Вата

— Собирайся, поехали! — бросает отец, даже не взглянув на нее.

Лена застывает с ложкой у плиты.

Это «поехали!» может означать любое направление и цель, от продуктового супермаркета до вокзала, мол, катись-ка восвояси, дорогая, замуж выскакивала, отца не спрашивала, не нужен отец был, а как хвост прижало, прибежала…

Переспросить, язык не поворачивается. Отец лишних вопросов не выносит, высмеет едко или вспылит бесконечными нотациями, что слова его пустой звук, как об стенку горох, а ведь он говорил, он предупреждал, да кто он такой, чтобы его слушали…

Ее большущее, пухлое тело теряет чувствительность, становится ватным, как у мягкой игрушки.

В детстве у Лены их было множество: потешные обезьянки, миленькие зайки, очаровательные котята… Почему отец не выбросил их после ее отъезда? Вся детская завалена: книжная полка, пианино, спинка дивана…

Там всегда сидели самые любимые. На ночь диван застилали, и они плавно перекочевывали в постель. Засыпая среди мягких фигурок, она обнимала большую розовую корову. Мама смеялась, что в постели спит корова, а Леночка так, ютится с краю.

Мама…

Теперь Лена сама мама, сама, как корова, большая и неповоротливая.

Надо выбросить эти пылесборники. Ладка ими не играет. Ей нравится Лего.

Каша, которую перестали помешивать, тут же плюется горячим на руку. Лена вздрагивает, потирая место ожога. Ничего. Поделом. Не будет рот разевать, ворона.

«Нам помнится вороне, а может быть собаке, а может быть корове…»

Прав отец, не слушает она. Не может больше это слушать. От его голоса, словно ватой обкладывает уши. И в ногах вата, и в руках. Вчера вот чашку разбила, полорукая, корова неуклюжая. Семнадцать лет из нее пил, и еще бы столько же, два скола всего…

— Мама, мама! — звенит колокольчиком из комнаты.

Стуча босыми пяточками по половицам в кухню прибегает Лада.

— Собирайся, поехали!

Лена улыбается: с тобой, зайчонок, хоть на край света. Очки заляпаны, но без них вообще все расплывается в сплошные щеки и кудряшки. Только сняла, тут же надевает обратно.

— А куда, Ладушка?

— Куда-куда… — ворчит по-стариковски. — За грибами, конечно. Дед, она ведь ничегошеньки не помнит, а ведь ты говорил!

И вздыхает, точь-в-точь дедушка.

— Садись, будем кашку кушать.

Ладка протискивается между большущим телом матери и кухонным уголком к столу. Лена отодвигается, насколько возможно, пропуская ребенка, — кухонька маленькая и тесная, Лена большая для нее. Натыкается спиной на подошедшего неслышно отца.

— В машине бутерброды поест, я колбасы купил.

Ладка сияет, показывая деду большой палец. Тот улыбается внучке, при взгляде на дочь улыбка спадает:

— Пока возишься, все грибы соберут.

Старенькая шестерка ревет зверем. На заднем сиденье дышать нечем. Отец курит уже третью за дорогу, вроде в окошко старается, а все равно в салон тянет. Ладка только недавно кашлять перестала. Лена пыталась раз заикнуться на этот счет, в ответ получила, что он-то у себя дома и всю жизнь при ней самой курил, и ничего, вон какая коровище здоровая выросла. И Ладке ничего не будет. А болезни от того-что мамаша-дурище, сорвала ребенка, приволокла на Урал, а тут какое лето? Мокрота одна. Могла б хвост поджать, потерпеть ради ребенка-то, жили бы в Краснодарском, там курорт…

Ватные пальцы выпускают из рук складишок, он гулко брякает о дно ведерка.

— Чего там? — рявкает отец.

— Ничего, — полушепотом отвечает Лена. Она знает, как бесит это ее бессмысленное «ничего», но язык сам мелет что-то.

— Это мама просто уронила ножик, — Ладка-умничка вовремя приходит на помощь, и на этот раз все обходится без нотаций, лишь короткий досадный вздох.

