Вот что рассказано о сплаве в «Памятной книжке Воронежской губернии на 1861 год»:
«Путь от Павловска до Ростова продолжается в течение 20–40 дней». Тяжёлую барку-баржу было непросто держать на быстрине. Не по наезженному тракту катишь. Наперёд знай речные повороты, прибрежные отмели. Крепко держи рулевое весло.
«Рабочие, плохо одетые, со скудною пищей (состоящей преимущественно из каши и хлеба), проводя ночи в балаганах из шестов и лубков, которые сами себе строят, сильно изнуряются от работы. Число заболевающих при дурной погоде – при внезапных морозах или при постоянных холодных дождях, столь обыкновенных у нас весною, – бывает очень велико. 1849 год памятен хозяевам в этом отношении: так, например, у одного торговца из 500 рабочих (при 17 барках) умерло на пристани и во время сплава до 150 человек…»
Инженер А.И. Легун пишет, что при благоприятных условиях по высокой и средней воде «от Воронежских пристаней можно было поспеть в Ростов в 25 суток, от Павловских – в 18». Называет он и пристани в Воронежском районе. Первое место по количеству погрузки занимала – Вилковская на Дону, в семи верстах от Воронежа. В одной версте ниже – Мызниковская. Затем часто суда пополнялись хлебом на попутных донских пристанях: Форостянской, Масловской, Павловской, Дерезовской, Подколодновской, Терешковской, Донецкой и других.
О пристанях водный путеец замечает, что представляла они «печальную картину». На той же Вилковской «значительных построек не было» – несколько амбаров и лубочных балаганов для склада товаров, беспорядочно построенные избы и землянки для жилья. Мешки с пшеницей по 80 килограммов в каждом свозили и складывали на жердях в «бунты» трёхгранными призмами, от дождей укрывали их соломой.
В караване одного хозяина шло до шести судов и больше. Чем не железнодорожный состав?
Днём барки шли не останавливаясь. Вечером причаливали к берегу или становились на якорь. Ночь рабочие проводили в песнях и разговорах у костра. «Днём в промежуток, когда нет гребли, спали». Артели бурлаков нередко «безобразничали» в окрестных селениях, потому «береговые жители весьма подозрительно следили» за ними. На караван судоходный надзор иногда ставил «сторожа-солдата, но мера эта не имела никакого практического значения. Кондуитные тетради, в которых следовало записывать все дурные поступки лоцманов и рабочих, оставались всегда чистыми».
Судопромышленники тоже проявляли «полное равнодушие к делам сплава».
Благополучно прибыли в Ростов – слава Богу. Суда разгружали. В обратный путь забирали соль, вино, промышленные товары. Вес товаров убавляли более чем вполовину. Верхний ход против течения был куда труднее. Бурлаки впрягались в лямку. Вниз плыли по 55 вёрст в сутки, а назад могли идти только по 20. В августе на Дону – межень. Река мелела. Обнажались береговые отмели. По песку дорога ровнее. А на воде она тяжелее. Появлялись перекаты. Кое-где приходилось чуть ли не волоком по дну тащить суда.
Почти пригнувшись головой
К ногам, обвитым бичевой,
Обутым в лапти, вдоль реки
Ползли гурьбою бурлаки...
«У одного разорванная штанина по земле волочится и голое колено сверкает, у других локти повылезли, некоторые без шапок; рубахи-то, рубахи! Истлевшие – не узнать розового ситца, висящего на них полосами, и не разобрать даже ни цвета, ни материи, из которой они сделаны. Вот лохмотья! Влёгшие в лямку груди обтёрлись докрасна, оголились и побурели от загара... Лица угрюмые, иногда только сверкнёт тяжёлый взгляд из-под пряди сбившихся висячих волос, лица потные блестят, и рубахи насквозь потемнели»,
– такой увидел впервые вьючную ватагу художник Илья Репин на Неве. Впрочем, схожую картину можно было увидеть на Днепре, Волге, Каме, Чусовой и у нас, на Дону.
Людская память сохранила: наши бурлаки раны на теле, ожоги от скользящей верёвки лечили – лягушками. Прикладывали к больному месту, и помогало – снимало жар, заживляло.
Купцы из воронежского посада Дубовка однажды хотели облегчить труд бурлаков. Запрягли в лямку лошадей. Но попытка оказался неудачная. Поздней осенью лишь одна барка дошла в Павловск, «остальные замёрзли в пути».
На исходе XIX века бурлачество стали вытеснять моторы. Этот факт разыскал краевед Евгений Габелко – в 1883 году «в жаркий июньский день на реке Воронеж начала курсировать громадная лодка с паровым двигателем, делающая рейсы от Чернавского моста до шлюзов. Желающих покататься на этой диковинке было очень много, но больше во много раз было зрителей, заполнивших берег реки до самой Чижовки. Такого Воронеж ещё не видел».
В Павловске капиталисты-судовладельцы Луи Дрейрус, Заславская, Нобель, Кащенко, Парамоновы и другие начали быстро обзаводиться «пароплавными» судами.
Появление парового речного флота на Дону, «смертельная» конкуренция между хозяевами новых пароходов заставили правительство всерьёз взяться за постоянное техническое обслуживание водных путей. Московский округ путей сообщения учредил в Воронеже 4-й экспедиционный участок во главе с инженером А.И. Легуном, записки которого выше приводились. Рабочие участка «содержали верхний Дон в судоходном состоянии». Вначале вёшками, бочонками, а затем и бакенами с фонарями они означали границы фарватера, пути для безопасного плавания судов. В меру выделяемых средств очищали и углубляли речное русло, укрепляли берега – сажали на песках ракиту и иной кустарник. Даже меловыми плотинами, дамбами пытались «выправить» течение речных вод.
А бурлачество уходило в забвенье. В 1950-е годы учитель-краевед из большой некогда донской слободы, села Новая Калитва, пытался среди старожилов разыскать «живого бурлака». Такового найти не удалось даже удачливому в исторических поисках Ивану Ивановичу Ткаченко.
Tags: ОчеркProject: MolokoAuthor: Харичев Иван, Чалый П.
Начало очерка: Ватага здесь