег нет, перспективы никакой, и вообще, жить в Москве тяжело. Поговорив об этом, она собиралась в магазин за очередной салатницей/теркой для овощей, которую приглядела в ближайшем хозмаге, а заодно заглянуть к администратору (та обещала ей вторую подушку). Мне кажется, Катя могла бы вить гнездо, живя на вулкане.
Я не помню, чтобы Катя работала. Знала я о ней не много: у нее интеллигентная семья, и в своей провинции она была учительницей. В Москву приехала потому, что школа ей осточертела, а больше пойти было некуда. Была у нее здесь работа какая-то, но она ушла – там несправедливость. Когда я поселилась в этот хостел, Катя как раз была в поиске вакансии (забегая вперед, скажу, что в поиске она была все три месяца, пока я там жила), так чтобы не терять время даром, пришлось ей накупить себе пряжи и засесть за вязанье.
Приду с работы, а Катя сидит в своей клетушке со спицами: щечки набухшие, губки надутые – петли считает. В Москве она поправилась, но ничуть не печалилась об этом; про свои щеки, которые мешочками свешивались по бокам лица, говорила «у меня скулы».
Незаметно закончились деньги, и Катя запаниковала. Бросилась искать работу, но теперь уже не сидя на кровати за вязанием, а сидя в интернете. Нашла место секретаря в юридической конторе. Сокрушалась, что работа сидячая, а у нее спина больная, но все же отправила резюме. Она очень высоко ценила свою грамотность, умение формулировать мысли, знание английского (Катя была учительницей английского языка) и начитанность. На эти качества она упирала в резюме, но работодателю показалось недостаточно, и он запросил еще и фотографию.
- Зачем ему моя фотография? – спросила Катя немного испуганно.
- Сейчас ко всем резюме фотография прилагается, - сказала я.
- Но я написала, сколько мне лет.
- Поэтому и запросил.
- Да какая разница, как я выгляжу?
- Ему же общаться с тобой изо дня в день. Боится, вдруг человек неприятный.
- Но он написал, что резюме понравилось.
- Резюме понравилось. А теперь еще ты ему понравься.
Она была в возмущении, но сфотографироваться согласилась. Для фото решила надеть свежесвязанный голубой шарфик – под цвет глаз. Катю можно было бы назвать хорошенькой, если бы, уйдя с учительской стези, она не забыла стереть с лица учительское выражение. При разговоре с ней мне все время казалось, что где-то за спиной у нее припрятана указка, и если ты говоришь что-то неправильное, она сейчас достанет эту указку и тихонько тебя ею стукнет – не больно, но так, чтобы ты поняла, как следует отвечать. Кате было 36 лет. Ни детей, ни мужа у нее за эти годы не завелось. Не знаю, смотрели ли на нее мужчины, но знакомиться не пытались. Она, впрочем, отвечала им тем же – не улыбалась и не заговаривала. Никуда не ходила, на сайтах знакомств не сидела, все вечера проводила в своем гнездышке с пряжей и спицами. Иногда я думала, что Катя не работать в Москву приехала, а устраивать личную жизнь, но и здесь мои предположения разбивались о вязаные шапочки
Я взялась ее фотографировать и никак не могла поймать момент, когда бы она не вглядывалась в камеру с видом «Иванов, к доске!». По себе знаю, что предлагать в такие моменты расслабиться и улыбнуться бессмысленно, нужно просто чем-то отвлечь человека. Так, отвлекая Катю разговорами, я сделала с десяток кадров. Мы выбирали из них самый лучший, и нашли, наконец, один, где она была испуганно-злая.
Работодатель в ответ на фото замолчал. Катя написала ему один раз, второй, - сообщения остались без ответа. Она хотела поехать на фирму и спросить лично, но я ее отговорила. Пришлось ей идти продавцом-консультантом в бутик.
Там было непросто. По двенадцать часов на ногах, каждую минуту кого-то уговариваешь, он: да-да-да, а потом нет. Бегаешь за ними, высунув язык, и чувствуешь себя собакой. Хозяин недоволен, продаж нет, зарплаты тоже. В конце концов пришлось ей уйти. Десять тысяч заработала, семь отдала за общагу, пятьсот рублей положила на Тройку, две с половиной осталось на продукты.
Нет, у родителей она не просила, но по телефону у нее был такой умирающий голос, что они сами догадались и выслали. На месячишко хватило пропитаться. И снова поиски работы: пряжа, спицы и корпенье над новым рисунком для вязанья. В этот раз у нее вышел чудесный нежно-голубой чехол для головы-шеи (или как называется эта накидка, которая сразу всё закрывает?). Катя несколько раз примеряла, наши женщины хвалили. Одна из них, Ольга-продавщица, сказала: «Вместо того чтобы вязать, шла бы в клининг. Тебя возьмут в бизнес-центр хороший, офисы мыть, туда только наших берут, славянок. Вон, даже Юля подойдет, - уточнила она, приглядываясь ко мне. - А в офисах нетрудно, это тебе не квартиры драить. Там-сям тряпочкой махнула, туалетную бумагу доложила, мыла долила, мусор вынесла. Ни рыгачки тебе, ни помоев. Правда, Катя, шла бы ты». Катя промолчала. Но мне показалось, она навострила свою указочку и мысленно промолвила: «Шла бы ты, Оля».
Родительские деньги заканчивались, а работы все не было. Зато появились варежки – белое с голубым. Подключился брат. Где-то в глубоком Подмосковье он разыскал своего давнего друга, который снимает двухкомнатную квартиру, и, поскольку одна комната стояла не занята, Катя могла бы там какое-то время пожить. Вроде, дело было слажено, только друг, как тот покупатель: сначала да-да-да, а потом нет. Не знаю, высылала ли Катя ему свою фотографию.
На этом моменте я и попрощалась с ней, а заодно и со всем хостелом – я тогда съезжала на квартиру. В последний день своего пребывания пошла в банкомат денег снять, и Катя со мной. «Пойдем вместе, - говорит, - нам по пути». Близился Новый год, я спросила, какие у нее планы, не собирается ли домой. «Нет, - ответила Катя, - не собираюсь. Я сейчас иду кровь сдавать. Получу (она назвала сумму что-то в районе пяти тысяч), а на обратном пути хочу зайти в «Пятерочку» зажимов на пакетики купить. Видела, там продаются, цветные, такие, в наборах? Очень удобные для сыпучих продуктов».