Внизу под нами с шипящим гулом шёл сплошной вал битого, крошёного льда, за ним до поворота реки не видно было более-менее чистой воды. Мы сидели на высоком берегу Печоры, куда только что затащили «Казанку» со всем имуществом. Где-то выше по течению река сорвала ледовый затор, и мы оказались отрезаны. Нет, можно было походить, поискать глухарей, рябчиков, но собирались-то на разливы, за утками, собак не взяли. Нужно было устраиваться.
Мой наставник на реке и в тайге капитан буксира Нестеров сноровисто разложил костёр, пока я ощипывал и потрошил свиязей на похлёбку, потом натаскал лапника, устроил из куска брезента, найденного в носу лодки, экран, мы притащили из ближнего лесочка несколько пней-выворотней, которые будут сами гореть, можно будет особо за костром не приглядывать, потом похлебали утиного супчика под девизом «Горячее сырым не бывает!» — и капитан улёгся спать, объяснив, что ледовый вал может идти и час, и сутки.
Невдалеке слепыми окнами глядела брошенная, «неперспективная» деревня, идти в этот выморочный мир не хотелось, и я отправился в ближний лес, прихватив ружьё.
Лес был странный, деревья, уже подросшие, поднимались среди каких-то срубов, почти ушедших в землю, длинных, метра по два, но узких, увенчанных двускатными кровлями, облитыми тёмно-зелёным мхом. У каждого сруба в торце под крышей было устроено оконце, смотрело оно в сторону, противоположную недалёкой деревне. Рядом, вплотную к некоторым срубам поднимались резные столбики, тоже увенчанные крохотными крышами. Я в недоумении разглядывал эти срубы и вдруг увидел на одном из окошек гранёную стопку.
– Да это же старое кладбище! – понял я и снял шапку.
В коми культуре в глубочайшей древности (железный век!) при всей слабой исследованности территории Верхнепечорского бассейна обнаруживаются (порой случайно) и орудия труда, каменные, потом бронзовые и позже железные инструменты, и наконечники копий и стрел, и керамика, т.е. обломки посуды из глины, но ни разу не находили следов захоронений людей. И это не объяснишь только тем, что плохо исследована историками эта местность.
Всё гораздо сложнее и интереснее: на территории, где живёт народ коми, в глубокой древности столкнулись две похоронные традиции. Предки коми, которых относят к ананьинской культуре, своих покойников кремировали где-то за пределами поселения людей, а прах сохраняли. После совершения обряда кремированные останки помещались в «домик мертвых», своеобразную родовую усыпальницу, обычно находившуюся в не очень удаленном от жилья месте. Так появляются своеобразные «посёлки мёртвых», считают историки, куда приходят родичи поминать и кормить духов предков, отсюда и сохранившиеся до наших дней традиции ставить рюмку, кусочек хлеба, а потом и пасхальные яйца, куличи, такое вот языческое христианство. Потом, если умирал ещё кто-то из рода, семьи, то его прах точно так же помещали в этот же «домик мёртвых», а рядом ставили резной поминальный столбик. И только потом, под влиянием христианства, тела хоронили в земле, а вот домики, да ещё и с окнами для души, так и остались до наших почти дней.
Так размышлял я, стоя возле такого домика и громко щёлкая зажигалкой, чтобы прикурить традиционно северный мужской табак – беломорину. И в этот момент в домике что-то (или кто-то?) зашевелился, послышался шорох, и из окошечка на меня глянули два светлых круглых глаза, а потом этот кто-то выскользнул наружу и взмахнул крыльями.
Нет, я не буду рассказывать, как я героически преодолел желание завопить и убежать. Конечно, филин испугал меня, тем более что коми считают сову символом и смерти, и необычных сил, не всегда добрых. Я своей зажигалкой разбудил или рассердил птицу, и она вылезла посмотреть, кто там шумит в этом месте упокоения.
Капитан долго хохотал, советовал проверить состояние ватных штанов, в которых я отправился на охоту, а потом махнул рукой:
– Мы в такие места только на поминки ходим, а старики и старухи по особым дням, кормят родову, совета просят, заботятся. Да это ещё что, я тебе такие домики покажу, сразу про бабу ягу вспомнишь.
Но об этом позже.