— Э-эх, — эхом повторяет Ладка, смешно хмурясь, глядит на мать. — Уронила нож, теперь он на тебя обидится, и ты грибов не найдешь!

— Она и так не найдет, с ее-то глазами.

— А вот и найдет, и найдет, — вскипает Ладка. — Больше тебя еще найдет.

— Поговори мне, пигалица, высажу!

Лена целует пухленькую щечку.

— Приехали. Вылезайте! Да шевелись уже! Что как… От комаров вот, побрызгай ребенка, да смотри, чтоб в глаза… На бугры сбегаю за маслятами. А вы от машины никуда!

— Деда, я с тобой!

— С матерью будь, я быстро.

— Ну де-да!

Но дедова штормовка уже мелькает среди деревьев, скрываясь в молодой поросли.

— Ну вот, ушел, — Лада готовится заплакать. — А меня не взял. Где мне тут грибы искать?

— Как где? А вон, погляди. — Лена разворачивает дочку к молоденькому обабку, что приютился под сосной. И как только она его углядела? Мама говорила: «Твой гриб тебя дождется».

Вскоре восторги поутихли, сменились кратковременным азартом, но и он пропал.

— Вот упала шишка прямо мишке в лоб… — читает Лена нараспев, пытаясь отвлечь ребенка на игру. — Ну, давай дальше!

— Не хочу, это для маленьких, а я уже большая.

— Конечно, но я ведь тоже большая…

— Раз ты большая, пойдем с тобой грибы искать.

— Так мы ищем.

— Ищешь-ищешь не найдешь! — Ладка сердито швыряет ведерко, выпавший обабок теряет шляпку.

— Лада, нехорошо это. Смотри, гриб поломала.

— Он мне и не нужен один-одинешенек! Я хочу много грибов найти, больше деда.

Лена смеется. Больше деда… Больше деда никто грибов не наберет. Он их будто под землей видит. А Лена мимо пройдет, еще и наступит сослепу.

— Белка! Мама, гляди!

Рыжий зверек мелькает среди хвои. Ладка скачет вокруг сосны, как маленькая гончая. Белка, заметив слежку, кидается прочь. Ладка несется вслед.

— Лада, стой!

Куда там! Лена бежит, как может, тяжело переставляя толстые неподъемные ноги. Все тело колышется. Килограммы плоти переваливаются из стороны в сторону, вес ухает с одной больной ноги на другую. Трещат колени, поясницу разламывает. Спустя несколько шагов одышка. Не с ее весом гонятся за пятилеткой. Крупная шишка попадает под ногу, Лодыжка отзывается острой болью. Ничего страшного, но бежать уже невозможно. Хорошо, на Ладке розовая ветровка. Далеко видать. Пот заливает глаза. Лена сдергивает очки, утирается рукавом, на секунду останавливается надеть обратно. Розового нигде не видно.

— Лада! Доча!

Голоса нет, дыхание вырывается со свистом. Горло горит. Сердце… Чертово сердце долбит, ухает. Шумит в ушах. Вдруг Лада кричит, а ей не слышно. Черт! Корова! Свинья жирная, отожралась, за ребенком не угнаться.

— Лада! — Лена сгибается пополам, выдавливая из себя крик, как при родах.

— Мама, я тут! — звенит за бугром колокольчик.

И как рукой снимает и шум в ушах, и комок в горле. И силы откуда-то, и сердце, чертово сердце, словно нет его. Ладка сама уже несется навстречу, со всей своей детской дури врезается прямо в обширный живот. Ручонки обнимают бока.

— Мама, ты такая… Большая!

Лена хохочет, утирая глупые слезы. Целует кудрявую макушечку.

— Мам, а где машина?

— Машина?.. — Лена еще не отошла от бега и глупой материнской радости. Но тревога уже холодит внутри, тянет внизу живота.

— Деда сказал…

— Да… Точно… Сейчас найдем.

— Мама, ты знаешь, куда идти?

— Конечно, знаю… — шепчет она одними губами, бестолково крутит головой. Кругом лес — березы да сосны, сосны да березы.

