Мы все жили бы долго и счастливо, если бы навечно остались в своём детстве. Любой из вас, назвав меня сумасшедшим за такие слова, будет конечно прав, но при этом сам, убейте меня, хоть на секунду вспомнит себя маленьким, и обязательно там, где ему было особенно хорошо.
«Вихри враждебные веют над нами
Тёмные силы нас грозно гнетут…» –
это Сенька Боринский, мой друг и официальный мищигинер нашего двора, поёт с балкона третьего этажа, аккомпанируя себе на баяне – я научил его играть.
– Борина, сделай «Мясоедовскую», – кричит кто-то из пацанов.
– Улица, улица родная… – изрядно картавя, орёт Сенька, но не успевает спеть даже первого куплета.
– Иди уже кушать, тошнотный порошок! – кричит тётя Люба, Сенькина бабушка, она иначе как «тошнотный порошок» его не называет.
Это наш двор – двор дома двадцать три по улице Шолом-Алейхема в городе Биробиджане. Я до сих пор убеждён, что лучшего двора в нашей с Биробиджаном жизни не было, и не будет.
Тот, кто в те годы жил по чётной стороне улицы Шолом-Алейхема, не даст мне соврать, что окна их домов, выходившие на север, смотрели на площадь Советов, а окна противоположной, южной стороны – на высокий забор, увенчанный колючей проволокой. Это была рабочая зона, где целыми днями гудела пилорама, и работали заключённые. Их привозили утром на машинах с конвоем, и отвозили куда-то вечером. Иногда со стороны зоны во двор прилетали болты, обмотанные клочками бумаги. Что-то было написано на тех клочках, но я тогда не умел читать. Сейчас понимаю, что это была форма общения с волей, и даже возможность познакомиться с кем-нибудь из девчат, живущих в общежитии.
Быть может часть нашего детства, прошедшего под забором зоны, как-то предопределила бы наше будущее и сделала бы его гораздо темнее, если бы не взрослые, заботливые и добрые, как моя мама, или, скажем, тётя Фира, мама ещё одного моего друга – Мишки Рабичева, дружившая с моей мамой. Никто в нашем городе лучше тёти Фиры не лечил банками простуду, а разговаривала она так громко, что лучше любого врача могла выбить пробки из ушей. Наверное поэтому в нашем дворе пацаны росли здоровыми. Будучи уже почти немощной старушкой, Мишкина мама ещё раз умудрилась помочь нам, да так, как не смог бы помочь ни экстрасенс, ни любой другой народный знахарь – тётя Фира раз и навсегда освободила своего сына и всех нас от переподготовок, на которые систематически призывал военкомат. Секреты лечения банками я уже не помню, даже если вы заинтересовались этим, а вот способ освобождения от призыва был удивительно прост и оригинален. Выселившись однажды из дома двадцать три по улице Шолом-Алейхема, тётя Фира поселилась на втором этаже другого дома. Так вот, в один не радостный для военкомата день тётя Фира просто забыла закрыть в ванной кран с горячей водой, и та не замедлила просочиться на первый этаж А как вы думаете, что находилось на первом этаже того самого дома, который осчастливила своим вселением тётя Фира? Там как раз находился военкомат. Именно в архив военкомата и полилась вода из тёти Фириной ванны. И всё, дело сделано! Ни Мишку, ни меня, да вообще никого из нашего двора больше на переподготовку не дёргали. Сведения о нас растворились в горячей воде, перемешанной с гневом военных архивариусов. Ну, какой ещё, скажите, биробиджанский двор мог гордиться такой замечательной тётей Фирой.
Единственным человеком, которому в нашем дворе не повезло, был Толян Родионов – в него таки угодил тяжёлый болт, перелетевший через забор с колючей проволокой, хотя и не в прямом смысле слова.
