Папа распахивает подъездную дверь
и мороз тут же крадется к узенькой щёлке между шапкой и шарфиком: к моим глазам.
Я, укутанный с ног до головы ребенок, в полушубке, до которой дорасту через три зимы, иду с папой смотреть на снег.
Моя и папина варежка сплелась в самый крепкий узел, поэтому мне нестрашно скользить по редкому синему льду под ногами.
Мы идем, и снег хрустит, как хрустят яблоками проголодавшиеся дети на переменах.
Папа говорит: да разве ж это снег? Вот в нашей деревне лопатами тоннели снежные рыли, такой был снег!
Папа рассказывает, а
я все мечтаю прорыть свой собственный тоннель. А пока из колючих веток рисую улыбку снеговику.
Мои руки, замерзшие до синевы в намокших варежках, папа будет греть своим дыханием, причитая о том, что так совсем не годится.
– Давай вторую руку, куса. Я согрею тебе их заранее, тут, возле подъездной двери, чтобы мама думала, единственное до чего добрался холод - это твои глаза.