— Тогда пойдем скорее, а то деда увидит, что нас нет и опять будет тебя ругать.

— Пойдем-пойдем…

Лена топчется на месте, наверное, уже пятый раз вокруг себя. Или это голова идет кругом. Она понятия не имеет в какую сторону двигаться.

— Ты не знаешь да?! — кричит Ладка, Лена никогда не умела держать лицо.

— Ты же большая, ты должная знать!

— Не кричи, не кричи, — Лена пытается ухватить дочь, прижать к себе, но Ладка вырывается, топает ногами.

— Тебе опять попадет от деда! — ревет в голос.

— Все будет хорошо, — шепчет Лена, напряженно вглядываясь вдаль, пытаясь разобрать среди пестроты стволов очертания машины.

Она рядом. Не могли они убежать далеко. Нужно просто понять, куда идти, а то и вправду можно затеряться. Ладкин плач заглушает все мысли.

— Я пить хочу-у!

Пить… Господи, где я возьму ей пить? Она действительно давно не пила, еще и бежала, и ревет сейчас. И неизвестно сколько они будут искать эту чертову машину.

— Пить!

У нее обезвоживание. Она вся красная, уже как ветровка просто!

— Пить!

Лена хватает Ладу на руки, целует зареванное личико, трогает губами лоб. Он в испарине, но прохладный.

Это хорошо. Это очень хорошо. Это капризы.

А вдруг нет?

— Пить!

— Потерпи, сейчас… Сейчас придем к машине и будем пить.

— Ле-на! — гулко доносится справа. — Ле-на!

Ладка бьется на руках, вырывается, хватает мать за куртку, тянет куда-то. Лена, подчиняясь, делает несколько шагов. Ладка упрямо тащит за собой, а она бредет, бредет, как корова на убой…

— Быстрее! — рыдает Ладка, волочет за собой растерянную мать.

— Ле-на! — прилетает уже совсем с другой стороны.

Они разворачиваются и бегут на голос. Мелькают стволы деревьев, мелькают мысли. Он сказал… Велел у машины… Пришел… Их нет, а он сказал… у ма…

— Ле-ен! — теперь со спины. И они опять меняют направление, бегут, не пойми куда.

«Эхо морочит», — проносится в голове, но паника сжирает мысли, рвет их в клочья. Он сказал… а они… она..

— Лена!

Лена никак не может сообразить, куда им бежать, что… что надо делать? Мысли прижаты ватой. И в горле, словно она подавилась большим ватным комом. Подавилась и не может крикнуть в ответ, не может дышать. Мама! Мамочка!..

Уколы мама ставила себе сама. Колола в бедро. Леночка смотрела на это с какой-то ненормальной стратью. Представляя, как иголка пронзает кожу, жмурила подслеповатые глазенки, вонзая в собственное бедрышко остренькие ноготки.

Морщась, мать прижимала место укола ваткой. Спустя время улыбалась. Леночка думала, что это от ватки маме легче, ватка вбирает в себя боль — капельку крови. Когда мать засыпала, Лена тайком утаскивала остро пахнущий спиртом комочек с маленькой красной крапинкой.

— Что там у тебя? — Отец замечает, как Леночка что-то прячет в железную корочку от чая.

— Мамина боль.

— Дай сюда.

— Нет.

— Дай сейчас же!

Лена упрямо прячет коробку за спину.

— Лена!!!

Она не помнит ни звонкого шлепка, ни выкрученных ручонок, не было ничего этого — только голос, голос сообщающей ей, какая она неслушная, дурная и дрянная девчонка, у всех дети, как дети, а у него паршивка, мотает нервы, а ведь ему и так не сладко, матери то что, матери уже все равно, а вот ему, каково ему…

Ватки падают на пол из раскрывшейся коробки. Лена ползает на четвереньках, собирая свое разлетевшееся сокровище — комочки боли, с пугающей красной точкой. А вата повсюду, целые ватные горы, моря, океан… Лена барахтается в ней, желая выбраться. Но не знает, в какую сторону, так и теряется в вате. Вата набивается в уши — теперь отцовского голоса почти не слышно. Это хорошо! Плохо, что ей забит нос, и рот до самого горла. Там комок, большой комок ваты. Лена хочет закричать, но вата душит и ее крик. Вата душит. Душит… Мама, он сказал… Сказал…

«Стой!» — сказал кто-то внутри. Лена останавливается как вкопанная. Ладка дергает, дергает из последних сил, бессильно оседает на мох.