Большинство пацанов из нашего двора, да и из соседних дворов тоже, чуть повзрослев, начинали атаковать двери и окна женского общежития, где комендантом была моя мама. Многие из нас именно там впервые становились мужчинами, и лишь Толян входил во двор общежития, ведомый отнюдь не сексуальными позывами. С самого детства он был вором. Не карманником, не взломщиком банковских сейфов. Воровал он в большей части не то, что плохо лежит, а то, что плохо весит. Бельевые верёвки лучшего молодёжного общежития города были постоянным и пристальным объектом внимания Толяна. Кофточки и женские блузки, платья и комбинации, женское нижнее бельё на худой конец – Толян был не брезглив.
Остаётся загадкой куда он мог девать «прикуп», то есть краденные вещи, кому они были нужны? Одна из краж могла бы украсить книгу Гиннеса, как самая непутёвая кража планеты, и была она связана с моей мамой.
Наш тогдашний участковый Цалик Моисеевич Воронин, или просто дядя Слава, позвал однажды маму для допроса в милицию. Это надо же, чтобы Риву Драбкину – коменданта лучшего молодёжного общежития, в милицию, да ещё на допрос! А куда деваться? Так мама пошла. В кабинете дяди Славы она увидела на полу много женских вещей, многократно бывших в употреблении.
– Рива, – любезно обратился в ней дядя Слава, – можешь ли ты среди этих вещей узнать что-то, принадлежащее именно тебе.
– Слава, – ответила мама, забыв, что находимся на допросе у милицейского должностного лица, – эти вещи вы, конечно, взяли у Толика. Так вот, моего тут ничего быть не может. Позавчера я не стирала, а делала генеральную уборку. Моих стираных вещей здесь нет.
– А мне сказали, что вот этот свитер принадлежит твоему сыну, – дядя Слава положил на стол свитер, как предмет, уличающий маму во лжи. Это был мой свитер, и мама, конечно, сразу узнала его.
– Слава, – спокойно среагировала мама, – это свитер моего сына.
– Тогда скажи, – строго спросил участковый, – в какую сумму ты можешь оценить этот свитер?
– Я не могу оценить его, – сказала мама.
– Он дорог тебе как память? – спросил участковый дядя Слава, которому никогда не изменяло чувство юмора.
– Нет, – ответила мама, – я не могу оценить его потому, что позавчера, когда я делала генеральную уборку, этим свитером я помыла полы, а потом сполоснула его и повесила сушить. Как ты думаешь, в какую сумму я могу оценить половую тряпку?
Дядя Слава расстроился, поскольку из всего, что было изъято на обыске у Толяна, свитер был единственным, что, как ему казалось, могло быть оценено в сумму, достаточную для предъявления обвинения.
Потом была гнусная история с кражей поросят, мамины слёзы по этому поводу, и другие похождения Толяна.
Как-то я спросил свою бабушку:
– Баба, кто такие зэки?
– Голодные люди, – почему-то ответила она.
Я тогда так и не понял её ответа, а вспомнил этот разговор, спустя много лет.
В самом начале девяностых годов, после очередной отсидки, Толян был стеснён в наличных, но кушать хотелось, а ещё больше хотелось выпить. Единственным, известным Толяну, способом добыть наличность была кража. Банковские сейфы ему были не по зубам, зато привлёк старенький дом по улице Садовой. Неухоженный, как старый холостяк, дом давно уже не являлся жилищем как таковым, а использовался в качестве дачи. Закрытый на навесной замок, который легко открыть гвоздём, дом просто просился, чтобы его ограбили, а уж Толяна долго просить не надо было. Обычно он обходился без подельников, но иди знай, что там можно взять. Тогда он пошёл к вокзалу, где в ожидании заработка стояли машины, хозяева которых промышляли частным извозом. Удобно «примостившись на ушах» вокзального извозчика, владельца стареньких «Жигулей», Толян поведал ему трагическую историю жестоко обманутого мужа. Дескать, жена-стерва нашла себе хахаля, а его, устроившего непосильным трудом семейный быт, выгнала, как приблудного пса без гроша в кармане и куска хлеба насущного. И вот сейчас, когда она уехала кувыркаться в деревню к тёще, он может наконец-то хоть что-то взять из принадлежащего ему имущества. Одна проблема – транспорт. Расчувствовавшийся извозчик заглотил сказку, как щука блесну, рванул на себе рубашку, отвалил «Жигулям» скорость, разрешённую правилами дорожного движения, и попёр на подмогу, которая к тому же обещала какой-никакой заработок.