Лена уверена: нужно просто стоять на месте. Почему? Да потому что он так сказал. Совершенно точно. Это она помнит, это она слышала. Хоть и была тогда не старше Ладки. «Если потеряешься, просто стой. Слышишь меня, Лена? Я найду тебя.»

Нет больше никакой ваты. И уши слышат, и ноги послушно стоят на месте, и рука крепко сжимает Ладкину ладошку, не позволяя вырваться и нестись сломя голову на голос, который, как мячик-попрыгунчик отскакивал от стволов, кружит голову.

Треск шагов, на бугре показался отец. Спускается быстро, бежит. Лена отпускает Ладку, через несколько секунд та уже запрыгивает деду на руки.

Он перехватывает внучку поудобнее, спускается уже аккуратнее. Лена не может поверить. Отец идет прямо к ней, не орет, не хмурится. Глядит прямо, открыто, глаза не прячет, не отводит, не закатывает. Но почему? Почему? Она же приготовилась бежать следом, набрала дыхания побольше, чтобы карабкаться на бугор, силясь поспеть за уходящим, подготовилась к упрекам и насмешкам…

Отец спускает Ладку с рук, обнимает растерянную Лену, сухими губами прикасается к ее лбу.

— Холодный. Это хорошо. Заплутали?

— Ага.

— Возвращаюсь, тишина, ведерко валяется. Ну все, думаю, Ладка за мной увязалась, а тебе и не угнаться за ней. Где искать? Аж, сердце прихватило. Кричу, кричу, а эхо вон чего творит. Прямо не знал, что и делать. Думаю, рванут на крик, а за бугром болото. У нас так корова и потопла. Звали ее звали, а она, непутевая, побрела на голос и…

— Прости, папа.

— Да, ничего. Главное, обошлось. Молодец, что на месте стояла. Тут эхо такое, запросто с толку сбить может. Давай руку-то, на бугор полезем, подсоблю.

— И я подсоблю! — звенит колокольчик, путаясь под ногами, то тянет за ветровку, то, оббежав, толкает мать в большой мягкий зад.

Расстелив плед у машины, валялись вповалку, пили много и долго, передавая друг другу бутылку минеральной. Пузырьки колко били в нос. Смеялись.

— Чего от машины-то ушли?

— Да вот за белкой, — Ладка целует деда в колючую щеку.

Тот хохочет:

— Вот подлиза-то! Опять мать не слушала?

Смотрит на внучку с прищуром, Ладка делает вид, что не расслышала вопрос. Вскакивает, отбегает на несколько шагов, где валяется брошенное ею ведерко. Поднимает ножку поломанного обабка, находит и отлетевшую шляпку.

— Вот, мама нашла.

— Ну, молодец, чо! — усмехается дед, подмигивает внучке.

— Пап, а ты грибов набрал?

Спросила, не задумавшись, и осеклась. Вдруг опять поток ехидства. И вата навалится снова, прямо с неба. Но нет, в ответ простое:

— Набрал.

— А покажи каких, — в разговор встревает Ладка.

— Так нет их.

— Как?

— Да так. Пока к вам бежал, куда-то ведро зашвырнул, теперь и не найти.

— Выходит, мама больше тебя набрала, — Ладка смотрит с прищуром.

— Выходит, так!

Смеются.

Лена, распластавшись на покрывале, сняла очки, смотрит в небо. Там, высоко, уплывает вдаль вата..

Автор: Виктория

Источник: http://litclubbs.ru/articles/20348-vata.html

Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.

Понравился рассказ? У вас есть возможность поддержать клуб.