Ржавый пробой недовольно взвизгнул с первого рывка, дверь ойкнула и впустила в дом «незаконно изгнанного скитальца» вместе с его помощником. Эту картину наблюдала бдительная соседка баба Люба. Она знала хозяйку дома ещё ребёнком, иногда даже видела мужа хозяйки, и была крайне удивлена происходящим.
– Что творите среди белого дня? – грозно спросила баба Люба.
И тогда Толян без тени стеснения пояснил, что купил у хозяйки газовую плиту. Его ответом был удивлён даже владелец «Жигулей», потому как вместе с Толяном он выносил из дома холодильник «Океан». Неудовлетворённая ответом баба Люба, как только «Жигули» скрылись за поворотом, побежала к чудом уцелевшей в районе телефонной будке и вызвала милицию. Вторым звонком она известила о происшествии хозяйку дома. Задержать машину, зная её номер, для милиционеров было делом двадцати минут, но к этому времени холодильник «Океан» уже отмывали его новые владельцы – работники привокзального кафе «Стрела», а переполненный счастьем Толян в момент его задержания с нежностью нёс за пазухой четыре бутылки водки, «вырученные» от продажи холодильника.
– Санёк! Драбкин! – услышал я забытый голос из моего детства в изоляторе временного содержания. Это был Толян, не мог он удержаться, чтобы не обозначить перед братвой своего личного знакомства с прокурором, – Санёк, меня за старый холодильник упаковали аж на четыре с половиной года… – братва явно ждала моей реакции. Я подошёл ближе к железной двери, в окошко которой наблюдалась голова знакомого мне арестанта. – Не узнаёшь?
Чёрт его знает, почему я не удержался:
– Я помню тебя, Толян, ты в нашем дворе был единственный, кто снимал бюстгалтеры и трусы не с девчат с их согласия, а с бельевых верёвок. Мелкие кражи. Теперь другое дело – грабёж, да ещё целого холодильника. Высокая квалификация оценена по достоинству, гордиться должен. Скажу нашим пацанам – не поверят… – в камере ехидно захихикали, и железное окошко захлопнулось.
Только из-за того, что краже пыталась помешать возмущённая баба Люба, действия Толяна были оценены как грабёж. Если бы хозяйкой дома была моя мама, она бы заявила милиционерам, что холодильник старый, как букет её бабушки – именно так мама подчёркивала старость вещей. Мама сказала бы, что со дня на день ждала, чтобы кто-нибудь забрал холодильник на металлолом. Но мамы уже давно не было в России. Потом, уже в Израиле, я рассказал ей о своей последней встрече с Толяном.
– Однажды – сказала мама, выслушав меня, – когда я была ещё совсем девчонкой, собралась ехать из Биробиджана в Биракан. На вокзале в очереди за билетом стоял высокий красивый моряк. Какой-то парень попробовал вытащить у него деньги из кармана, когда тот уже отходил от кассы. Может моряк сам почувствовал, может кто подсказал – я не помню. Помню, как моряк взял руку карманника, вывернул её, после чего тот упал, сильно ударился головой об асфальт, захрипел и задёргал руками. Бедняга не успел даже разжать ладонь, как они обычно делают, если вдруг поймают, деньги так и остались у него в руке. Загудел отходящий поезд, и моряк побежал к вагону. Какая-то старушка крикнула вдогонку: «Деньги забери, сынок!», а тот ответил: «Не надо, будет суке на лекарство», – она вздохнула и добавила, – я бы не стала сажать Толика в тюрьму за старый холодильник. Во-первых, потому что он с нашего двора, а во-вторых – на лекарство не жалко.